— Коруша, я оказался не в ее вкусе! Я так тихонечко, робко ее спросил: "Людмила Александровна, когда я выздоровлю, вы пойдете со мной в кино?". Она категорически отказалась и даже рассердилась.
Танечка рассмеялась. Ближняя память Ландау фиксировала все, что ее интересовало, так было и до болезни! Но согласитесь, мелкие ситуации быта недоступны медикам, а Гиппократ учел это во второй своей заповеди: он говорил, что внешние обстоятельства должны способствовать выздоровлению больного.
У шведской стенки Танечка стала с ним заниматься гимнастикой. Я пошла вниз заканчивать приготовление обеда. Обедать Дау спускался по лестнице в кухню с помощью Тани, а поднимался наверх самостоятельно. Уже кое-что!
Когда сильные газообразования в кишечнике донимали его, он так спешил на унитаз, слушать не хотел о том, чтобы попробовать самому держаться за стальные поручни.
В восемь часов вечера сделали ему хвойную ванну. Он совсем успокоился. Сильная Танечка с небольшой моей помощью легко и ловко вынула Дау из ванны. Дау с вечера сразу уснул, пока я готовила ужин для Гарика, потом постелила себе в физкультурном кабинете. Спать не могла, снотворное принять боялась. Дау проспал около часа, потом стал звать, крича: "Алло, алло!". Хотела надеть комнатные туфли, но он так кричал. Туфли стояли не с той стороны, чуть не упала, побежала босиком. Он закричал: "Скорей, скорей, надеть ботинки — в уборную".
Стала с трудом, без привычки надевать протезные ботинки. Они выше нормальных, нужно плотно зашнуровывать и завязывать. Помогла ему встать, он сонный, вдруг начал падать. Удержать нет сил. Быстрее молнии бросилась под него, он упал на меня.
— Дау, ты жив.
— Да, Коруша. Почему ты ночью дежуришь в больнице?
— Даунька, ты не расшибся, ты головой не ударился? — Нет, я не ударился.
Подняться мне было трудно. С большим трудом я встала. Дау сидел на полу. Посмотрела на ноги и ужаснулась: я надела протезный ботинок на здоровую ногу. "Бог мой, хорошо, что все благополучно кончилось!".
Но поднять Дау с пола было непросто. Он привык за годы в больнице беспомощно виснуть на медсестрах. Поднять 70 килограммов с полу у меня не хватило сил. Безрезультатно измучившись, я обратила внимание на гладкость линолеума. Тогда я взяла его за уже правильно надетые ботинки и тихонько поволокла к лестнице из кабинета. Когда ноги по колени спустились на лестничные ступеньки, сидящего, со спущенными ногами я уже могла его поднять. Наконец уложила, потушила свет. Заснуть не могла. Встала, не зажигая свет, босая вошла к Дау. Он спит. Дышит легко, беззвучно, никаких хрипов! Теперь я очень внимательно сначала брала тяжелый протезный ботинок и упаковывала его больную ногу. Надо выработать такую закономерность, чтобы в дальнейшем избежать ошибок. Заснуть не удалось. Сколько раз ходил Дау потом, потеряла счет! Было еще темно. Слышу — пришла Танечка.
Спустилась к ней. Приготовила завтрак для Гарика. Едва Таня успела позавтракать, проснулся Дау. Она помчалась к нему. У Гарика зазвонил будильник. Когда Гарик сел завтракать, я легла на его спальное место. Теперь оно у нас стало одно на двоих. Выходной день у Гарика был выходным днем у Танечки. Тогда спать почти не приходилось.
В первый день приезда Дау из больницы домой, он с отчаяния схватился за круглые перила из бука и сам легко поднялся к себе по лестнице наверх. Возможно, сработала многолетняя привычка. Но вставать с постели, ложиться в постель, пользоваться стальными поручнями он категорически отказывался, нервничая, очень спеша в туалет.
Когда я настаивала, он кричал: "Я упаду, меня надо поддерживать, я боюсь, у меня болит живот", и когда я замечала дрожь в больной руке, я сдавалась. Водила его в уборную. Но как, как его заставить взяться за очень удобные, устроенные мной стальные поручни? Как его заставить, чтобы он в уборной обслуживал сам себя? Все равно Гращенков не прав. Дау все может делать сам, но он слишком теоретик, он слишком непрактичен в жизни, его должна заставить необходимость, как того инвалида войны в троллейбусе.
На второй день, после того как уложили Дау спать, я попросила Танечку задержаться минут на 15.
"Танюша, я быстро приму ванну. А то я боюсь залезать в воду, вдруг он начнет звать".
Моясь, случайно в груди обнаружила опять опухоль и очень обрадовалась. Мысль работала только в одном направлении: завтра амбулаторно сделаю операцию, придудомой, Танечка уйдет, и Дау, жалея меня, сам начнет вставать и ложиться в постель, держась за поручни.
Отпустила Танечку, пока ничего не сказала: боялась, вдруг врачи не захотят оперировать. С медиками я не находила общего языка.
Спала я теперь примерно с 8 до 10 утра — 2 часа. Таня не отходила от Дау. На мне были обязанности: закупать продукты, всех кормить и еще много домашних дел. Таня приходила в 8 часов утра, она кормила Дау завтраком, одевала и выходила с ним гулять. Просыпалась я сама без будильника примерно в 10 часов утра. Вскакивала, бежала наверх смотреть, сколько градусов мороза. Наступил февраль. Выходила к Танечке, трогала у Дау руки, не замерз ли он.
"Танечка, прежде чем выходить гулять, всегда смотрите на градусник в окне. Если на дворе температура больше 10 градусов мороза, гулять не ходите. Он, вдыхая холодный воздух, может простудить легкие".
Дау возвращался с прогулки домой, когда его гнали газы в уборную.
Как только уладила неотложные домашние дела, помчалась в больницу к хирургам. Амбулаторно отказались оперировать. Но в больнице обещали на следующий день отпустить меня домой. Вернувшись домой, рассказала свой план Танечке, она испугалась: "Кора Терентьевна, зачем вы так. Если сделают операцию, останьтесь хоть на несколько дней в больнице". — "Нет, Таня. Я здорова, эта операция легкая. Я сразу вернусь домой. Вы Дау скажите, что вас телеграммой вызвали в деревню, и уйдете. Танечка, только так можно попробовать его самого заставить ходить в уборную".
Но во время операции я потеряла сознание. Оказалось, опухоль не одна, а целых четыре. Рана была глубокая, не зашили, вставили дренаж. Рано утром, вернувшись домой, пришлось долго уговаривать Таню, чтобы она ушла. Наконец, я осталась с Дау одна.
— Корочка, что я буду делать? Ты после операции совсем больная, а Тани нет. Вызови Гарика из университета.
— Нет, Дау, я не знаю, где разыскивать Гарика. Ботинки у тебя одеты. Попробуй опираться на те перила, что приделаны у твоей постели.
— Нет, нет, Коруша. Я не смогу. Я уже очень хочу в уборную, помоги мне встать.
— Дау, я не в силах. Попробуй, пожалуйста, сам.
— Нет, нет. Я не могу, Коруша, дай мне только одну руку.
Он стал кричать, дрожать, побелел. Я не выдержала и отвела его в уборную. Все рухнуло. Я была в отчаянии. Вызвала Таню. Она сказала, что раздумала ехать в деревню. Не могла простить себе своей слабости. Все-таки я тряпка, ни капли воли. Или я была не подготовлена, что Дау может с таким отчаянием кричать? Стала обследовать вторую грудь. В глубине нашла затвердение. С трудом настояла опять на срочной операции. Меня уговаривали: у вас липомы, это у всех полногрудых женщин, подряд оперироваться нельзя. Я умоляла, настаивала. Это всегда страшно, но другого выхода я не видела. Разрез был глубокий, вынули шесть липом. Я совсем раскисла. Но опять рано утром, уже с трудом, была дома. Танечка ушла. Постель Дау против окна, у окна — письменный стол. Рану опять не зашили, вставили дренаж. Грудь вся забинтована. На белом бинте громадные кровавые пятна. Я подошла к постели Дау:
— Дау, посмотри, у меня лопнули швы. Я сяду у письменного стола. Я не могу тебе сегодня помочь. А Таня обещала прийти только завтра утром.
Опять все повторилось, как и в первый раз. Но когда он побелел, стал кричать, отчаянно призывая меня, я подошла к нему, он умолк. Я спокойно сказала:
— Дау, посмотри, у меня открылось кровотечение после операции. Пойми, я не в силах сегодня тебе помочь.
— Корочка, что же мне делать? Дай мне хоть одну твою руку, хоть немножечко помоги.
— Дау, я могу упасть, у меня нет сил. Дау, ты ходи под себя. И всю ночь будешь ходить тоже под себя по всем своим физическим надобностям. А утром Танечка придет и все уберет.
Он широко открыл глаза:
— Как под себя? Что ты такое говоришь?
Я села у письменного стола к нему спиной. Он просил, умолял, стал кричать. Я плотно, с силой зажала уши руками, головой упала на стол. Мои силы кончались. Я не знаю, сколько он кричал, открыла уши — тихо. Боюсь повернуть голову. Тихо, со страхом поворачиваюсь — его нет в комнате. Я застыла, не верилось. Я боялась дышать. Неужели уже достигнуто! Да, этот рубеж был взят. Осторожно, тихо передвигаясь, цепко хватаясь за металлические удобные поручни, Дау появился в проеме двери. Остановился:
— Корочка, ты не потеряла сознание? Ты жива?
— Да, Зайка, милый. Мне лучше. Но помогать тебе я не смогу. Если ты побоишься опять встать, меня не зови.
— Корочка, ты не потеряла сознание? Ты жива?
— Да, Зайка, милый. Мне лучше. Но помогать тебе я не смогу. Если ты побоишься опять встать, меня не зови.
— Нет, нет, Коруша. Я очень виноват, ты была права, я все могу сам! Все очень удобно устроено. Теперь я буду сам ходить в уборную.
Продукты у меня были закуплены впрок. Когда готовила обед, внизу, в кухне, прислушивалась: он вставал, подходил к ванне, щелкал выключателем, потом вода спускалась в унитазе. Выходил, опять щелкал выключателем, тушил свет и сам ложился в постель. Я поднялась к нему наверх:
— Даунька, обед готов. Пойдем в кухню обедать.
— Коруша, ты думаешь, я сумею сам спуститься вниз по лестнице в кухню?
— Уверена, ты прекрасно это сделаешь! Я на всякий случай буду идти впереди тебя. Если начнешь падать, обопрешься о мою спину.
— Я только сначала зайду в уборную.
— Конечно, я тебя подожду.
Спокойно, благополучно спустились вниз. После обеда он спросил: "А ты будешь идти, как Танечка, сзади?".
— Конечно, Даунька, но я уверена, что ты не упадешь. Ты очень хорошо ходишь.
После обеда, убирая внизу посуду, слышу он ходит, не ложится. Я быстро вбежала наверх.
— Корочка, ты не беспокойся, я не упаду. Я решил потренироваться.
Он подходил к постели, садился. Потом сразу поднимался, доходил до ванны.
— Корочка, мне просто не верится, что я все могу сам. Ты полежи внизу, отдохни. Ведь я же чуть тебя не доконал.
Танечка на следующий день пришла очень рано. Еще не было 7 часов утра. Дау спал плохо, заснул под утро. Он еще спал.
— Танечка, милая, свершилось! Все. Ходит сам! Вам тоже досталось от моих операций, вы отдохните. Не приходите несколько дней. Я скажу Дау, что вы уехали в деревню. Он эти дни не будет гулять на воздухе, пусть привыкнет, что он все может сам. Очень боюсь, что, увидев вас, вцепится и заставит вас водить его в уборную. Рисковать нельзя. В случае чего я вам позвоню.
Теперь я осталась одна. На следующий день утром, после завтрака, раздался звонок в дверь. Я спустилась вниз, открыла дверь. А Дау в это время встал и ходил, лежать долго он не мог. Когда услышал голоса, он сверху, с лестничной площадки спросил:
— Коруша, это Таня пришла?
— Нет, Дау, это пришли врачи.
Услышав тяжелую поступь протезной обуви, врачи спросили:
— Он там с Таней?
— Нет, Таня отлучилась. Он ходит один.
Они все бегом наверх и как вкопанные остановились. А Даунька сам ходил от постели к ванной. У пришедших врачей он спросил:
— Если вы будете меня осматривать, то, извините, я должен зайти в туалет.
Они уже сидели в его комнате, слышали, как он спустил воду, щелкнул выключателем; пришел в комнату, сам улегся в постель. Я только поправила одеяло, укрыв больную ногу. Вид у Гращенкова был растерянный. Все они еще так недавно категорически утверждали, что Дау не сможет никогда сам себя обслужить в уборной. Я была слишком счастлива достигнутыми результатами, чтобы помнить зло!
— Конкордия Терентьевна, мы пришли узнать, может, что-нибудь нужно для больного?
— Да, очень нужно. Срочно необходимо заказать теплые зимние протезные ботинки. Пришлите, пожалуйста, тех протезистов, которые приходили в больни- цу. Я очень боюсь наступления морозов в феврале. Но теплые ботинки опоздали.
Настало роковое 10 февраля 1964 года. Как всегда, в 8 часов утра пришла Танечка. Я, как всегда, легла спать. В 9.30 меня как током подняло. Мне показалось очень холодно. Я вскочила, в окно увидела, как Танечка и Дау прошли мимо окон. Как всегда, они в эти часы гуляли. Я кинулась наверх, термометр 10 февраля 1964 года показывал 14 градусов мороза. Быстро надев пальто и сапоги, выскочила во двор. Руки у Дау были теплые.
— Таня, вы видели, что 14 градусов мороза?
— Кора Терентьвна, видела. Но Лев Давидович заставил меня вывести его гулять.
О, его хватку я знала! Добрая Танечка ему противоречить не могла.
Дау весь розовый на морозе — сиял. Просил еще пройтись несколько раз.
— Дау, Таня замерзла. Она может простудиться. Таня, вы идите домой. Я с ним немного пройдусь.
— Нет, я с тобой боюсь гулять. Ты меня не удержишь. По словам Тани, гуляли они немногим больше получаса. Но самое страшное уже свершилось. Вечером 10 февраля, приготовив ему ванну, стали раздевать. На больной ноге конец большого пальца еще не ожил, Дау его не ощущал. Снимая носок, заметила, что ноготь и кончик пальца остались в носке. Обморожение страшнейшей степени. Боясь февральских морозов, я хотела забрать Дау весной. Я боялась вспышки в легких, а беда пришла от последнего сустава большого пальца ноги, который был омертвленный.
На последнем расширенном консилиуме ведущие ортопеды мне сказали: через два-три месяца весь палец оживет. Но боль еще может задержаться в концах пальцев. Консилиум не выписал больного из больницы и не оставил конечной инструкции: при скольких градусах мороза может быть обморожение еще не оживших тканей пальцев на больной ноге в неутепленных ботинках! Вина на Миллионщикове. Ну, а Гращенков не клиницист, он умел только заседать.
Я оцепенела, держа в руках его ногу. Не могла отвести глаз от того места на пальце, где еще недавно был ноготь. Танечка звонила в больницу, вызывала врачей. У меня беззвучно текли слезы.
— Коруша, не расстраивайся. Мне совсем не больно. Не ожившие еще ткани были безболезненны.
Приехали врачи, вставать нельзя, ходить нельзя, ванну принимать нельзя, мочить ногу нельзя. Уложили Дау на спину, ногу положили на подушку под стеклянный колпак и стали облучать кварцем. Наступили мрачные дни и ночи. Но обмороженное место не заживало, не подсыхало. Ведь конец пальца еще не ожил. Врачи стали бояться гангрены. Собрали консилиум дома. Решили срочно удалить палец, боясь, как бы не пришлось потерять ногу. Операцию назначили на понедельник. Мне предложили: "Конкордия Терентьевна, давайте мы сегодня положим его в больницу. Вы немного отдохнете".
— Ну нет. Мне не до отдыха. Зачем он лишнее время будет лежать в вашей больнице. Сегодня суббота, оставим все до понедельника?
В понедельник Танечка пришла очень рано. Я ее позвала скорей наверх.
— Танечка, мне кажется, начало подсыхать. Вот посмотрите свежими глазами. Таня подтвердила. И краснота вокруг уменьшилась. Сообщили в больницу. Приехали хирурги, установили начало заживления, операцию отменили.
А в марте от вынужденного лежания, около двух месяцев на спине, взбунтовались легкие. О, это было очень страшно! Он задыхался, хрипел, на глазах умирал. И так сразу, вдруг, внезапно побелел и стал задыхаться. Я растерялась, бегала по квартире, кричала, рвала на себе одежду. А Танечка вызвала скорую помощь. Больница Академии наук рядом, приехали быстро. Привезли кислород. Спасли. Когда хрипы умолкли, со страхом поднялась я наверх. Он лежал бледный, без кровинки в лице, но уже нормально дышал. Опять, уже второй раз, у нас дома собрали консилиум. Опять Гращенков стал распинаться, как они еще раз спасли жизнь Ландау. Мне хотелось им крикнуть: "Уже весна, зачем раньше времени выбросили его из больницы?". Но, конечно, смолчала, ведь "что прошло, о том не говорят". Так мне сказал мой двухлетний Гарик. Гращенков униженно лебезил. Лежащего не бьют, подумала я. Надо мириться с обстоятельствами.
Когда нога зажила, Гращенков разрешил, наконец, принять больному ванну. Дау был счастлив, но, раздевая Дау, я заметила, что бедро правой здоровой, нормальной ноги намного толще левого, а врачи не заметили.
— Нет, Таня, купать нельзя. Я боюсь. Всю зиму обтирали, еще раз оботрем.
Дау активно запротестовал.
— Нет, Дау, хватит. Рисковать не будем, я не могу. А вдруг это опасно?
Позвонила домой Гращенкову — купать запретил, обещал с утра приехать. В 9 часов утра он был уже у нас. Тщательно осмотрев, он сам, конечно, не мог ничего определить. Сказав, что скоро вернется, уехал. Скоро вернулся, но не один, а с А.А.Вишневским. Осмотрев стеклянное отекшее бедро, Вишневский спросил у Гращенкова:
— Сколько он у вас вынужденно лежит на спине после обморожения ноги?
— Уже два месяца.
— У больного тромбофлебит глубинной вены правого бедра. Обычное застойное явление. Ну как же вы, Николай Иванович, допустили такое обморожение. Почему вы разрешили такого больного после таких травм выписать из клиники среди зимы? Больные всегда спешат домой. Вы должны были его уговорить и, в крайнем случае, выписать в марте.
Гращенков молчал. Молчала и я.
А.А.Вишневский прописал компрессы. Вставать категорически запретил: "Никаких движений. Я буду навещать".
Это было очень мучительное время для Дауньки. Несладко было и нам с Танюшей.
Глава 51
С первых дней, когда я привезла Дау домой, я звонила многим физикам, просила их навещать Дау дома. Евгений Михайлович Лившиц не являлся. Мнение ведущих врачей оставалось прежним: Гращенков и другие считали, что боли у Ландау мозгового происхождения. Надо, чтобы его ученики-физики отвлекали от боли, надо заставить Ландау заняться делами. Я в это не верила. Но решила, если Женька в него вопьется, начнет вытягивать параграфы для следующих томов по теоретической физике, вреда не будет.