Вспомнив Мельникова, я невольно вспомнил и Котю.
Вот тут на душе стало совсем хреново. Я встал, затушил вторую сигарету, которую начал смолить сразу за первой. И побрел через двор.
Харьков — большой город. Метро и все прочее, положенное по статусу. А в первую очередь — огромное количество домов. Площадь тут не экономили, застройка была высотной лишь местами.
Ну почему Василиса отсюда? Была бы она из какого-нибудь уютного маленького Бобруйска…
Через несколько дворов — мокрых, серых, грустных — я прошагал погруженный в свои мысли и почти ничего не замечающий. Дома стояли на холме, асфальтированная дорожка вилась между ними, огибая отгороженные штакетником палисадники, едва ли не огородики — вещь в миллионном городе странная и вряд ли разрешенная. Но на юге все проще. Дальше от идиотской схемы «положено — не положено», ближе к реальной жизни. Вполне возможно, что жители преспокойно растят себе лучок с укропом прямо у подъезда…
А потом что-то заставило меня остановиться — вблизи узкой улочки на выходе из очередного двора.
Это «что-то» трудно было передать словами. На самой грани реального и сказочного, увиденного и додуманного — будто быстрая тень, замеченная периферийным зрением и канувшая в никуда.
Я огляделся. Прислушался.
Если бы рассчитывал на свое испорченное сигаретами обоняние — принюхался бы!
Этот двор был другой.
Здесь с деревьев облетела не вся листва. Занавески в окнах были ярче. Торжествующе, насмешливо, будто ведя свой род от розового куста Герды и Кая, полыхали на подоконниках цветы. Черный котяра, вылизывающийся на багажнике… пардон, на капоте «запорожца», аж лоснился — и размерами мог поспорить с камышовым котом или маленькой рысью.
Кстати, и древний ушастый «запорожец» выглядел на удивление бодро. Не отреставрированной диковиной, не грудой металлолома, а именно машиной — маленькой, но задорной.
А еще палисадники перед домом были обнесены кованой изгородью. Выкрашенная отвратительной краской, к тому же грязная — но это была настоящая ковка. В тонком узоре переплетались земляничные листья и виноградные грозди. Над домом, как последний штрих, высился кованый флюгер — не какой-нибудь там банальный петушок, а дракон, раскинувший крылья и выпускающий из зубастой пасти ветвистые языки пламени. Частокол телевизионных антенн вокруг тянулся к небу, будто пики обороняющейся армии, заметившей незваного гостя.
Я засмеялся. Это было как визитная карточка Василисы — функционала-таможенника, раздаривающего налево и направо выкованные ею вещи.
Теперь осталось только сообразить, как выглядит ее таможня снаружи. Она что-то иронизировала по поводу башен, которые всегда появляются у мужчин… фрейдизм, дескать… Ага! Ее таможня была просто домиком. Без всякой экзотики.
Здания, к которым привязаны наши функции, сами по себе обычные. Их может увидеть совершенно рядовой человек, да и видит, если на то пошло. Но видеть и увидеть — не одно и то же. Бывшая горничная, ныне функционал гостиничных дел Роза Белая, обнаружила в голодные годы гражданской войны продуктовый магазин лишь потому, что ее пригласили по этому адресу. Все остальные — и голодные красноармейцы, и на все готовые бандиты, и припрятавшие золотишко «буржуи» — шли мимо, мечтая о куске хлеба, — и не видели «пикулей, анчоусов, икры красной и черной, вырезки телячьей…».
Так и мою башенку у «Алексеевской» видели лишь те люди, кому сообщили — это новая таможня, это удобный проход в другие миры.
И я стоял буквально в двух шагах от таможни Василисы, не обращая на нее никакого внимания!
Двухэтажный кирпичный домик вклинился между зданиями побольше и повыше, будто распихивая их, пробивая себе выход к улице. К тому дому, что явно находился под покровительством Василисы и был снабжен заборчиками и флюгером, двухэтажный домишко почти притулился, их разделяла узкая, не протиснешься, замусоренная щель.
Со стороны двора в таможенном здании не было ни дверей, ни окон. Росло несколько деревьев — старых, скрюченных, землю устилали перегнившие листья и сломанные ветки. Можно было четко отметить границу, вдоль которой ходили люди, непроизвольно сторонясь странного домика: в земле были протоптаны самые натуральные ложбины!
Со стороны улочки я обнаружил одно окно на втором этаже: темное, будто занавешенное изнутри. И дверь — в которую с огромным удовольствием постучал.
Тишина.
— Эй, сосед! — вспоминая свой первый визит, крикнул я. Что я там кричал? Принял здание за мельницу, спрашивал насчет муки? Не будем повторяться… — Эй! Без ковша пришел!
Через некоторое время послышались шаги — твердые, уверенные. Я ухмыльнулся, представив себе Василису — крепкую, мускулистую, в кожаном фартуке на голое тело…
Да, с этим надо что-то делать. К примеру — пить бром.
— Кого это черт носит… — раздался знакомый приглушенный голос. — Будь я неладна, не может же это…
Дверь распахнулась, и я увидел Василису.
В розовом халатике с кружевами и оборочками. В пушистых тапках в виде белых щенят с глазками-пуговицами.
— Кирилл, — упирая руки в бока, сказала Василиса. — Твою мать… ты?
— Он самый, — не понимая причин столь шумной реакции, ответил я. Постарался отвести глаза и не слишком уж пялиться на Василису.
Получалось с трудом — ее было много.
— Не стой столбом… — Одним движением Василиса втянула меня в дом. Высунулась, бдительно осмотрелась. Захлопнула дверь.
Даже до жирафа рано или поздно доходит.
— Новости уже знаешь? — спросил я. Под «прихожую» в доме был отведен огромный зал с тремя дверьми и лестницей вверх. Абсолютно пустой, только кое-где держали потолок опорные столбы, украшенные не то коваными вешалками, не то просто отходами Василисиного производства.
— Конечно. — Василиса подняла со стоящего у двери столика (опять же — кованые ножки и лежащий сверху в кованой раме кусок толстого стекла) сложенную вчетверо газету. Тоненькую, в один разворот, вроде тех бесплатных газеток, что выпускают власти московских районов и округов.
— А? — только и сказал я, прочитав название: «ЕЖЕНЕДЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ». Это был номер за сегодняшнее число. Выходила газета, если верить датам, аж с 1892 года.
— Бэ! — рявкнула Василиса. — За тобой следили? Ты как — самолетом?
— Поездом… в Орле была засада, но я ушел… — Развернув газету, я уставился на свою фотографию.
— Ушел он! — Василиса развела руками. — Нет, вы посмотрите на него… ушелец!
Почему-то мне и в голову не приходило, что у функционалов может быть своя газета. Функционалы-врачи, парикмахеры, официанты — пожалуйста. А вот тружеников пера я почему-то среди своих коллег не представлял. Хотя самый первый мой визитер, функционал-почтальон, мог бы навести на эту мысль…
С содроганием глядя на свою фотографию на первой полосе (недавнюю, но понять не могу, когда и кем сделанную), я принялся читать статью, озаглавленную «Последняя радуга».
Самое ужасное, что в целом статья не врала.
Она лишь не договаривала кое-что. И понятно было, что это «кое-что» журналист просто не знает — ни про роль Кости в происходящем, ни про Аркан… А так — даже с сочувствием было написано. Про молодого человека, психика которого не перенесла разлуку с родными и превращение в функционала. Про то, что я «подавал большие надежды», что открыл очень хорошие порталы из неохваченной ранее точки Москвы, но тлетворное влияние отдельных диссидентов (Не вру! Так и было написано — диссидентов!) меня погубило.
В общем — я увел от жениха (ничего прямо сказано не было, но почему-то возникало ощущение, что увел силой) понравившуюся мне девушку. Избил функционала-полицейского, который прибыл на место происшествия (опять же — получалось так, что он прибыл спасать Настю). На следующее утро (как-то само собой возникало четкое ощущение, что всю ночь я измывался над беззащитной девушкой) ко мне прибыла функционал-акушер Наталья Иванова, «которая помогла многим из нас стать теми, кто мы есть». Но я убил свою подругу, а потом и Наталью задушил электропроводом. Покинул башню, и та развалилась: опять же, ни слова лжи, но любой функционал должен был остаться в твердой уверенности, что я просто порвал «поводок», слишком удалился от своей функции. После этого я напал на своего приятеля Константина Чагина, которого «с тех пор никто не видел».
На этом журналист кончил живописать мои приключения, заявив, что «остается лишь ждать печальной развязки этой истории…».
При чем тут радуга — я так и не понял.
— В чем вранье? — спросила Василиса, когда поняла, что я дочитал.
— Так, по мелочам. — Я перевернул газету. Обнаружил кроссворд и колонку юмора.
Разворот занимали полосный некролог Натальи Ивановой, о которой вспоминали бывшие подопечные, и что-то вроде раздела объявлений, где перечислялись и рекламировались новые функционалы.
На этом журналист кончил живописать мои приключения, заявив, что «остается лишь ждать печальной развязки этой истории…».
При чем тут радуга — я так и не понял.
— В чем вранье? — спросила Василиса, когда поняла, что я дочитал.
— Так, по мелочам. — Я перевернул газету. Обнаружил кроссворд и колонку юмора.
Разворот занимали полосный некролог Натальи Ивановой, о которой вспоминали бывшие подопечные, и что-то вроде раздела объявлений, где перечислялись и рекламировались новые функционалы.
— Ты не убивал Иванову? — спросила Василиса.
Я помолчал. Потом посмотрел ей в глаза:
— Убивал. Даже два раза. На второй раз — получилось.
— Молодец, — сказала Василиса и дружески хлопнула меня по плечу. Я пошатнулся. — Ох и стерва же была… ты бы знал… нет, мужику не понять, какая это была стерва. Ты завтракал?
— Да.
— Все равно пошли, чай будем пить.
3
У каждого народа есть традиции, которые внутри страны уже отклика не находят, зато прекрасно идут на экспорт. Можно даже сказать, что чем красивее и экзотичнее традиция, тем меньше у нее шансов выжить на родине (кстати, нечто подобное происходит и с людьми).
Большинство шотландцев мужского пола предпочитают носить брюки — зато редкий турист уедет из воспетой Бернсом страны вереска и ячменя без клетчатого килта. Множество французов не могут смотреть без содрогания на устриц и лягушачьи лапки, которыми давятся жадные до экзотики туристы. Даже японцы, вместо того, чтобы любоваться цветущей на склонах Фудзиямы сакурой, разучивая приемы каратэ перед обедом из суси и саке, предпочитают по-быстрому выпить пива с гамбургером за просмотром американского клипа.
Россия в этом процессе бытовой глобализации твердо стоит в лидерах. Хорошо, что вернулся квас, потеснив всевозможную «колу»; меньше стало шуточек про валенки, на самом деле незаменимые русской зимой. Даже сарафаны, картузы и косоворотки стараниями модельеров возвращаются в новом обличье.
Но вот что явно превратилось в туристический сувенир — это самовар. Он умер вместе с большими семьями, что собирались за одним столом, с совместными ужинами: неспешными, без включенного телевизора и разогретых в микроволновке полуфабрикатов. Некоторое время они еще держались в качестве украшения праздничного стола, пузатые самовары, никелированные или расписанные «под хохлому». Их доставали «на день рождения, на Новый год и на Первомай», но все-таки их доставали — и самым вкусным чаем детства был чай, который наливали из самовара.
А потом разноцветные пластиковые чайники убили самовары окончательно. Проще было принести с кухни чайник и выставить перед гостями коробку с пакетиками заварки, чем тащить большой самовар и заваривать чай по всем правилам — дождавшись «жемчужных нитей» в кипятке, сполоснув фарфоровый чайник, «поженив» заварку. Я уже и не помнил, когда последний раз доводилось сидеть за столом с самоваром. Даже Василиса прошлый раз кипятила чайник.
Сегодня на столе был самовар. Большой, литров на восемь-десять. Судя по виду — эксплуатировался он часто.
— Ух ты, красота какая… — пробормотал я.
Страсть Василисы к чаепитию была очевидной: лимончик на блюдце, сливки, сахар — песок и рафинад, белый, свекловичный и коричневый, тростниковый, пряники, печенье, вафли, конфеты…
— Я гостей жду. — Василиса чуть смутилась.
— Из Нирваны?
— Да. — Василиса кивнула на окно, за которым ярко светило солнце и зеленела летняя листва на деревьях. — Я договорилась с местными, раз в неделю они отправляют ко мне детей. Мы пьем чай, потом я их учу… ну, школу не заменишь, но все-таки…
Нирвана была тем миром, где мы познакомились, — моя башня и Василисина кузня в ней стояли совсем рядом. Красивейший, изумительный мир с мягким климатом и полным отсутствием животной жизни — местная растительность выделяла в воздух психотомиметик весьма своеобразного свойства. Он давал необычную яркость ощущений и почти полностью гасил волю. Человек мог умирать от жажды в двух шагах от ручья, ощущая жажду, но не желая сделать эти шаги и не испытывая мучений. Почти как ленивый кот из анекдота, который полчаса орал, наступив себе… ну, скажем, на хвост.
Функционалам, конечно, отравленный воздух Нирваны не вредил. Но и особой нужды в еще одном мире-курорте они не испытывали. Поэтому Нирвану использовали как место ссылки для тех людей, которые так или иначе угрожали функционалам. Гуманно — и надежно. После периода адаптации люди приобретали навыки самообслуживания, некоторые даже были способны ловить рыбу или выращивать кур. Как ни странно, но дети у них тоже иногда рождались. Старина Фрейд был бы этим очень доволен…
Со стороны поселок ссыльных можно было принять за резервацию для идиотов, такие они были ленивые, неповоротливые, расслабленные. Но ужас ситуации заключался в том, что с разумом-то у них все было в порядке. Не хватало только воли.
— Чему учишь? — спросил я. — Читать, писать?
Василиса покачала головой:
— Бесполезно. Нет, они учатся, но все равно не читают. Мотивации нет.
— Уверена, что в наш мир эти испарения не попадают? — спросил я, наливая себе чай.
Василиса усмехнулась:
— Да уж… Я их учу чистить зубы и мыть руки. Снимать штаны перед тем, как сделать свои делишки. Перевязывать царапины. Мыть посуду.
— Мне кажется, все это не то, — сказал я. — Они же не дебилы. Тут проблемы с мотивацией. С волей. Ты бы проконсультировалась с психологом, вдруг чего посоветует? Их надо учить не руки мыть, а добиваться своих целей. Вообще ставить перед собой цели. Без этого ничего не произойдет.
— Я подумаю. — Василиса с любопытством посмотрела на меня. — А ты молодец, Кирилл. Со стороны-то виднее… Что с тобой стряслось, рассказывай. Как ты сцепился с Натальей?
Колебался я недолго. Недоговаривать, когда перед тобой единственный человек, способный помочь, не просто нечестно — глупо.
Я рассказал все.
Мы пили чай, причем, несмотря на серьезность разговора, Василиса то и дело разогревала самовар и следила за тем, чтобы чашки не пустовали. Наверное, чаепитие было для нее столь же важным, как и для англичан викторианских времен.
Я рассказал про разговор с Иллан — подпольщицей, которая когда-то была врачом-функционалом. Про ее подругу Настю с ее играми в Сопротивление… Про Наталью Иванову, которая не одобрила этих игр. Про Котю, оказавшегося куратором нашей Земли. Про Землю-один — Аркан. Про то, как меня едва не убили. И про то, как я стал убивать.
— Мы — лабораторный полигон арканцев, — сказал я. — Они умеют превращать обычных людей в функционалов.
— Зачем? — с любопытством спросила Василиса.
— Это их метод управления мирами. Каким-то образом они просчитывают, как добиться нужных им результатов. Ну, как в фантастике — можно ли было избежать Второй мировой войны, убив Гитлера в младенчестве, и гуманно ли это. А тут даже убивать никого не надо. Выдернули нужного человека из жизни, превратили в функционала — вот мир и изменился. Одного человека достаточно, чтобы целый мир пошел по другому пути.
— Нас на занятиях по философии учили, что от одного человека ничего не зависит. — Василиса усмехнулась. — Так гласит марксизм-ленинизм… Впрочем, ты и предмета такого не знаешь, Кирилл.
— Я бы не стал доверять марксизму-ленинизму, — обиженно сказал я. — Особенно после развала СССР.
Василиса захохотала. С аппетитом откусила половину тульского пряника.
— Да и я не верю, Кирилл! Почему бы и нет? Один человек меняет один мир. Легко! Вот остальное — ерунда какая-то, уж извини…
— Почему? — возмутился я.
— Если твои арканцы…
— Они не мои!
— Если арканцы так легко просчитывают судьбы миров — вот этого убрали и мир стал другим, то им вовсе не нужны планеты-полигоны. Лаборатория, эксперименты — они для тех случаев, когда посчитать нельзя! А тут выходит, что арканцы все просчитывают на десятилетия вперед. И как сделать мир без технологий, и как сделать мир с технологиями. Тут у нас будет религия, тут наука, тут хиромантия и сбоку бантик… Хорошо, верю! Но тогда никакие эксперименты им не нужны!
Я развел руками:
— Василиса… что знаю, то и рассказываю!
— Все сложнее. — Она упрямо покачала головой. — Все сложнее, Кирилл.
— Согласен, — кивнул я. — Есть еще кое-что. Я думаю, что Аркан — вовсе не самый главный мир. Вот ты бы нумеровала кучу миров, включая свой, самый главный? Ты бы свой как обозвала? Тот, о котором другим и не стоит знать. Земля-один?
— Вообще никак бы не называла. Свой — он свой и есть. По определению. Тем более если это тайна.
— Вот! А они себя зовут — Земля-один! Значит, есть еще один мир! Земля-ноль! Вот они-то и есть главные кукловоды. Жители Аркана — это всего лишь исполнители!