Но Вий тоже не промах. Брачный контракт заключил (Ксения, понятно, не хотела, домой грозилась уехать), ничего ей не должен, выползает шопинговать под ручку с молодой женой, красота. Продавщицы жену за дочь принимают, комплименты отвешивают, но тут самое время приспустить веки: ушел в себя, не слышу, ну да, еще и глухой, вам-то что? А ведь тоже про «амур» поет. Все хорошо устроились.
Что до Воробья, так он идиот. Давно эту Катю надо было в Новочебоксарск откомандировать. Но контракт-то он ей предложить не посмел, струсил. Теперь дрожит за свое барахло. Господи, да она сама его боится. Он как примется адвокатом ей угрожать, она ему есть готовить начинает. Высокие отношения.
А Маринка… ведь добилась-таки своего, упорная. Студенческую «сежурку» — вид на жительство — сменила на семейную, и в доме идиллия наступила. Правда, самое время ей закончиться: три года, как сошлись, а именно на этот срок гены модифицируют активность неких зон в черепушке — у народа это любовью называется. Любой нейробиолог подтвердит — затем «чуйства» на нет сходят: генетическая программа предполагает, что особи с зачатием не тянули, и детеныш уже достаточно самостоятелен, чтобы обходиться одним родителем — второй может идти дальше размножаться. Всё в этом мире служит целям эволюции, генам на человеческие эмоции наплевать.
И подсознательно ждешь, что Маринка окажется как все.
15
Бородач опять явился в сопровождении своего приятеля.
— Пришли пораньше, чтобы вас не будить. (Это приятель.)
— И потом, у меня рано утром самолет. Кстати, закажите такси до Орли на половину восьмого. (Это Бородач.)
Второй вариант больше похож на правду.
Трогательная сцена прощания, и Бородач отчалил в номер. Его приятель развел руками:
— Горюн прекрасный человек, но думает только о себе. А я действительно следил за временем.
— Мило с вашей стороны. — Марина помолчала. — Странное имя Горюн…
Стал чуть другим, будто краски добавили:
— Он армянин, но родился во Франции. Знаете, что означает «горюн» по-армянски? Львенок.
Марина фыркнула:
— Что-то у Львенка грива на подбородок сползла…
Завязалась дискуссия о львах, облысении, армянах и эмиграции. Выяснилось, что Львенок — клиент, а не приятель. «Я написал бухгалтерскую программу и продаю ее. Плюс гарантийное обслуживание. У Горюна уже полгода программа стоит, а он до сих пор меня вопросами засыпает. Вот только…»
— Вот только вы что-то не то съели, не до вопросов стало.
Засмеялись.
— Уточню: это «что-то» он съел один. — Сунул руку в карман, достал бумажный носовой платок. — Меня Ноэль зовут. Ноэль, как праздник. Я родился в Рождество.
Праздник Рождества по-французски — “Noe#l”. Но есть и имя такое. «Ноэль, как праздник» — звонко прозвучало.
— Я Марина.
— Марина? — Ноэль не донес платок до носа. — Вы русская? Моя дочь тоже русская, наполовину.
— Надо же, совпадение.
— Марина, совпадений не бывает, есть закономерности, которые мы не умеем вычислить. Будто вы не знаете.
Подняла глаза:
— Знаю.
16
На этом «знаю» что-то щелкнуло, как если бы ключ в замке повернулся. Нет, совпадений не бывает, случайные встречи неслучайны, разверни трубочку ушей и услышишь шепот мироздания. А разве случаен был дождь промозглым вечером, когда ты промочила ноги и потому вернулась домой раньше, чем мама заметила опрокинутую котом вазу? Красные цветы на паркете заворожили, ты достала альбом — осторожно, чтобы не спугнуть саму себя. Ведь уже месяц как не рисуется, у тебя кризис, пусто внутри. И вдруг полно стало. Наутро ты распахнула альбом — получилось ли? — да! здорово! И от этого радость, ты выходишь из дома, ты улыбаешься, у тебя живые глаза. «Тойота» с правым рулем едет навстречу вдоль тротуара, тормозит: «Вас подбросить?» — «Вам же в другую сторону». — «Развернусь!» Так и познакомились с Вадимом. И было столько хорошего. А не случись в Новочебоксарске дождь, не поехала бы Марина Воронцова учиться на деньги этого Вадима, не встретила бы своего Дениса, не бродила бы по улочкам со сказочными названиями и сейчас не сидела бы напротив человека, который говорит ее словами.
Корто ничего этого не понимал. Комментировал: «У каждого психа своя программа».
Произнесла «знаю», и зазвонил телефон. Марьон.
— Простите…
Марьон отучилась год и исчезла. Так и выяснилось: не были они подругами. Теперь ей книги понадобились, забытые у Воробушка.
— Альберто дома никогда нет. Дай мне его мобильный.
— Не иначе как Катя его в подвал выселила…
Марьон хмыкнула:
— Незадача. В подвале мобила наверняка не ловит.
Ноэль начал дрейфовать к выходу. Но Марьон записала номер и попрощалась.
— Может, вы поняли — друг неосмотрительно женился…
Отошел от двери:
— Ну, с кем не бывало. А ваша подруга…
— Она мне не подруга.
Откровения с посторонним иной раз позволяют от занозы избавиться.
— Она… она мне много помогала, и я хотела тоже что-то для нее делать. Но она сильная, не нуждается ни в ком. Не сумела я с ней сблизиться. Хотя мечтала быть на нее похожей.
— Надо быть похожей на себя. — Ноэль смотрел в глаза, и Марина заметила — у него теплый взгляд. — Но это труднее всего.
— Да… — Марина помолчала. — Знаете, я пыталась… не только с ней пыталась сойтись здесь. Но они другие, француженки. А вот я как-то познакомилась с итальянкой — ее звали Джулия, она училась на русском отделении Сорбонны. Мы мгновенно сошлись! Она была… будто родная. Я так жалела, когда Джулия уехала.
Ноэль улыбнулся:
— Говорят, итальянцы — это комическая копия русских, а русские — трагическая копия итальянцев.
С ним легко, но это не поверхностная французская легкость. Может, дело во взгляде — не оценивающем, просто теплом.
И вдруг все разбилось. Вошли двое, он и она, пузатые, в футболках и хлопковых штанах. С тремя большими чемоданами на колесиках.
— Hi, we’ve got a room reserved, name should be Weatherman.
Ноэль посмотрел на часы:
— Уже полночь. Я пойду…
Марина кивнула, и Ноэль взялся за ручку двери. Странно так — раз, и ушел на полуслове.
— Give me a second.
Спустилась из-за стойки, обошла пузатых.
— Спасибо.
— За что? Я опять вам спать не даю.
— Тут поспишь, — оглянулась на пузатых, листавших рекламные проспекты. — Спасибо. С вами удивительно легко.
Ноэль улыбнулся, потянул дверь на себя:
— Может, потому, что я итальянец?
17
— Корто, мы никуда не ходим. Ты загипнотизирован компьютером.
Вешал на стену фотографию гигантской черепахи: у Тибидоха на халяву распечатал в большом формате на глянцевой бумаге. Кнопки туго входили.
— Корто! Даже не слушаешь!
Последняя кнопка легко вошла почему-то.
— Это самая старая тортила в мире.
— Давай пойдем куда-нибудь. Я или в отеле торчу, или дома отсыпаюсь. Зачем только училась?
— Наверно, чтобы «сежурку» продлевать.
— А что мне оставалось делать?
— Тортила сдохла в Калькуттском зоопарке пять месяцев назад. Ей было двести пятьдесят пять лет.
Здоровенная тварь. Панцирь похож на каску пехотинца, полгода совавшего голову в пекло.
— Ее звали Адвайтия, в переводе — Единственная.
Маринка начала комедию ломать — улеглась на кровать, отвернулась.
— Тебе плевать на меня, Корто.
— Да ты что! Ты ж моя Адвайтия…
Живо оглянулась:
— Не нашел ничего лучше, чем сравнить со сдохшей уродской черепахой!
— Я ж в том смысле, что — Единственная. Чувство юмора отшибло?
Опять отвернулась.
— Мы пойдем куда-нибудь сегодня или нет?
— Куда ты собралась?
— Не знаю. Вон из дома.
Что она забыла в пыльном городе среди бела дня, по августовской жаре?
— Когда будешь знать, донеси информацию. А мне для Тибидоха надо кое-что сделать. Да, и учитывай, что у меня в машине кондиционера нет.
Передразнила:
— «У меня в машине»! «У меня в квартире»!
— Ну да. Машина существовала до твоего появления. — Хмыкнул. — Квартира тоже.
Через полчаса Маринке надоело корчить обиженную, и она ушла к себе за аквариум, что-то там рисовала, делом занялась. Потом ей позвонила Ксения — сеанс связи на полтора часа, запершись в ванной. Похоже, Овоща будут варить живьем. Ксения то и дело звонит, жалуется. Подробности неизвестны, но слышал краем уха, что Овощ выкрикивал: «Фиг тебе французское гражданство, домой поедешь» — и швырялся предметами домашнего обихода. Нервный он какой-то. Ну и поедет. В Екатеринбурге люди нормально живут, большой город, столица Урала. Лезут сюда такие, типа Ксении: дома не пробились, так здесь «дорогу грудью проложим себе». Правда, многое от размера груди зависит. После виртуальной расправы над Овощем Маринка ожила, взялась ужин готовить. За едой «Код да Винчи» с Одри Тоту посмотрели, скачал на днях. Так себе фильмец, да и роман не лучше.
18
В память запала фраза, что Воробушек у Маркеса вычитал: «Худший способ скучать по человеку — это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим». Может, это и держало: он не твой, он ничей. Придешь с ним в компанию, где все парочками, сравнение напрашивается… Как если бы собрались собачницы: у кого болонка лохматая, у кого мопс будто мордой в стену въехал; вон там — шпиц рыжеет, присел посреди дороги, тут — пудель-гей с фигурной стрижкой; у кого-то на руках сидит нечто тощее, дрожит. А ты с волком пришла.
И все в ужасе, а тебе нравится именно с волком. И когда он трется головой о коленку — такая ласка в десять раз дороже собачьей. Правда, есть вероятность, что волк просто чешет ухо.
Может, она и скучала по Денису худшим из способов. Но другого не хотелось.
19
С началом сентября в отель взяли новую девочку. Классическая африканская красотка: вывернутые губы, плоский нос, попа как шар, точнее, два шара — когда идет, перекатываются. Зовут Адила. Адиле нужны деньги: она тотчас застолбила три ночи подряд. Хотела четыре, но ей объяснили, что и после трех у нее будут сочные синяки под глазами, если она этого добивается. Шутка! Синяков у Адилы не разглядишь и с фонариком.
Когда на четвертые сутки Марина явилась ей на смену, то обнаружила красотку по-прежнему за стойкой. Вспомнилось, как Корто пел: «По улице ходила большая крокАдила…»
— Сегодня же моя ночь!
Адила удивилась:
— Да? Ой, и верно… — но с места не сдвинулась.
Ей за жилье деньги пора отдавать, это пять дней работы. Хозяйка обещала сразу заплатить в качестве исключения.
— Адила, ты предлагаешь мне вернуться домой?
И тут запиликал телефон, Адила схватила трубку: «Отель “Акация”! Да, она здесь».
— Тебя.
Воробушек? Больше некому.
— Марина? Добрый вечер, это Ноэль.
20
Три дня, что она дома мотивационные письма сочиняла, в памяти всплывал этот взгляд, теплый. Ничего не вспоминалось, только взгляд. И фраза о том, что не бывает совпадений. С этим человеком хотелось бы иногда видеться. Но у него бизнес, семья, друзья-клиенты, ему не до ресепционистки отеля «Акация».
Поняла, что менялось в нем, когда он начинал говорить. Жестикуляция, от которой он весь оживал, будто свет в нем включали.
С Адилой сговорились так: она с бойфрендом встретится, а к десяти вечера вернется. Как раз подъедет Ноэль, бумаги Львенка забрать, о которых все благополучно забыли. Потом можно полчасика поболтать с ним в кафе и двинуть домой — вот Корто удивится. Адила пускай работает, раз у нее финансовый кризис.
21
В заштатное кафе не пошли: Ноэль повез на Елисейские, там у него любимое местечко. Кружили, искали, где припарковаться.
В салоне пахло кожей. Запах дорогой машины.
— Ладно, едем в паркинг. Неудобный он тут — въезд узкий.
Ноэль произнес это с легкой досадой; да, все у него было легкое, неядовитое.
По выходе из паркинга остановились у витрины. Мужские ботинки — по четыреста, шестьсот евро. И выше.
— Как тебе вот эти? Цены задраны нещадно.
Пошли дальше.
— Я за двадцать лет так привык торговаться с клиентами, что в магазинах уже не могу удержаться. В одном обувном хозяин сдался, говорит: «Слушайте, устал, вот вам тридцать процентов скидки на всё, бессрочно!»
К такой жестикуляции привыкнуть надо. Но забавно.
— Я у него часто покупал, и всякий раз мы играли в это: «Я же знаю, сколько вы накручиваете…» — «Ничего подобного!» Треть от цены скинул, вот тебе и «ничего». — Ноэль улыбнулся, и опять стало тепло.
Она и не знала, что в одиннадцать вечера на Елисейских толпы. Была бы сейчас одна, достала бы альбомчик, зарисовала бы влюбленную парочку — стоят, целуются, тормозя людской поток, — у обоих джинсы рваные на коленках и рюкзаки за плечами.
Подумалось: вот так свалишься Корто на голову в полночь, а он не один. Быть не может, но стало не по себе.
— Заходи.
Бледно-зеленая дверь с темным стеклом. За ней — мирок: лампы-подсвечники, малахитовые девы; колонна, увитая золотым плющом; долгое стекло витрины, под ним — буйство цветных пирожных. Широкая лестница. По ней, глядя поверх голов, спускается высокая женщина на каблуках, с бесконечными ногами, с поднятой прической, она кажется нереальной: нарисованной и убежавшей с листа. Огромный букет лилий у лестницы, белое, живое, дышащее.
— Здравствуйте. Нас двое. Где-нибудь, где поменьше курят…
Девушка у стойки кивнула, повела к столику. Марина задержалась возле цветов. Почему нельзя нарисовать запах? Оглянулась: Ноэль стоял и смотрел на нее, улыбаясь.
Кто-то живет с людьми, у которых теплый взгляд. С ним живет.
22
— Можно попробовать?
Чего она не любит, так это когда у нее ложкой в мороженом копаются.
— Конечно.
“Coupe Fraise-Coquelicot”: высокий серебряный фужер, в нем шарики мороженого (клубничное, ванильное), кусочки ягод и шапка из взбитых сливок. Изящная ложечка с длинной ручкой. Ноэль взял шоколадное, и в правом уголке губ у него — темное пятнышко.
Скосишь глаза — и видишь, как на карликовом лифте приезжают из кухни блюда — салаты, сэндвичи, но чаще десерты: худой мальчишка в белой рубашке с закатанными рукавами с силой тянет вниз задвижку, достает из лифта пирожные — слоеные, политые сиропом, с лепестками роз, усыпанные орешками, обложенные блестящими дольками консервированных абрикосов, ягодами малины или клубники… Ноэль закрывает лицо руками: «Сейчас сорвусь… толстеть так толстеть!» Марина улыбается.
— Твою дочку как зовут?
— Клелия. Ей скоро пять.
— Клелия?!
— Так девушку звали, в которую я по молодости был влюблен.
— А я… — Марина перебила саму себя. — А сколько тебе было, когда она родилась?
— Это окружной способ узнать мой возраст? Тридцать семь, вот и считай. А у тебя есть ребенок? Впрочем, какой ребенок в твои восемнадцать…
Опять прозвучало без Денисовой насмешки.
— Не льсти, я же знаю, что выгляжу на все девятнадцать… — Посмеялись. — Мне тридцать три. Ребенка у меня никто не просит.
Ноэль положил ложку на блюдце рядом с фужером, отодвинул их.
— Ты хотела бы, чтобы — просили?
— Думаю, любая женщина хочет, — Марина опустила глаза. Она зачем-то говорит этому чужому человеку что-то очень интимное. — Я делаю вид, что мне все равно. Что я тоже не хочу!
Ноэль смотрел на нее, она вертела в руках салфетку.
— Марина, а твой друг…
— Я замужем.
Подняла глаза, натолкнулась на пристальный взгляд. Ноэль откинулся на спинку стула, запустил пятерню в волосы:
— Меня не касается, но радости в тебе… маловато.
— Это потому, что я сейчас на метро опоздаю.
— Поехали. — Положил на блюдце двадцать евро. — И «макароны» не забудь.
23
Выглянул в окно — дождь? — и тут серебристая БМВ подъехала, встала под фонарем. Такой тачки здесь ни у кого нет, она, новая, штук шестьдесят стоит, — кого-то до дома подбросили. Любопытно: никто из нее не вышел.
Досмотрел фильм, спать собрался; в окно выглянул: все моросит. А «бэшка» так и стоит. Никак длинноногая марокканка с десятого этажа подцепила денежный мешок. Эх, неровен час — побьют машинку ее хахалю.
24
— Дома свет погас.
— Пойдешь?
Морось лежит на лобовом стекле легким налетом, позолоченным светом фонаря.
— Ты недорассказал…
— Ну, суд был, все стандартно. Клелия раз в неделю у моих родителей ночует, плюс через выходные она у них. Привозит-отвозит мой отец, я ее мать видеть не могу.
— Думала, у тебя семья…
— Я похож на семейного? Бледный очень?
Марина засмеялась, прикусила губу:
— Ноэль… а если бы не бумаги Львенка, ты бы позвонил?
Пожал плечом.
— Нет. А надо было бы?
Верно. Ему она зачем. Это ей — посопеть в тепле, которое он генерирует, выпрашивать не приходится. Сейчас уедет, и всё.
25
Проснулась: Денис сидел на своем разлюбимом сайте, запрещенном в Казахстане, “evrazia.org”, и читал гадости про родину. Надкусил фисташковый «макарон»:
— Он тебя в “Ladurée” водил? А в какой?
(Ночью доложила, что к чему, вкратце.)
— На «Елисее»? Декор в стиле Наполеона Третьего и пирожные, от которых наступает мгновенное ожирение? Этому салону всего десять лет. Лучше бы отвел на рю Руаяль.
— А там что? — Марина садится на кровати.
— Там самый первый чайный салон. — Денис тряхнул коробкой с «макаронами»: — Видишь дату 1862? Господин Лядюрэ начал с простой булочной, но вовремя учуял народную любовь к десерту. А Жюль Шерэ сей храм чревоугодия расписал. Ты в курсе, кто такой Жюль Шерэ?