– Пойду сообщу Марии, – сказала я, – я видела, как она возвращалась с прогулки.
Маддалена было запротестовала, но я пошла впереди нее. Мое стремительное появление в комнате напугало Марию, которая укладывала вещи в дорожный чемодан.
– Ах... я пришла сказать вам, что прибыл ваш экипаж... и ваш кучер ждет вас внизу. Синьорина де Пуччи хочет уехать немедленно.
Она не отрываясь смотрела на меня и, конечно, ничего не понимала из моих слов. Я застала ее врасплох. Она никак не ожидала меня увидеть.
Странно было то, что она укладывала вещи, словно уже знала об отъезде. Мне подумалось, что в ней есть что-то жутковатое. Почему она готовилась к отъезду? Откуда она могла знать?
Да, все-таки было в этой женщине что-то странное.
– Мария! – воскликнула вошедшая Маддалена и быстро заговорила на итальянском. Мария вскинула руки к потолку. Совершенно сбитая с толку, я оставила их одних.
Через час они были готовы к отъезду. Касси, Джулия, графиня и я спустились вниз проводить их. Маддалена вновь выразила свою признательность.
– Я напишу вам, – пообещала она.
Тем же вечером вернулись Филипп и Чарльз. Последний, услышав о том, что произошло, побелел от злости, Он бешено взглянул на Филиппа.
– Не было никакой необходимости тащить меня в Лондон, – сказал он, – Ты все мог сделать и без меня.
– Дорогой мой, твое присутствие было необходимо. Не забывай, что мы партнеры. Нам нужна была твоя подпись на документах.
– Куда они уехали? – потребовал ответа Чарльз.
– У нее заболел дядя, – сказала Джулия, – они вернулись в Италию.
– Я мог бы сам отвезти их в Лондон.
– Они уехали в собственном экипаже. Его прислал за ними брат.
– И куда они поехали?
– В Лондон, конечно... чтобы переночевать там... а может быть, и нет, – ответила ему я. – Она сказала, что ни исключает того, что им придется уехать сегодня же ночью. Они страшно торопились.
Чарльз круто развернулся на каблуках и ушел. В этот вечер я сказала Филиппу:
– Думаю, он и в самом деле неравнодушен к ней. Но Филипп был настроен скептически.
– Он просто раздосадован, что добыча ускользнула из его рук.
– Тебе не кажется, что ты становишься несколько циничен, когда дело касается твоего брата?
– Позволь мне сказать, что я знаю его лучше. Через несколько недель он едва ли вспомнит, как она выглядела. Он не принадлежит к типу мужчин, которые всю жизнь хранят верность одной женщине, – в отличие от своего брата.
– Я рада, что ты относишься к другому типу, Филипп, – с жаром сказала я. – Я видела, что на тебя ничуть не подействовали чары этой сирены.
– Для меня существует только одна женщина... и так будет всегда.
Я была так счастлива, что могла даже пожалеть Чарльза.
Через три дня после их отъезда пришли два письма – одно для Чарльза, второе – для леди Сэланжер.
Леди Сэланжер никак не могла найти свои очки, поэтому зачитать его поручили мне. Это было небольшое формальное послание, в котором говорилось, что Маддалена никогда не забудет ту доброту, с которой к ней отнеслись в нашем доме.
В качестве обратного адреса была указана одна из лондонских гостиниц.
Письмо к Чарльзу, скорее всего, носило такой же характер. На следующий же день он отправился в Лондон и зашел в гостиницу, но к этому времени они, конечно, уже уехали.
– Этот маленький эпизод можно считать законченным, – прокомментировал это известие Филипп.
Филипп собрался в Лондон, и я поехала вместе с ним. Бабушка немного взгрустнула, провожая меня, но радость от моего счастливого замужества заслоняла ей все, и она получала неизменное удовольствие, наблюдая за нашими отношениями.
Лондонский дом на этот раз показался мне другим. До этого я считала его чужим и холодным – уж очень он был величественный, этот городской дом Сэланжеров. Но теперь я тоже стала Сэланжер. И этот дом, пусть частично, принадлежал моему мужу, а следовательно, он был и моим домом.
Элегантная георгианская архитектура показалась менее неприступной; почти обнаженные нимфы, поддерживающие вазоны по обе стороны от дверей, радушно улыбались, приветствуя миссис Сэланжер. Мне казалось, что я никогда не привыкну к имени Сэланжер.
Дворецкий был почти добродушен. Действительно я различила некое уважение в том, как шуршали бомбазиновые юбки миссис Кэмден, или мне это только показалось?
– Добрый вечер, мадам. – Как сильно отличалось это «мадам» от простого «мисс» во время моего последнего посещения, когда я была не то, чтобы прислугой, но и не настоящей леди – так, неудачница.
Теперь все переменилось. Золотое кольцо у меня на пальце гордо провозглашало меня Сэланжер.
– Добрый вечер, Эванс. Добрый вечер, миссис Кэмден, – сказал Филипп. – Мы пройдем в свои комнаты. Пошлите туда, пожалуйста, горячей воды. Нам нужно смыть с себя дорожную пыль. – Он взял меня за руку. – Пойдем, дорогая. Если ты хоть в чем-то похожа на меня, то должна умирать от голода.
Я ощущала свой новообретенный статус в каждой мелочи. Когда увижусь с бабушкой, обязательно расскажу ей об этом. Мы здорово посмеемся, когда я изображу ей, как миссис Кэмден подчинялась моим указаниям – очень любезно, однако не без некоторых колебаний.
Мне очень нравилось жить в Лондоне с Филиппом. Он воспринимал жизнь с таким живым интересом, так горячо рассказывал о своих делах, что мне не нужно было притворяться, что я увлечена разговором. Он обещал свозить меня на фабрику в Спитэлфилдс.
– Как это замечательно, – сказал он, – иметь жену, которая разделяет твои интересы.
Я поклялась себе, что буду учиться. Мне хотелось сделать приятное Филиппу, и я очень радовалась, что прошла бабушкину школу.
Моя радость была бы совсем полной, если бы не присутствие в доме Чарльза. Он все еще вздыхал по Маддалене и, казалось, считал, что мы нарочно не стали выяснять, куда она уехала. Письмо, предназначавшееся ему, определенно не содержало ничего нового: там были те же изъявления благодарности, что и в письме к леди Сэланжер, – обычная дань условностям. Таким образом, он знал о ее теперешнем местонахождении не больше нашего. Единственное, что ему было известно, это то, что ее последнее письмо написано из этой гостиницы. Филипп говорил мне, что Чарльз наведывался туда еще несколько раз, но так и не сумел получить никакой информации относительно ее итальянского адреса.
Иногда я ловила на себе его испытующий взгляд... и было в его глазах нечто, чего я не могла для себя определить; однако сомневаюсь, чтобы это нечто означало братскую любовь.
Поэтому я была рада, когда в доме остановились Джулия с графиней. Джулия после небольшой передышки снова пустилась на поиски мужа.
Мы с графиней все больше сближались. Она сказала, что восхищается моей бабушкой, которая сумела найти свою нишу, не утратив при этом достоинства; а теперь вот и ее внучка вышла замуж за члена семьи Сэланжеров. Графиня радовалась такой счастливой развязке.
Они с Джулией активно участвовали в светской жизни. Наряды Джулии были постоянным предметом обсуждения. Часто графиня обращалась за советом ко мне.
– У тебя есть чутье в этих вопросах, – говорила она.
Она все больше мне нравилась. Однажды утром, когда Джулия еще лежала в постели – после исполнения светских обязанностей она всегда подолгу спала – мы с графиней разговорились. Она призналась мне, что считает свою работу несерьёзной и с большим удовольствием занялась бы чем-нибудь действительно стоящим. Она с восхищением вспомнила бабушку:
– Какая портниха! Ни одна придворная портниха не идет с ней в сравнение. Как бы мне хотелось заняться делом, которое мне по душе.
– Каким, например? – поинтересовалась я.
– Что-нибудь связанное с одеждой. Хорошо бы иметь свой магазин... дорогой одежды. Я бы сделала его самым знаменитым в городе.
Потом я часто вспоминала эту утреннюю беседу.
Но в тот период большую часть своего времени я посвящала Филиппу. Он дал мне почитать книгу о романтических истоках шелкоткацкого производства. Я с интересом узнала о царице Хуанхэ, жившей за три тысячи лет до Рождества Христова, которая первая начала разводить шелкопрядов и убедила императора в том, что из этих коконов можно делать одежду. Искусство шелкопрядения было известно с глубокой древности. Однако на Западе знания об этом ремесле появились только в шестом веке нашей эры благодаря двум персидским монахам.
Филипп с энтузиазмом рассказывал о начальной стадии процесса – о том, как важно выбрать нужный сорт шелковицы для разведения шелкопрядов. Он ужасно сожалел, что климат не позволяет эффективно разводить ее в наших краях и что нам приходится импортировать сырье.
Он свозил меня на фабрику, и я увидела, как происходит весь процесс создания ткани. Я видела большие бобины, которые называются мотовилом, и видела, как работают люди. Я наблюдала за тем, как из мотков сбегаются и переплетаются в ткань шелковые нити, и Филипп был очень доволен моим растущим интересом к его любимому делу.
Он свозил меня и в магазин. Едва ли его можно, было назвать магазином в прямом смысле слова. Своими скромно занавешенными окнами он, скорее, напоминал какую-то контору. Управляла всем некая мисс Дэллоувэй, известная среди сотрудников как Мадам. Эта женщина была сама элегантность. В магазине я увидела выставленные на продажу платья, сделанные бабушкой. Это было приятно – все равно что встретить старых друзей, только здесь они смотрелись куда представительнее, чем в мастерской нa Эммелине, леди Инглбай и герцогине де Мэл-фи.
Магазин понравился мне еще больше, чем мастерские, и я засыпала мисс Дэллоувэй вопросами. С момента появления на рынке «Саллонного шелка» дела здесь пошли в гору с невероятной быстротой. Магазин завоевал хорошую репутацию, а когда дело касается одежды, то репутация имеет первостепенное значение. Ярлык известной фирмы на подкладке сразу поднимает стоимость вещи. Людям нравились наши платья, потому что они были от Сэланжеров. Попробуйте выставить на продажу точно такое же платье, но без этого магического ярлыка, и вы сможете продать его максимум за полцены.
Я не согласилась с мисс Дэллоувэй, возразив, что если платья совершенно одинаковы, то и стоить они должны одинаково. Она улыбнулась мне мудрой всезнающей улыбкой.
– Большинство людей основывается на суждении других, не полагаясь на собственное мнение, – объяснила она. – Скажите им, что эта вещь замечательна, и они поверят вам. Если бы вы занимались бизнесом, то сразу поняли бы, что я имею ввиду.
Позже я заговорила об этом с Филиппом, и он согласился с мисс Дэллоувэй.
– Если ты надеешься преуспеть в жизни, то должна усвоить одну истину. Ты ничего не добьешься, если не научишься понимать психологию людей, ход их мыслей, предугадывать их реакцию по тому или иному поводу.
О да, это были счастливые дни, но меня по-прежнему смущало присутствие Чарльза. Он был неизменно вежлив, но я чувствовала себя неловко, когда его взгляд задерживался на мне.
Он всегда будет здесь, думала я. Этот дом принадлежит как нам, так и ему.
Конечно же, он омрачал мою жизнь в Лондоне. Филипп догадывался о моих чувствах.
– Пожалуй, нам стоит немедленно подыскать себе дом, так как нам придется подолгу жить в Лондоне.
– О, это было бы просто прекрасно!
– Мы могли бы начать поиски прямо сейчас. Найти удобный дом не так просто, и поиски могут занять некоторое время. Впрочем, у меня есть один-два на примете, которые стоило бы посмотреть.
Как я наслаждалась этими днями! Мы просмотрели несколько домов – ни один из них нам не подошел.
– Нужно найти дом, который будет в точности соответствовать нашему вкусу, – говорил Филипп. – И он должен находиться где-нибудь неподалеку.
Каждый раз, когда мы осматривали новый дом, мне было немного грустно. Наш дом. И я думала о бабушке, которая останется в Шелковом доме. Я знала, как сильно она будет скучать по мне. Она ни разу не упомянула об этом и ничем не проявила свою печаль от предстоящей разлуки; в ее любви ко мне не было и тени эгоизма. Она верила, что мое замужество – лучшее, что могло произойти со мной, и была счастлива уже этим.
Филипп был очень восприимчив к моим настроениям. Он знал, что мне неприятно жить под одной крышей с Чарльзом, и знал, почему, хотя я никогда не рассказывала о его домогательствах, предшествовавших эпизоду с Дрэйком.
Мы смотрели все новые и новые дома. Я бродила по пустым комнатам, воображая людей, которые жили здесь когда-то, и гадая, что с ними произошло потом. Наконец мы нашли дом – неподалеку от реки. В нем было восемь комнат – по две на каждом этаже; на последнем этаже была еще одна комната со стеклянной крышей и очень большими окнами. Нам сказали, что раньше дом принадлежал художнику, и в этой комнате у него была студия.
– Как чудесно! – воскликнула я. – Это напоминает мне бабушкину мастерскую в Шелковом доме.
– Она идеально подходит для мастерской, – согласился Филипп, – мне кажется, твоей бабушке было бы в ней очень удобно. К тому же, смотри-ка, к ней примыкает еще одна комната – ее можно переделать в спальню.
Я обернулась и посмотрела на него.
– Ты хочешь сказать, что бабушка тоже переедет к нам?
– Но ведь ты этого хочешь, разве нет?
– О, Филипп, – вскричала я, – это просто чудо!
– Я рад, что ты счастлива.
Тогда я рассказала ему, как я переживала из-за грядущей разлуки с бабушкой.
– Я хорошо тебя изучил, – ответил он, – поэтому прекрасно знал, о чем думает эта головка.
– Ты так добр ко мне.
– Просто практичен. Она сможет здесь работать. Для меня это гораздо удобнее, чем если бы она жила в Шелковом доме.
– Я расскажу ей... О, Филипп, я хочу вернуться... мне не терпится поскорей рассказать ей новость.
Каким счастливым было наше возвращение домой! Мне кажется, что после этих минут ослепительного счастья пережить последующие затем трагические события оказалось еще тяжелее.
Первым делом я помчалась к бабушке. Она была у себя в мастерской и не слышала, как мы приехали.
– Бабушка! – закричала я, и тут же оказалась в ее объятиях.
Она внимательно вглядывалась в меня и улыбалась. – О, бабушка, – торопливо сообщила я, – мы искали себе дом и наконец нашли именно то, что нам нужно.
Что удерживает нас временами от того, чтобы сразу сообщить хорошие новости? Почему я не выложила ей все сразу? Возможно, чтобы еще больше усилить впечатление, а может быть, для того, чтобы подготовить ее к радости. Она даже намеком не выдала своей печали, хотя понимала, что, купив дом в Лондоне, мы окончательно разлучимся с ней, так как наши визиты в Шелковый дом будут нечастыми.
Но дольше я уже не могла сдерживаться.
– Мы остановились на нем из-за комнаты на верхнем этаже. Она во многом напоминает эту. Стеклянная крыша, великолепное освещение с северной стороны. Она была спроектирована специально как студия художника. Как только Филипп увидел ее, он сразу сказал: «Это как раз то, что нужно для нашей бабушки».
Она в замешательстве смотрела на меня.
– Ты рада? – спросила я.
Она, запинаясь, ответила:
– Но... вы с Филиппом... не захотите...
– Мы очень хотим. Я не смогу быть совершенно счастлива без тебя.
– Дитя мое... mon amour...
– Это правда, бабушка. Мы прожили вместе всю мою жизнь. Я не могу перемениться к тебе... только потому, что я вышла замуж.
– Но ты не должна идти на такие жертвы.
– Жертвы! Что ты хочешь этим сказать? Когда дело касается бизнеса, то Филипп становится самым практичным человеком на свете. Он только и говорит, что о делах. Он только и думает, что о своем бизнесе. И я чувствую, что становлюсь такой же. Он сказал, что ему будет удобнее, если ты будешь жить в Лондоне. Это всегда было неудобно – отсылать сюда все эти ткани. Ты по-прежнему будешь находиться в руках наших рабовладельцев... и тебе опять придется работать... только работать... в этой комнате, освещенной северным светом.
– О, Ленор, – тихо сказала она и заплакала.
Я с досадой смотрела на нее.
– Нечего сказать, хорошенькое у нас получилось возвращение! Ты вся в слезах.
– Это слезы радости, любовь моя, – сказала она, – это слезы радости.
Мы пробыли дома три дня. То, что случилось затем, выпало из моей памяти, и надеюсь, что мне больше не придется такое пережить.
Было утро, мы с Филиппом катались верхом. Майский лес был необыкновенно красив. В это время цветут пролески, и мы постоянно натыкались на их куртины под деревьями, издалека казавшиеся синеватым туманом.
По дороге мы оживленно разговаривали о нашем будущем доме и о том, как мы его обставим. Филипп говорил, как ему хочется найти новый материал, который имел бы такой же успех, что и «Салонный».
– Как здорово, Ленор, что я могу обо всем этом с тобой разговаривать, – сказал он, – большинство женщин не поняли бы из нашего разговора ни слова.
– О, но я же внучка Андре Клермонт.
– Когда я думаю о том, как мне повезло...
– Мне тоже повезло.
– Мы с тобой, наверное, самые счастливые люди на земле.
Какое это было радостное утро! Поэтому воспоминания о том, что произошло в дальнейшем, становятся еще более невыносимыми.
Леди Сэланжер разделила с нами ланч. Мы договорились не рассказывать ей пока о новом доме. Она не захочет меня отпускать. Казалось, теперь, когда я стала ее невесткой, она считала, что имеет дополнительное право на мои услуги.
У нее с утра болела голова, поэтому она была несколько капризна. Я положила ей на лоб смоченную одеколоном вату, и ей заметно полегчало; после чего я отвезла ее в спальню.
Мне пришлось провести с ней довольно много времени, так как обычно при сильных головных болях она не отпускала меня до тех пор, пока не засыпала, поэтому прошел почти час, когда я на цыпочках вышла из ее комнаты.
В доме было очень тихо. Я направилась в наши комнаты, предполагая, что Филипп уже заждался меня. Но его там не было. Меня это удивило, потому что буквально перед этим он говорил о том, чтобы пойти прогуляться вместе по лесу, когда я освобожусь.