Марьон провалилась в сон в тишине.
65
Зимней сессии в школе не было, впрочем, как и летней, — защищаешь свой проект, и всё. Непохоже на учебу в вузе, плюс выяснилось, что диплом платной школы практически не котируется. А семь тысяч евро уплыли.
— Не паникуй, — Денис достал из корзинки яблоко — очень он яблоки любил, — с тебя работодатель знания спросит, а не корочку. Учись.
Задания разрешалось выполнять на английском, но финальный проект Марина надеялась по-французски изобразить. Привычка учить языки у нее была: после инглиша она разучивала немецкий за компанию с Аней и даже на японский однажды замахнулась — ничего не вышло, но ощущение причастности к тайне осталось.
Кстати, сейчас она корпела над «рекламной кампанией» для Японии. Духи “L’air du Temps” от Nina Ricci: как если бы японцы про них не знали, отстали от цивилизации.
Тишина. Марина пялится в экран, разглядывая изящный флакон с двумя голубками. В голове пусто. Требуются слоган, плакат, брошюрка и план презентации. Срок — вторая неделя января. Десять дней на всё про всё.
Из-за аквариума доносится:
— Я тебе слоган придумал: «Налетай, косоглазые!»
— Не смешно, Корто.
— Ох, не люблю азиатов…
Никак не мог он забыть стычку восьмилетней давности: возвращался во Францию, и казахи на таможне…
— Заявили: не отдашь все бабки — опоздаешь на самолет. Русский, да с французским видом на жительство, — мимо этого они пройти не могли. Я б с ними обошелся, как мой папашка с министром, но тогда точно не улетел бы…
— Корто, не отвлекай.
Давно хотела такое сказать — а то обычно ей рот затыкают, мол, мешаешь изучать пищеварительный процесс у гадюк.
Курс разделили на четыре группы, у каждой — свой парфюм. Кроме “L’air du Temps” («Дух времени», дословно — «Воздух времени»), названия были вымышленные: «Поток времени», «Пламя времени» и «Почва времени». Четыре стихии, кто не понял — воздух, вода, огонь, земля.
— Корто, а что мы делаем на Новый год?
— Понятия не имею. К Макарову таскаться мне надоело. Там русские собираются — напьются, песни орут под гитару. Курят. — Денис перекосил физиономию.
— А давай в Испанию двинем?
Оторвался от компьютера, ткнул пальцем в дужку очков на переносице:
— У тебя пара тысяч евро завалялась?
На всё — сразу нет, не разобравшись.
— Воробушек едет на машине в Сарагосу, у него там квартира.
— И что в этой Сарагосе делать?
От упрямства Корто есть прок: она работу сдаст вовремя.
Как собрать воедино эти манящие словечки: «древесный шлейф из кедра, мускуса, сандала и амбры, нотки бергамота, палисандра и пряной гвоздики»? Плюс дурацкие голубки, грязная птица. Нет, не получается творить по заказу. Слоган не выдумывается, в голове одно банальное “Express your personality”. Но банальности, кстати, никого не пугают: в подмогу раздали рекламный текст. Там что-то про «провоцирующую гармонию совершенных запахов, абсолютную гармонию, что возникает при фатальном взаимопритяжении мужчины и женщины». И в ней «нет ни логики, ни здравого смысла, как и вообще в современных отношениях»… Того и глядишь — мозги сварятся, ни здравого смысла не останется, ничего, одна провоцирующая гармония. Поехать бы голову проветрить.
— Скажи своему Воробью, что бензин пополам оплачиваем.
66
— Да это у вас в столицу не рвутся! А в России существует понятие глухой провинции.
— Как я хотел бы там жить! — Воробушек вел машину, Марина угнездилась на переднем сиденье, а сзади развалился Денис, в дискуссии участия не принимавший.
«Хотел бы там жить»… Забавные они, иностранцы. А еще у них проблемы с дикцией возникают, когда речь о наших городищах заходит.
— Если бы я влюбился в твою подругу Катью, запросто поехал бы к ней в Но… в Нова…
— В Новочебоксарск.
— Нова…барсакс. Это далеко от Сибири?
Воробушек выяснил, что у Марины есть знакомая, которая непрочь обзавестись добрым молодцем. А то что-то все злые попадаются.
— Воробушек, Катью устроил бы бульвар Ришар-Ленуар, поверь.
Денис гоготнул. Альберто пожал плечами:
— Вы что, не любите свой город?
Нет, ну кто ж его не любит. Полжизни там прожито (вторая половина — в Чебоксарах: художественное училище, замужняя жизнь с чужими родителями, незамужняя — с канувшим бизнесменом), никому дурного слова сказать про Новочебоксарск не разрешается. Другое дело, что окна квартиры на химзавод выходят, а снизу машины — жжух! жжух! (правда, это как музыка). Летом иной раз просыпаешься от запаха серы или хлорки — а нечего с открытыми окнами спать! Город был построен во имя и в честь химзавода, и всякий, кто сюда ехал, знал, что селиться надо с подветренной стороны. Либо не селиться вообще. Либо помалкивать.
Как-то разом все опостылело: работа, к живописи отношения не имеющая, подъезд родительского дома, остановка автобуса, идущего до Чебоксар, магазин на углу улицы, хамство отца, лужа разливанная возле аптеки, мамино нытье про осеменителя на ишаке и еще — ощущение одиночества, постоянных потерь. Вернее, настоящая потеря была одна — Вадим. Но страшно на всю жизнь стало.
— Воробушек, ну захотелось мне уехать. Твоя мама перебралась в Париж из Сарагосы, некоторые из Казахстана удрали (Корто расселся как барин и делает вид, что не слушает), а сколько в России тех, что в Москву подались! Почему мне-то нельзя?
Воробушек покосился на Марину.
— Кажется, я… — оглянулся: Денис, как сказать по-английски: “Je l’ai piqué au vif”?
— Воробей говорит, что наступил тебе на мозоль.
Корто ведет себя с напускной небрежностью. Ей это даже нравится. Но и неловко. Воробушек, наверно, думает — попал, пять суток в обществе нахала.
— Скажи ему, нет у меня никаких мозолей. Просто я не хочу туда возвращаться.
67
Воробушек направил колеса в Дордонь — там в деревушке ждала ночевка.
— Я же каменщик, вот и построил себе дом.
Гнездо было свито Воробушком собственнокрыльно — строителей он прогнал в шею: оказались пройдохами.
— У вас такое бывает?
Воробушек взъерошился:
— Я на них в суд подал!
За три года строительства Альберто полюбил мирную провинциальную жизнь, хоть и скучал. Походы в суд между замешиванием бетона и приумножением мировых запасов стружки были даже похожи на культурную программу.
В новоиспеченном доме Воробушек не задержался: полетел в Париж. Оставалось найти невесту с «рибионком», сдать квартиру и счастливо зажить «на земле». Здесь, на окраине деревушки Сен-Фуа-де-Лонга, можно с Жилем Мартеном трюфели искать, а еще завести голубятню, дело веселое.
— Воробушек! Ты же в Новочебоксарск порывался!
— Нет… Катья сюда приедет… Увидишь, это рай… Я просто так сказал про Новабаркаск.
Всю дорогу — нет да и спросит про Катю. Огорчился, что у Марины нет фотографии.
Корто, конечно, смолчать не мог:
— Альберто, ты в курсе, сколько во Франции развод стоит?
— Да, но я не хочу…
— Она, глядишь, у тебя еще полдома оттяпает.
— Так я ж… контракт заключу…
— Ты русских не знаешь… любой контракт обойдут.
Воробушек пугается. Денис хохочет:
— Ладно, ладно, хорошего адвоката наймешь!
Воробушек бросает отчаянный взгляд на Марину, но тут выплывает указатель на Бордо. Денис оживляется:
— Надо к черепашникам на обратном пути заглянуть. Альберто, я там три года в лаборатории оттрубил…
Бордо так Бордо. Воробушку на работу не спешить: он на бирже труда время от времени отмечается, и дело с концом. Каменщиком вкалывать неохота, лучше уж скромнехонько жить на доходы от сдачи загородной резиденции.
Жильцы хорошие, вот на праздники уехали и разрешили хозяину переночевать.
Дом с круглой башенкой на въезде в деревню. Следом — другая башенка, квадратная. Альберто ловит Маринин взгляд:
— Это голубятни.
С заднего сиденья — ехидный голос:
— Они тут не только лягушек, они еще и голубей жрут.
Марина оглядывается:
— Корто, при Воробушке мы не говорим по-русски.
— Я стих придумал: «Воробей жрет голубей».
Марина поворачивается к Альберто:
— Это правда, что вы голубей едите?
— Конечно. А вы разве нет?
Сзади — голос (уже по-английски):
— Голуби — отрава. У них нет желчного пузыря, и весь shit идет в мясо.
Альберто кивает:
— Но вкусно… И у них помет ценный.
Денис фыркает.
— Я правду говорю! — обижается Альберто. — Это удобрение для виноградников! Неплохой источник дохода… Его даже в брачный контракт вписывали. — И Марине: — Знаешь, что в Средние века во Франции только феодалам позволялось строить голубятни?
Альберто кивает:
— Но вкусно… И у них помет ценный.
Денис фыркает.
— Я правду говорю! — обижается Альберто. — Это удобрение для виноградников! Неплохой источник дохода… Его даже в брачный контракт вписывали. — И Марине: — Знаешь, что в Средние века во Франции только феодалам позволялось строить голубятни?
— Нет.
— А после революции разрешили всем, и на голубей началась повальная мода.
На седьмом часу езды Корто перестал делать вид, что любуется пейзажами на трассе.
— Ага, а потом явились немцы и запретили грязную птицу. Французы прятали голубей и тряслись: курлыкнет какой идиот не вовремя или нет…
— Воробушек, это правда?
— Не знаю… Но на голубятню могу вас сводить.
Денис демонстративно кашляет, закатывает глаза.
— Ой, нет! Это без меня. Удобрения для виноградников слишком сладко благоухают.
Альберто с Мариной переглядываются. «Я предупреждала, что он ерепенистый. Но хороший». — «Да уж. Молчу».
«Пежо» выезжает к двухэтажному каменному дому с фасадом, увитым лысыми стеблями: летом тут и правда зеленый раек. Из соседней калитки выходит невысокая женщина, Альберто высовывается в окно, выпаливает:
— Мадам Мартен! Здрасьте! Как вы? Можно к вам через полчасика? — и подняв стекло: — Там кормят.
Машина тормозит, распахиваются дверцы. На улице градусов четырнадцать (конец декабря!)… Марина хлопает в ладоши, взбегает на крыльцо:
— Какой чудный дом!
Будет время, когда другая взбежит по ступенькам… Альберто улыбается, достает ключи из-под лестницы:
— Ну что, пьем кофе и идем знакомиться со свиньей?
Денис кивает на дом напротив:
— Ты про соседку?
К счастью, возле калитки уже никого нет.
68
— Groin-groin! Groin! Groin!
Это Альберто хрюкает. Звучит так: «груэн-груэн!» — и кажется, что Воробушек издевается над свиньей.
— Корто, слышишь как французы наше «хрю-хрю» коверкают?!
Денис не реагирует — черепашникам звонит.
— Groin! Groin!
Свинья размером с питбуля, страдающего ожирением, лежит на диване; розовеющее сквозь редкую шерсть брюхо растеклось мягонькой лужицей, усыпанной пупырышками. Вспоминается рисунок в детской книжке: пляж, свинья в купальнике — сверху донизу ряд зеленых лифчиков. Марина осторожно трогает копытце: ребристое, раздвоенное, такие у чертиков рисуют. Свинья приоткрывает глаз. Мало ли что.
Альберто мочалит в пальцах свиное ухо.
— Groin-groin!
Свинья на «груэны» не реагирует. Двуногий развоображался, будто у него есть пятак, ну что теперь. А вот когда двуногий принялся за ухом чесать… за это можно все отдать.
— Видишь, шерсть на загривке дыбит? Кайфует. Еще любит, когда ей за передними ногами чешут…
Свинья — на верху блаженства. Даже кажется, что она улыбается.
Подходит мадам Мартен.
— Мы любим, когда нам вот тут массажик… — Мадам Мартен собирает в складку кожу возле рыльца, сверху. Свинья издает тихий протяжный хрюк, его можно было бы назвать сладострастным, но слишком уж слово несвиное. — И брюшко, мы обожаем, когда чешут брюшко… — Мадам Мартен начесывает свинье живот, и та полуобморочно закатывает глаза, а заднюю ногу приподнимает, чтобы всюду доступ был.
Мадам Мартен обращается к Марине:
— Животика коснешься — она сразу на бок валится!
Марина улыбается:
— Можно нос потрогать?
Свиной пятак влажный и прохладный, черный, с бледной кляксой посередине, затекающей в две внушительного размера ноздри. Из ноздрей — воздух: туда-сюда, туда-сюда, всю жизнь бы так пролежать на диване, и чтобы чеса-а-али…
— Ай! Он мохнатый…
Пятак покрыт редкой шерсткой.
— А как же. — Мадам Мартен чешет как заводная пузо в пупырышках. — Это рыльце нас кормит…
Марина не успевает спросить — что значит «кормит». Денис сообщает:
— Дозвонился до Матьё. Будет ждать меня четвертого января в лаборатории. Интересно посмотреть, как они там.
«Меня».
— Ты нас-то возьмешь? Или на трассе высадишь?
А собирались пораньше домой вернуться, проект для школы — на нуле. Вечно Корто только о себе думает, взяли в дорогу шесть яблок, четыре сточил, как червяк, на заднем сиденье. У него принцип: «Кому надо, тот возьмет. А кто забыл взять — пускай таблетки для памяти пьет».
— Я хотела бы поговорить насчет Марго, — мадам Мартен кивает на свинью.
— Марго? Ее зовут Марго?! — Денис хохочет, и Марине неловко.
Мадам Мартен смущается:
— Мы ее в честь королевы Марго назвали. Мой муж — большой любитель истории…
Денис отмахивается:
— Да нет, у меня личное.
Он вспоминает нью-йоркское “Hard Rock cafe”, куда потащился, можно сказать, рассентиментальничавшись. Марго, тянувшая на сотню кило, стояла перед ним, сжимая пухлыми руками розовую сумку: пальцы с красным лаком и врезавшиеся в них два золотых кольца. Она и правда смахивала на…
Альберто кинул недовольный взгляд на Дениса:
— Так что насчет свинки, мадам Мартен?
— Мы собрались в Нормандию к дочери. Третьего вернемся. Приютите Маргошу?
69
— Я со свиньей сидеть не буду, — Денис голоса не понижает. Альберто подталкивает его к калитке: сказал мадам Мартен, что домой понадобилось. Согласился взять Марго и понял, что русского друга надо срочно эвакуировать.
— Денис, я тебе все объясню…
— Нечего объяснять, какая, к чертям, свинья — мы в Испанию едем.
Альберто убегает вперед, чтобы Денис еще чего-нибудь не сказал. Кто знает, каковы слуховые возможности у мадам Мартен.
— Эй, меня подождите! — кричит Марина с порога.
И когда все оказались на кухне:
— Она решила, что мы сюда на Новый год приехали…
— В эту дыру?! — Денис, сунув руки в карманы, прохаживается из угла в угол.
Альберто опускается на лавку. И лавку, и стол — своими руками сделал, хоть бы кто похвалил. А как дырой называть единственное место на земле, где он гнездо свил, — это пожалуйста.
— Воробушек, а если сказать, что мы бы рады выручить, но едем в Сарагосу? Тебе же маму повидать надо, — это Марина.
Альберто встал, сел.
— Я не могу. Не могу признаться, что мама в Испании.
— И давно она от французского правосудия скрывается?
— Не смешно, Корто, — отмахивается Марина. Воробушек того и гляди расхочет путешествовать в компании типа, который не умеет ни общаться, ни на компромисс идти.
Воробушек трет пальцем след от горячей чашки на столе. Денис останавливается:
— Шкафчик сам смастерил?
— Сам! Всё сам! Вот, например…
— Альберто, давай я твою машину возьму, а ты со свиньей посидишь?
Неловкая пауза, Денис взрывается смехом. Альберто отводит глаза:
— Я уже обещал маме… Она ждет…
Денис мрачнеет.
— То есть я буду сидеть в дыре со свиньей, а ты поедешь развлекаться?
Марина дует губы:
— Корто! Опять «я» да «я»!
Альберто уныло пялится в окно. Кто думал, что так все повернется, глупее некуда. Ну не мог он отказать мадам Мартен, и оправдываться желания нет. Всю жизнь оправдывался перед всеми, хватит.
Денис без спроса идет осматривать дом. Альберто возвращается к пятну на столе. Вывести можно — подраишь кусочком пробки, смоченным в скипидаре, и стол как новенький. Но это пятно выводить не хочется.
— Альберто, что же делать? — вздыхает Марина.
Пожал плечами. Невозможно отказать мадам Мартен. Невозможно, и всё.
— Воробушек, тут очень хорошо… Воздух… тишина. Но так хотелось в Испанию. Там апельсины на деревьях. Я никогда не видела апельсины на деревьях, да еще и зимой.
В дальней комнате раздается грохот.
— Черт!
И вспоминается: Вероника забывала, что в кладовке стоит швабра (насадку со щетиной купил, а ручку сам выточил из массивного дерева), и эта швабра рушилась ей под ноги, а она вскрикивала и отпрыгивала: «Черт!» Нет Вероники, но есть дом. И деревце за окном, раздетое ветром, и соседка, у которой можно продегустировать трюфели, и стол с белым ободком от горячей чашки, и своенравная швабра. Именно здесь хочется жить — бродить по полю, что начинается за домом, слушать собачий перебрех, крутить головы придорожным подсолнухам.
— Альберто…
Два года он уже глотает пыль в городе, добровольный заложник Интернета, — никак суженую не найдет. Иногда кажется — любая сошла бы, лишь бы не стервой была, не искала кого покруче. Ну и чтобы… того… фигура. И ребенок.
— Альберто!
Или хотя бы просто — с ребенком, бог с ней, с фигурой.
— Воробушек!
Очнулся:
— А? Я — вобушек!
— Слушай, давай Марго возьмем с собой в Испанию?
— Марина! Мадам Мартен ни за что не согласится! Это ж трюфельная свинья, она на вес золота, ее с детства дрессировали!