На прощание вот тебе еще отрывок стихотворения: И промолвил так Саади лукавый пророк: Если солнце восходит, иди на восток, Если солнце заходит, на запад иди, Будет солнце всегда у тебя впереди. Ты солгал нам, о Саади, лукавый пророк, Если солнце любя и о солнце скорбя. Ты за солнцем пойдешь без путей, без дорог, То на западе солнце взойдет для тебя И от запада солнце пойдет на восток. До свидания, моя самая, самая любимая. Дау.
* * *
14. VII.40
Дорогая моя девочка. Как мне хочется получить чтонибудь от тебя. Но сейчас я уже 4 дня не в Теберде, а в отделении Дома отдыха наДомбае, куда письма не пересыпают. Завтра мне обещано привезти письма, и я с радостью думаю, а вдруг будет письмо от Корушки. Впрочем, вероятнее всего, ни черта не будет. В Москве я очевидно буду двадцать девятого, т. е. через приблизительно 15 дней. А вдруг выяснится, что ты разлюбила меня. Ведь какая ты ни хитрая и лживая, в этом вопросе тебе все-таки никогда не удастся обмануть меня. Как ты ни будешь стараться, но без одежды я чувствую каждую часть твоего тела, и тебе не удастся вытренировать его так, чтобы оно все лгало.
Вообще все это" очень глупо. Всю жизнь, как ни хорошо я относился к людям, я никогда не чувствовал себя зависимым от кого-либо, а сейчас я так сильно завишу от тебя. Ты знаешь, как я облизываюсь на хорошеньких и как мало я при этом преуспеваю, но если бы явился сатана и предложил, мне мощнейший успех с условием, что тебя не будет, я сразу отказался бы.
Мне здесь (если не считать беспокойства о тебе) очень неплохо. Гуляю, меру и, правда, с неопределенным успехом, увиваюсь за в общем неплохими особами. Если бы я только мог быть уверен, что ты совсем, совсем счастлива!
Крепко целую такие далекие и такие любимые серые глазки. Дау.
* * *
12. VI.41
Корунька, любимая. Как я люблю тебя! Когда ты рядом со мной, это кажется мне чем-то самоочевидным, и только когда тебя нет, я чувствую, до какой степени ты мне нужна; тогда я вспоминаю каждый изгиб твоего тела и мечтаю о том, как буду целовать тебя всю.
И как хорошо, что я могу болтать с тобой о «других», а не как с другими придумывать всякую чепуху. От этого ты становишься мне такой родной и близкой. И когда мне, увы, в ограниченной степени удается изучать чужие фигуры, я всегда с гордостью вспоминаю, что у меня есть еще Корушка. Ведь ты сейчас правда не жалеешь бедному зайчику немного разнообразия.
Только дня приезда еще не знаю. Все мои дела настолько посредственны, что не знаю, как их и кончить. Когда решишь окончательно, телеграфируй.
Развлекайся побольше, но не забывай своего нежного зайца. Ведь я все-таки всегда боюсь, что ты заметишь, наконец, какой я неинтересный, и разлюбишь меня. Крепко целую. Дау.
Глава 17
— Коруша, я не изменил свои взгляды, но ведь я не видел тебя целый год. И сейчас каждый день без тебя — это потерянный день! А оправдание браку — мы были любовниками пять лет — солидный срок. А я влюбляюсь в тебя все больше и больше. Скорей устраивай свои дела и приезжай ко мне в Москву, уже как жена!
Но здесь он тщательно разработал свою самую «блестящую» (так он говорил) теоретическую работу и назвал ее "Как правильно жить", или "Брачный пакт о ненападении". Этот «пакт» предоставлял полную свободу, как он понимал ее, для себя и меня. Я не могла сказать «нет». Его нервы, его сон, его здоровье надо было беречь! Тогда я не принимала этот «пакт» всерьез и была согласна на все. Я уже не могла ему бросить: "У тебя слишком удачно сложилась жизнь". Его здоровье было подорвано, его надо было беречь.
Но иногда закрадывалось сомнение, я боялась, что тот самый зверский, злостный человеческий предрассудок — ревность — сидит во мне! А вдруг в самом деле на моих глазах он будет волочиться за бабами? Даже когда он в письмах воспитывал меня, я неделями не снимала трубки с телефона, когда звучал междугородний длинный звонок. Я не отвечала на письма, а потом начинала врать о своих болезнях.
Кроме того, была еще одна неприятность: тот самый Женька, к которому, кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире. Вместе с женой и домработницей. Правда, Дау что-то говорил, когда я была у него.
Но он был такой хрупкий, ему противоречить было невозможно. И, по-моему, говорилось о временном проживании. Но на меня все обрушилось сразу, и моя мечта — быть женой Дау — казалась неосуществимой. Тогда, в первый год нашей встречи, было пролито столько слез. Я так его умоляла, рыдала и говорила: "Дау, так нельзя, так стыдно, нам надо пожениться". Как я плакала! Мое лицо распухало от слез. Я говорила ему: "Я подурнела от слез, ты можешь разлюбить!". Но он находил и в этом прелесть: "Что ты, Корочка, ты очень красиво плачешь, беззвучно, только обильно льются слезы, а глаза из серых становятся бирюзовыми", — говорил он зачарованно. А сейчас к женитьбе появился брачный пакт о ненападении! Готовить меня к этому пакту он начал еще в 1937 году, когда переехал из Харькова в Москву.
Ну, ладно, был бы пакт, но как переварить такой довесок к женитьбе, как Женька с его женой и домработницей? И я откладывала свой приезд по разным, несуществующим причинам. А когда врешь, всегда запутаешься. Соврала и забыла что! А потом по этому поводу соврала другое. В конце концов я запуталась. Неожиданно Дау нагрянул в Харьков сам все выяснить. По каким-то причинам в Харьков он прибыл поздно и остановился в лившицком особняке на Сумской. А ночью зазвонил входной звонок в моей квартире. Я испугалась, вскочила. Часы показывали два ночи.
— Кто здесь?
— Я, Корочка, открой.
Открываю: в сумерках ночи стоит Дау в трусах, туфли на босой ноге, скомканные брюки — в руках.
— Даунька, что случилось? За тобой гнались?
— Кажется, нет.
— Что же случилось?
— Какое счастье, что ты так близко живешь от Женькиной квартиры.
— Расскажи, как ты появился в Харькове?
— Я решил остановиться у Женьки. Его мама приготовила мне комнату. Ночью я вскочил, включил свет — о ужас! — вся простыня усеяна огромными длинными клопами. Их было несметное множество. Я так испугался, схватил брюки и бегом к тебе.
— Почему ты мне не позвонил?
— Корочка, я только слышу голос телефонистки: номер не отвечает. Почему у тебя появилось столько причин откладывать свой приезд в Москву? Ты уже не хочешь выходить за меня замуж?
— Очень хочу, но без Женьки.
— Корочка, без твоего согласия я не решился бы его пустить. Ты разве забыла? В один из твоих приездов я получил твое согласие, и, как мне показалось, ты этому не придала никакого значения.
— Я не могла себе представить, что это навечно, да еще с женой и домработницей.
— Я совсем не узнаю свою Корушу. Была такая преданная, добрая, а сейчас изводишь меня. У меня совсем мало осталось жизненных сил, сжалься, брось бузить. Я не могу сейчас выгнать Женьку, я не могу менять свое слово! Кстати, они заняли низ, а мы с тобой будем жить наверху. Верх и низ, сама хорошо знаешь, изолированы!
Квартиры в так называемом «капичнике» (так Дау называл Институт физпроблем), здание института и личный особняк Капицы были точной копией института Резерфорда в Кембридже. Петр Леонидович Капица приехал работать в Россию и, по его желанию, институт был построен именно так. Все зарубежные физики ахнули, когда Резерфорд свое блестящее по тем временам уникальное оборудование продал Советскому Союзу. Резерфорд отвечал так: "Петр Капица должен продолжать научные изыскания, начатые у меня, ему это оборудование необходимо, он работает на науку".
Квартиры для сотрудников были отделаны на английский манер. Вход в каждую квартиру отдельный со двора, внизу очень большая гостиная и столовая, из передней полувинтовая лестница наверх там три спальни.
Внезапный приезд Дау в Харьков — и все мои сомнения исчезли. Теперь он настаивал: "Корочка, мы должны быть каждый день вместе, я не могу жить больше без тебя! А насчет Женьки договоримся так: если тебе не понравится, что они у нас живут, тогда у меня будет причина их выселить. Это будешь решать ты, но уже после приезда в Москву. А пока они мне очень полезны, они меня кормят. Когда я углубляюсь в науку, я забываю все: я теряю время, забываю поесть, а сейчас это мне противопоказано, ведь я только по-настоящему начинаю выздоравливать. У меня к тебе очень большая просьба, очень серьезная просьба, очень жизненно важная просьба. Даже, вернее, это не просьба, а условие: это будет фундаментом нашего брака — личная человеческая свобода! Несмотря на проверенную и безграничную влюбленность в тебя, даже твоим рабом я никогда не смогу быть! Никогда, Корочка! Запомни: никогда ни в чем мою личную свободу стеснять нельзя! Я врать не умею, не хочу, не люблю, чего не могу сказать о тебе! Пока все мои разговоры о любовницах носят, к сожалению, только теоретический характер. Ты на моем пути встретилась такая, ну просто женское совершенство! В литературе о тебе сказано так: бог сотворил и форму уничтожил. Запомни одно: ревность в нашем браке исключается, любовницы у меня обязательно будут! Хочу жить ярко, красиво, интересно, вспомни "Песню о Соколе" Горького ужом я жить не смогу. Смотри, на мою свободу покушаться нельзя! В детстве меня угнетал и подавлял отец какими-то уродливыми взглядами на жизнь, я был близок к самоубийству. На ногах устоял только потому, что сам понял, как правильно жить. И запомни: ревность это позорный предрассудок. По своей природе человек свободен!".
Не сознавая, я пошла на преступление. Я дала ему слово и клятвенно заверила своей любовью — ревновать не буду, не посмею, живи свободно, красиво, интересно! Так, как жил ты на своей далекой звездной планете. Ты слишком чист и необычен для нас, землян! И сверкающие глаза твои так красивы, необычны, они излучают сияние, так, наверное, сверкают самые драгоценные черные бриллианты, и сам ты какой-то хрупкий, как редчайшая драгоценность!
А много лет спустя друг Дау, поэт Николай Асеев, когда наш сын из детства вступал в юность, написал о Дауньке стихи. Они мне очень дороги тем, что Николай Асеев не знал и не мог знать, что еще до заключения нашего брака с Дау я самостоятельно решила, что Дау — человек не нашей планеты. Вы как будто с иной планеты Прилетевший крылатый дух: Все приметы и все предметы Осветились лучом вокруг. Вы же сами того сиянья Луч, подобный вселенской стреле, Сотни лет пролетев расстоянье, Опустились опять на Земле.
Глава 18
В Москву я совсем переехала только в 1940 году. В Москве за Старой Калужской заставой нашла я счастье и большую любовь. Даунька, нежно воркуя, вызывал во мне нежность и снисходительность, которую может вызвать только любимый ребенок. Его горячий влюбленный взгляд был прикован только ко мне. Он возил меня по Москве: "Посмотри, Коруша, это здание 1-й градской больницы, здание прошлого века, умели строить. Как они чувствовали красоту. Эти величественные колоссальные каменные колонны кажутся воздушными, невесомыми. Имей в виду, это одно из красивейших зданий в Москве!".
В театре он усаживал меня на наши места, а сам исчезал, появлялся с последним звонком, восторженно счастливым шепотом сообщал: "Обежал весь театр, осмотрел всех девиц, ты самая красивая. Таких, как ты, нет".
— Даунька, ты помнишь, в Харькове обещал мне, когда я приеду совсем в Москву, мы один раз с тобой сходим в Большой театр на "Спящую красавицу".
— Помню, но я решил просить тебя поменять эту одну "спящую красавицу", тем более она совсем не красивая, на десять посещений настоящих хороших театров: МХАТ, Малый, Вахтангова. Я очень, очень люблю драматический театр. На сцене театра должно происходить реальное действие яркой жизни, осмысленной деятельности, интересной, захватывающей отдельные моменты жизни человека или даже эпохи. Но когда на сцене вокруг собственной оси долго и бессмысленно вертится балерина — очень скучно смотреть. Опера еще бессмысленней балета. Какой-нибудь баритон поет, как он нежно любит, целует и обнимает свою возлюбленную, а сам стоит как пень и ограничивается собственными трелями, а партнерша вторит ему тоже о безумной любви, ограничиваясь только завыванием. Только музыковеды находят в этом смысл. Эта профессия простительна только женщинам, а я физик, мне все это невыносимо скучно! Скука самый страшный, просто смертельный человеческий грех. Жизнь коротка, я счастлив сейчас. Ты со мной и больше не уедешь.
Концерты Утесова не пропускали. Дау очень любил Утесова: "Он очень талантлив и очень артистичен. На его концертах очень весело", — так Дау говорил об Утесове. Ну, а когда Даунька вел меня на выступления Аркадия Райкина, он был даже как-то необычайно торжественен. Он еще предвкушал, что может показать мне такой шедевр артистического искусства. Райкиным я, конечно, была покорена навек, он уже тогда достиг зенита славы. Так удивительно счастливо, удивительно беззаботно и безмятежно складывалась моя жизнь с Даунькой в Москве.
— Коруша, у меня завтра с утра ученый совет. Какие у тебя планы?
— Я поеду в ЦУМ.
— Туда я тебе не попутчик. Терпеть не могу магазинов. Как у тебя с деньгами? Возможно, тебе понадобятся деньги?
— Нет, у меня много своих.
— Я все время хотел спросить: как ты умудрялась на фабрике в месяц получать до трех тысяч рублей, гораздо больше, чем я. Все, кто работает на производстве, жалуются на низкую заработную плату.
— Это смотря как работать. Это лодыри жалуются. На фабрике я была одна с университетским образованием, я много читала лекций пищевикам по пищевой химии.
В Харькове, встретясь с Дау, я слушала с открытым ртом от удивления: как я красива! Придя в шоколадный цех, я увидела: все работающие в цехе, даже молодые, женщины давно потеряли талию. По роду своей работы я должна была дегустировать массу очень вкусных вещей. Я очень испугалась за свою талию. В те годы она была 63 см, и мне пришлось ввести в свою жизнь жесткую утреннюю гимнастику с 6 до 7 часов утра. Достав старинную брошюру Мюллера "Как сохранить молодость и красоту", я усовершенствовала ее по своему усмотрению. С тех пор утренняя гимнастика навсегда вошла в мою жизнь.
А когда на фабрике я стала зарабатывать уйму денег, то, собираясь к Дау в Москву на любовные свидания, тщательно обдумывала свои туалеты. Модели я придумывала сама. В те годы быт советских граждан не засоряли ультрамодные европейские журналы мод. А наши шелковые чудесные ткани всех оттенков были в большом выборе. Особенно я любила шифоны всевозможных расцветок. Этот прозрачный шелк вмещал в себя все четыре принципа Дау, как должна одеваться женщина. В Москву я привезла богатый гардероб красивой одежды. Где бы я ни появлялась с Дау, все оборачивались, рассматривая меня, вслед неслись комплименты: какая прелесть. Пламенные глаза Дау сияли гордостью, счастьем. Он шептал мне: "А если бы они увидели тебя раздетой!".
Особенно к лицу мне были летние яркие солнечные дни. Волосы, не тронутые перекисью, золотились короной. В сквере у Большого театра девочки-дошкольницы с восторгом провожали меня глазами, с детской непосредственностью восклицая: как невеста! это фея! чур моя! принцесса из сказки! Вот эти комплименты приводили меня в восторг. Нет, я никогда не считала себя красивой. Производимое мною впечатление относила за счет своих туалетов, за счет умения одеваться. Только Даунька ставил меня в тупик, утверждая, что без одежды я гораздо красивее. Но у Дау на все были свои экзотические взгляды.
Из поездок в центр я возвращалась счастливая, всегда в приподнятом, веселом настроении. Садились обедать все внизу у Лившицев в столовой. В одной комнате Леля и Женя сделали спальню, вторая осталась столовой. Мы с Дау там завтракали, обедали и ужинали. Леля вела все хозяйство, выясняя отношения со своей домашней работницей. Дау только оплачивал тот счет, который ему предъявлял Женька. В этот счет входило половинное содержание домашней работницы, что особенно восхищало Женьку. "Как выгодно, как экономно жить вместе! При своем переезде в Москву я даже представить себе не мог, что у нас с Лелей будет так мало уходить на жизнь".
Привычку копить деньги Евгений Михайлович унаследовал от своего отца-медика. Когда сыновья подросли, их отец сказал так: "Раз «товарищи» уничтожили у нас, врачей, частную практику, сделав в Советском Союзе медицинскую помощь бесплатной, мои сыновья станут научными работниками". С большой гордостью об этом рассказывал сам Женька, восхищаясь прозорливостью своего отца. "Действительно, папа оказался прав, ведь самая высокая заработная плата у нас, у научных работников". И, как ни странно, младший сын медика Лившица Илья тоже вышел в физики.
— Ну, как, — говорил Дау, — Коруша, будем выселять Женьку? Нет, Дау, с Лелей легко ладить.
— Коруша, я очень рад. По-моему, ты даже к Женьке стала относиться лучше.
— Даунька, к его манере держаться привыкнуть трудно. Почему?
— Твой Женька без конца гладит то место в брюках, где застежка.
— Наверное, проверяет: застегнул ли он все пуговицы.
— Это можно делать без многочисленных свидетелей. Потом он за столом все куски перетрогает руками, прежде чем выбрать себе.
— Согласен, Женька очень плохо воспитан.
Если Женька находился у нас наверху и вдруг слышал, что в кухне зашумело масло на сковородке, он стремительно бросался вниз с воплем: "Леля, Леля! Я сколько раз говорил: нельзя столько масла расходовать. Вот, смотри, я половину масла сливаю со сковородочки, и вполне достаточно. Леля, ты должна следить за домработницей, чтобы она не расходовала лишние продукты". Леля кричала снизу: "Дау, бога ради, забери Женьку из кухни, он мешает готовить обед".
Иногда перед ужином Женька продолжительное время сидит у нас наверху. Спускается вниз только когда Леля всех нас приглашает к ужину в столовую. Как правило, там уже всегда находится Рапопорт — Лелин научный руководитель: она в те годы была аспиранткой патолого-анатомической кафедры.
— Коруша, как тебе понравился Лелин шеф?
— Он никому не может понравиться. Он очень рыжий, еще и лопоухий. — А Леле он очень нравится, ведь пока Женька находится у нас наверху, Леля внизу в это время отдается своему научному руководителю.
— Этого не может быть, он старый и очень, очень страшный. Он даже хуже Женьки!
— Коруша, у Женьки и Лели очень, очень культур ный брак. Без ревности и без всяких предрассудков. Это я научил Женьку, как надо правильно жить. Он оказался способным учеником, только не по физике. Да, звезд с неба по физике Женьке не суждено доставать. Но жизнь тоже серьезная наука. Женька очень оценил мою теорию и с помощью Лели осуществил и экспериментально подтвердил мои теоретические выводы! В этой любовной троице только любовник и введен в заблуждение, а муж в большом выигрыше. Леля знакомит Женьку с усовершенствованиями, достигнутыми большим опытом ее шефа в делах любви. Все держится в большом секрете от шефа!