В какой-то момент голова Ирен ушла под воду. Исмаэль схватил подругу и вытащил ее наверх. Девочка пребывала в полном оцепенении. Исмаэль знал, что даже сильные и закаленные мужчины нередко погибали таким образом, проиграв поединок морю. Холод может убить кого угодно. Он окутывает тело смертельной пеленой и сначала вызывает онемение мышц, потом туманит сознание и терпеливо ждет, когда жертва отдастся в объятия смерти.
Исмаэль потряс Ирен и повернул ее лицом к себе. Она пробормотала что-то бессмысленное. Не раздумывая дважды, Исмаэль дал ей затрещину. Ирен открыла глаза и закричала от страха. В течение нескольких секунд она не могла сообразить, где находится. Пробудившись в темноте, по горло в ледяной воде, ощущая прикосновение чьих-то рук, державших ее, девочка вообразила, будто стал явью худший из кошмаров. Но потом память вернулась к ней. Кравенмор. Ангел. Пещера. Исмаэль обнял ее, и она не смогла сдержать слезы, зарыдав, словно перепуганный ребенок.
– Не дай мне умереть тут, – прошептала Ирен.
Ее слова ранили его, словно острый нож.
– Ты не умрешь. Обещаю. Я не позволю. Скоро начнется отлив, и, возможно, вода не заполнит пещеру целиком… Нам нужно продержаться еще немного. Всего чуть-чуть, и мы выйдем отсюда.
Ирен закивала и крепче прижалась к нему. Хотел бы Исмаэль так же верить в то, что он говорил, как и его подруга.
Лазарус Жан медленно поднимался по главной лестнице Кравенмора. Поток света, падавшего от люстры под высоким сводом, вобрал в себя ауру чужого присутствия. Оно ощущалось в запахе, витавшем в воздухе, и даже в тех узорах, которые рисовали частички пыли, блестевшие, как серебряный песок, попадая в конус света. На третьем этаже кукольник прежде всего устремил взор на дверь, находившуюся за кисейными занавесями в конце коридора. Дверь была распахнута настежь. Его руки задрожали.
– Александра?
Дуновение холодного ветра взметнуло занавески, колыхавшиеся в сумраке галереи. Тягостное предчувствие овладело Лазарусом. Он закрыл глаза и прижал руку к груди, где разливалась острая боль, отдававшая в плечо. Она грубо ударила по нервам, в мгновение ока, словно горящий порох, уничтожив его самообладание.
– Александра? – снова простонал он.
Лазарус добежал до комнаты и остановился на пороге, обозревая следы борьбы и разбитые окна, открывавшие свободный доступ промозглому мареву, наплывавшему из леса. Лазарус сжал кулак с такой силой, что ногти впились в мякоть ладони.
– Будь ты проклята…
Он отер холодный пот со лба и приблизился к ложу, с бесконечной нежностью раздвинув занавеси балдахина.
– Прости, дорогая… – сказал он, присаживаясь на край постели. – Прости…
Посторонний звук привлек его внимание. Дверь комнаты слегка покачивалась из стороны в сторону. Лазарус встал и, ступая бесшумно, подошел к порогу.
– Кто там бродит? – спросил он.
Ответа он не получил, но дверь застыла на месте. Лазарус шагнул в коридор и заглянул в темноту. Когда он услышал свист над ухом, было уже поздно. Жестокий удар по затылку сбил его с ног. В полубессознательном состоянии он почувствовал, как чьи-то руки подхватывают его за плечи и волокут по коридору. Мельком ему удалось увидеть того, кто напал на него: Кристиан, робот, стоявший в карауле у парадного входа. Кристиан обратился к нему лицом, и глаза его злобно заблестели.
Потом Лазарус потерял сознание.
Напор течения, всю ночь необратимо толкавший пловцов в глубину пещеры, стал ослабевать, и по этому признаку Исмаэль догадался, что наступил рассвет. Невидимые десницы моря постепенно ослабляли хватку, позволив юноше отбуксировать бесчувственную Ирен в более высокую часть пещеры, выбравшись из тесной расселины, где уровень воды оставлял им жалкий глоток воздуха. И когда свет, отражавшийся от песчаного дна, прочертил бледную дорожку к выходу из пещеры, а море протрубило отступление, Исмаэль издал восторженный вопль. Правда, его никто не услышал, даже подруга. Юноша знал, что, как только вода начнет спадать, сама пещера укажет им спасительный путь на свободу.
Часа два уже Ирен держалась на воде только благодаря Исмаэлю. Девочке с трудом удавалось оставаться в сознании. Ее тело больше не дрожало, безвольно покачиваясь в потоке, как неодушевленный предмет. Терпеливо дожидаясь, когда отлив откроет им дорогу в бухту, Исмаэль понял, что Ирен погибла бы давным-давно, не окажись он рядом.
Не давая подруге утонуть, Исмаэль шептал ей слова ободрения, почти не доходившие до Ирен. Одновременно он вспоминал истории, которые рассказывали моряки о том, как люди встречались лицом к лицу со смертью. Считалось, что если в море один человек спасал жизнь другому, то их души навечно связывала незримая нить.
Постепенно течение сошло на нет. Тогда Исмаэлю удалось наконец вытащить Ирен на простор лагуны, оставив позади зев грота. Пока восход трудился, раскрашивая золотом линию горизонта, юноша до плыл со своей ношей до берега. И когда девочка открыла шалые глаза, она увидела Исмаэля, с улыбкой смотревшего на нее.
– Мы живы, – прошептал он.
Ирен в изнеможении опустила веки.
Исмаэль еще раз посмотрел на зарю, занимавшуюся над лесом и утесами. Красивее зрелища он в жизни не видел. А потом он неторопливо растянулся рядом с Ирен на белом песке и сдался на милость усталости.
И не существовало силы, способной вырвать ребят из объятий этого сна. Даже гром небесный не разбудил бы их.
11. Лицо под маской
Проснувшись, Ирен прежде всего увидела черные непроницаемые глаза, настороженно уставившиеся на нее. Девочка дернулась, как от удара, и перепуганная чайка взмыла в воздух. Пробуждение одарило Ирен массой неприятных ощущений: губы пересохли и саднили, кожа горела и, казалось, вот-вот лопнет, тело болело при малейшем движении. Мышцы были словно ватными, а голова заполнена желеобразной массой. На девочку накатила волна тошноты, поднимаясь от желудка к горлу. Ирен попыталась сесть и лишь тогда сообразила, что огнем, пожиравшим кожу, точно кислота, было солнце. На губах выступила горечь. Мираж, напоминавший маленькую бухту среди скал, каруселью кружился перед глазами. Хуже, чем теперь, Ирен в жизни себя не чувствовала.
Она опять улеглась на песок и только тогда заметила рядом Исмаэля. Если бы не прерывистое дыхание, Ирен могла бы поклясться, что юноша мертв. Она протерла глаза и приложила израненную руку к шее друга. Пульс бился. Ирен погладила Исмаэля по щеке, и вскоре паренек открыл глаза. Солнце на миг ослепило его.
– Ты ужасно выглядишь… – пробормотал он, с трудом улыбнувшись.
– Ты еще себя не видел, – ответила девочка.
Как потерпевшие кораблекрушение, которых буря выбросила на берег, они встали, пошатываясь, и побрели в тень, укрывшись среди утесов под останками поваленного дерева. Чайка, сторожившая сон ребят, вновь заняла свой пост на песке, не удовлетворив полностью птичье любопытство.
– Как ты думаешь, сколько времени? – поинтересовалась Ирен, стараясь унять пульсирующую боль, долбившую виски при каждом слове.
Исмаэль показал ей свои часы: под стеклом плескалась вода, и оторвавшаяся секундная стрелка напоминала окаменевшего угря в аквариуме. Юноша прикрыл глаза обеими руками и посмотрел на солнце.
– За полдень.
– Сколько же мы спали? – спросила девочка.
– Недостаточно, – отозвался Исмаэль. – Я мог бы проспать неделю кряду.
– Сейчас не время отсыпаться, – напомнила Ирен.
Юноша кивнул и принялся разглядывать утесы в поисках приемлемого выхода.
– Выбраться отсюда будет непросто. Я приплывал в бухту только по морю… – начал он.
– А что находится за утесами?
– Лес, по которому мы вчера бежали.
– И чего же мы ждем?
Исмаэль снова окинул взором скалы. Перед ними стеной стояли каменные джунгли с неровным зазубренным контуром. Подъем на эти скалы займет немало времени, не говоря о массе возможностей познакомиться с законом всемирного тяготения и проломить себе череп. Юноша живо представил, как яйцо вдребезги разбивается об пол. «Изумительный конец», – подумал он.
– Лазить умеешь? – спросил Исмаэль.
Ирен пожала плечами. Юноша посмотрел на ее ноги, босые, облепленные песком: белая нежная кожа на руках и ногах, и никакой защиты.
– Я занималась физкультурой в школе и лучше всех взбиралась по канату, – сказала Ирен. – Наверное, это одно и то же.
Исмаэль тяжело вздохнул. Их неприятности далеко не закончились.
На миг Симоне Совель снова стало восемь лет. Вновь перед глазами замерцали серебристо-медные огоньки, над которыми расцветали акварельные завитки голубоватого дыма. Она снова почуяла тягучий аромат горячего воска и услышала хор приглушенных голосов в темноте. И вновь ей пригрезился невидимый танец сотен горящих пасхалов в зачарованном сказочном дворце, пленявшем ее воображение в детстве – в старинной церкви Сен-Этьен. Но волшебство действовало недолго – всего мгновение.
Очень скоро, скользнув сонным взором по тонувшему в полумраке помещению, Симона осознала, что свечи никогда не стояли в церкви, а светлые пятна, оживлявшие стены, – это лишь старые фотографии. И приглушенные голоса, доносившиеся издалека, существовали только в ее воспоминаниях. Она догадалась, что находится не в Доме-на-Мысе, а где-то в другом месте, совершенно ей незнакомом. Память возвращала ей лишь сумбурные отголоски недавних событий. Женщина помнила, что разговаривала с Лазарусом на веранде. Помнила, как приготовила себе чашку горячего молока перед сном, а также последнее прочитанное предложение из книги, занимавшей почетное место на ее ночном столике.
Затем она погасила свет и легла. И ей приснился дурной сон, запомнившийся очень смутно. Сначала ее тревожил детский крик, а потом она будто бы проснулась глубокой ночью и оказалась в театре теней, которые двигались в кромешной темноте. Что произошло дальше, Симона не знала: память ее была чиста, как края бумаги с неоконченным рисунком. Под пальцами она почувствовала батистовую ткань и сообразила, что все еще одета в ночную рубашку. Симона поднялась и медленно приблизилась к панно на стене, отражавшему свет десятков белых свечей, – они стояли идеально ровно в гнездах канделябров, исчерченных восковыми натеками.
Огоньки пламени потрескивали в унисон. Наверное, именно этот звук она приняла за тихий хор голосов. Золотистое сияние множества горящих свечей расширило ее зрачки, и сознание чудесным образом прояснилось. Воспоминания возвращались эпизод за эпизодом – так падают одна за другой первые капли летнего ливня на рассвете. А вместе с ними на женщину обрушилась первая волна паники.
Симона вспомнила холодное прикосновение невидимых рук, уносивших ее в темноту. Вспомнила голос, шептавший что-то на ухо, тогда как все ее члены словно окаменели и тело отказывалось слушаться. Вспомнила фигуру, сделанную из мрака, которая несла ее сквозь лесную чащу. Вспомнила, как призрачная тень бормотала ее имя и как сама она, парализованная ужасом, поняла, что видит все это не в кошмарном сне, а наяву. Симона зажмурилась и прижала ладони ко рту, подавляя крик.
Первая ее мысль была о детях. Что случилось с Ирен и Дорианом? Остались ли они в доме? Настиг ли их тоже пришелец из потустороннего мира? Мучительный страх за судьбу детей будто каленым железом выжигал каждый из этих вопросов в ее душе. Симона бросилась к двери (или тому, что казалось дверью) и принялась с силой дергать за ручку, пытаясь сорвать замок, но тщетно. Она кричала и звала на помощь, пока усталость и отчаяние не одолели ее. Постепенно к Симоне вернулось хладнокровие, а вместе с ним и чувство реальности.
Она находилась в плену. Ее запер в этой комнате фантом, похитивший из дома среди ночи. Возможно, он схватил и детей. В тот момент не имело практического смысла терзаться мыслями, что им могли причинить зло или ранить. Если она хотела помочь детям, ни в коем случае нельзя было вновь поддаваться панике, а потому следовало жестко контролировать каждое движение мысли. Стиснув кулаки, Симона твердила эти слова как мантру. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вздохнула и почувствовала, как сердце забилось в нормальном ритме.
Вскоре Симона снова открыла глаза и осмотрела комнату, на сей раз очень внимательно. Чем скорее она поймет, что происходит, тем скорее сумеет вы браться отсюда и прийти на помощь Ирен и Дориану.
Первое, на что упал взгляд, была миниатюрная мебель унылого вида: детская мебель, очень простая, на грани убожества. Симона находилась в детской комнате, но инстинкт ей подсказывал, что уже давным-давно ее порога не переступал ни один ребенок. Наполнявшая комнату аура, почти осязаемая, несла печать старости и немощи. Симона подошла к кровати и, усевшись на нее, стала созерцать комнату с новой стратегической точки. Нет, невинностью в этой спальне и не пахло. Все, что женщина ощущала, – это тьма. Зло.
Страх распространялся по телу, отравляя кровь, как медленный яд. Но Симона старалась не думать об опасности. Взяв один из подсвечников, она подошла к стене. Бесчисленное множество фотографий и газетных вырезок составляло целое панно, терявшееся в сумраке. Женщина поразилась, как бережно и аккуратно были приклеены фотографии. Перед ней разворачивалась щемящая экспозиция воспоминаний, и каждая вырезка молчаливо пыталась донести какое-то особое послание, объяснявшее смысл всего собрания. Это был голос, взывавший к состраданию из прошлого. Симона близко поднесла свечу к стене и позволила потоку фотографий, дагеротипов, текстов и рисунков увлечь себя.
В россыпи слов из десятков вырезок ее глаза мгновенно выхватили знакомое имя: Даниэль Хоффман. Оно мелькнуло, словно вспышка молнии, подстегнув память. Таинственная личность из Берлина, чью корреспонденцию Симоне велели откладывать. Незримый персонаж, письма которого (как случайно выяснилось) заканчивали свой путь в топке камина. Однако кое-какие детали повергали в недоумение, выпадая из общей картины. Тот человек, о ком шла речь в газетных новостях, жил вовсе не в Берлине. И, судя по датам выпусков газет, теперь он достиг бы возраста, неправдоподобного даже для долгожителя. Сбитая с толку Симона погрузилась в чтение статьи.
Хоффман, герой газетных вырезок, был богат, сказочно богат. Чуть дальше первая страница «Фигаро» опубликовала сообщение о пожаре на фабрике игрушек и о гибели Хоффмана в огне. Иллюстрировала колонку красноречивая фотография: пламя пожирало здание, а собравшаяся вокруг огромная толпа завороженно наблюдала за чудовищным спектаклем. Из огромного скопления народа камера фотографа выделила опустошенное лицо мальчика с испуганными глазами.
Тот же затравленный взгляд появлялся и на другой газетной фотографии. На сей раз в статье рассказывалась мрачная история о ребенке, который просидел семь дней под замком в подвале в кромешной темноте. Мальчика вызволили полицейские, обнаружившие его мать мертвой в одной из комнат квартиры. Лицо ребенка, которому исполнилось, наверное, не больше семи-восьми лет, казалось прозрачным, а глаза – бездонными, как омут.
Постепенно части кошмарной головоломки занимали свои места, и Симону пробрала дрожь. Но белых пятен оставалось еще много, а притягательность старых снимков имела воистину гипнотическую силу. Вырезки следовали в хронологическом порядке, перемещаясь по шкале времени. Во многих говорилось о людях, чьи имена канули в Лету. Симона о них никогда даже не слышала. Среди них выделялась девушка ослепительной красоты, Александра Альма Мальтис, наследница кузнечной империи в Лионе. Марсельский журнал упоминал о девушке в связи с ее помолвкой с молодым, но уважаемым инженером, изобретателем игрушек Лазарусом Жаном. К вырезке прилагалась серия фотографий, на которых блестящая пара раздавала игрушки детям в приюте на Монпарнасе. Молодые люди светились счастьем и любовью. «Моя цель состоит в том, чтобы каждый ребенок в стране, в какой бы семье он ни родился, мог иметь игрушки», – гласила подпись под фотографиями.
Позднее другая газета извещала о свадьбе Лазаруса Жана и Александры Мальтис. Официальная фотография жениха и невесты была сделана у подножия парадной лестницы Кравенмора.
Лазарус, в расцвете молодости, обнимал свою нареченную. Ни одно облачко не омрачало эту счастливую картину. Молодой и предприимчивый Лазарус Жан приобрел роскошное имение, рассчитывая, что оно станет его семейным очагом. Виды Кравенмора сопровождало сообщение.
Галерея лиц и репортажей прирастала новыми и новыми фотографиями и вырезками, расширяя экспозицию героев и событий прошлого. Симона остановилась и вернулась назад. Ее неотступно преследовало опустошенное, перепуганное лицо мальчика. Симона погрузилась в омуты его глаз, исполненных отчаяния, и постепенно – не сразу – узнала глаза человека, к кому питала самые теплые чувства, связывая с ним определенные надежды. Те глаза принадлежали не Жану Невилю, герою рассказа Лазаруса. Они были ей знакомы, до боли знакомы. Она смотрела в глаза самого Лазаруса Жана.
Ее душу как будто заволокло черным облаком. Женщина глубоко вздохнула и зажмурилась. Раньше чем за спиной раздался голос, Симона шестым чувством поняла, что в комнате кто-то есть.
Ирен с Исмаэлем взошли на вершину скалистой гряды незадолго до четырех часов дня. Избитые до синяков и жестоко изрезанные о камни руки и ноги свидетельствовали о том, насколько тяжело дался им путь наверх. Такую цену ребятам пришлось заплатить за переход по заповедной тропе. Исмаэль предвидел, что подъем по отвесным скалам будет нелегкой задачей, однако в действительности он оказался намного хуже и опаснее, чем юноша мог вообразить. Ирен показала ему пример редкого мужества, ибо ни разу не пикнула и даже рта не раскрыла, чтобы пожаловаться на боль и ссадины, исполосовавшие кожу.