Назар мне очень нравился, меня влекло к нему, ожидала следующей встречи, заготавливала мысли, продумывала наряд, макияж, прическу. И при этом не считала, что веду себя порочно или недозволенно. Мы ведь даже дежурных поцелуйчиков в воздух или в щечку при встрече-прощании себе не позволяли. А нынче все мало-мальски знакомые только и лобызаются.
Первый удар обрушился в самый интимный момент — нашей близости, моей рутинной ночной близости с Максимом. Я представила (нечаянно, подсознательно), что на месте мужа — Назар. И получила громадное чувственное ускорение. Будто все мои ощущения какой-то неведомой силой удесятерили.
Кто был виновником небывалого чувственного взрыва, я осознала, когда все кончилось. И пережила всплеск вины, раскаяния, ужаса. Напрочь забыла, что говорила мужу, когда мы только ступили на тропу амурных утех:
— Ерунду пишут в книжках, будто женщину после акта любви требуется приголубить, обнять и тэ пэ. Если акт удался, то ее следует оставить в покое. Мне хочется наслаждаться послевкусием, парить на своем облачке в сладком одиночестве. И твои объятия мне сейчас… Нет, не то чтобы совсем противны… Но — мимо кассы. Если женщина ничего не получила от близости, тогда — конечно, хоть поцелуй ее за терпение.
Хочу подчеркнуть: мои ощущения, пристрастия и заморочки — только мои. Это не пропись правил сексуальных отношений. Каждой женщине — свое. Я пишу о собственной жизни. Найдете время — пишите о своей.
Возвращаюсь к темной ночи, когда я, потная, взмыленная, с прерывистым дыханием и легкой судорогой в ногах, перекатилась по постели на сторону мужа, обняла его за шею, прилипла к груди, заикаясь твердила:
— Ты у меня! Ты у меня! Единственный. Только ты! Мне с тобой! Только с тобой хорошо…
— Д-е-л-а, — медленно, нараспев проговорил Максим. — Конечно, я у тебя единственный. Но если сейчас не ослабишь хватку, то задушишь единственного, — последнее слово Макс произнес, почему-то хмыкнув. — Расслабься. Вот так, хорошо. Слезы? Ты плачешь? Лида, скажи мне откровенно, только откровенно! Почему ты плачешь? Очень важно, чтобы ты сказала правду.
Возможно, существуют женщины, которые способны в подобную минуту признаться, что видели на месте мужа коллегу по работе, соседа, друга детства пропойцу-бомжа, президента Америки или рок-звезду, Буратино или Чебурашку, Фауста или Гёте, кентавра или Конька-Горбунка. Не исключено, что потом, погрузившись в дебри доморощенно психоанализа, обменявшись эротическими бреднями, супруги обретут новую степень взаимопонимания. Пусть живут долго и счастливо, копаясь во взаимных фантазиях.
Говорю только о себе. Плохо ли, хорошо ли, но к числу откровенных до стеклянной прозрачности женщин я не принадлежу. Сказать любимому мужу, что ты не способен меня удовлетворить, как Вася, сантехник, или Пал Палыч, начальник? Извините!
Никаких сантехников и начальников не имелось. Только Назар. Все равно это будет удар — удар по самой уязвимой точке мужского самолюбия.
Калечить родного мужа из-за собственной прихоти (или похоти)? Нет, уж лучше выкрутиться с помощью вранья.
— Лида, говори! — шептал мне в ухо Максим. — Пожалуйста, говори!
Слезы высохли. Решение не признаваться окаменело.
— Уй! — отстранилась я, воткнула палец в ухо и потрясла. — Не щекотись!
Далее нужно было сказать что-нибудь смешное. Для разрядки. Мы с Максимом всегда сбиваем пафос момента юмором и шуткой.
Когда он предложил мне выйти за него замуж, то написал шутливый «брачный договор». Читала его и хохотала, и плакала от счастья. Но когда пришел Максим, притворно официально, нехотя сказала:
— Поскольку на большинство вопросов ответ «да», вынуждена принять ваше предложение.
— Да здравствует статистика! — подхватил меня Максим.
Кружил по комнате. При этом не исключено, что догадывался: мое «да» созрело через месяц после нашего первого общения и далее принялось расти ударными темпами.
А может, не ведал, не догадывался. Не знаю. Теперь я ничего не знаю. Мы с Максимом откровенны, но не до изнанки. Трудно пояснить.
Представьте себя деревом. У вас есть ствол, ветви, веточки и листья. Посторонние люди срывают листья (общаются), видят ветви, то есть складывают о вас мнение. Но под землей дерево имеет не меньшую систему, чем над почвой. Заглянуть в темноту мы пускаем немногих. Кто-то оголяет свои корешки быстро и с радостью. Майка, например. Ее мужики вырывают с корнем, сажают в горшок и через некоторое время забывают поливать — лень, надоело, прискучило.
Максим знал мои корни, но не все, как выяснилось. Боковые побеги ускользнули от его внимания. И теперь мне нужно срочно брякнуть что-нибудь веселое и остроумное. Чувствую: Макс напрягся, мышцы стальные, голос звучит ровно и ласково, но усилия к нейтральности тона прикладывает, как чует мой тренированный на его интонации слух. Что-то заподозрил. Хотя, объективно, мог бы гордиться, доведя супругу до визга экстаза.
Итак, соврать быстро, достоверно и трепетно. На помощь приходит давний детский страх — боязнь маминой смерти.
Слезы (уж теперь не разобрать, по какой причине, скорее — по совокупности причин) потекли легко, вновь и благостно.
— Максинька! — хлюпала я. — Представила, что ты умер… И у нас в последний раз… Больше никогда… и чтобы запомнить… О, мой ненаглядный!
— Что ж, — сказал Максим и погладил меня по голове, — вполне убедительно. Только не рассказывай, как мысленно хоронила маму, а следом мужа.
Взял меня двумя руками за плечи и отложил в сторону — голова пришлась точно на подушку. В этом было что-то напоминающее перекладывание ненужной вещи. Но сил анализировать жесты Максима у меня не имелось.
— Спи, а я — водички попить. — Он встал с кровати.
— Проверь Гошку, укрой, если одеяло сбросил.
— Конечно. Спи.
И я быстро уснула. С сознанием отпущения грехов. Самоотпущения. Главное ведь себя оправдать, а до Бога далеко, и некогда ему на всякую мелочь разбрасываться.
Глава третья За двумя зайцами
Выяснение отношений с Назаром я спровоцировала сама, хоть и не планировала. Подслушала болтовню двух молоденьких сотрудниц — в туалете. Где еще, как не в сортирной кабинке, получишь интересную информацию.
Девушки мыли руки и прихорашивались перед зеркалом.
— Нашей Леди сегодня после обеда не будет. — (Это обо мне.) — У нее встреча с Кауном.
— Как думаешь, они спят, любовники?
— Вряд ли. Если бы у меня был такой муж, как у Лидии, я обходила бы всех мужиков большой стороной.
— Но и Каун классный мужик.
— Согласна. Вроде ничего особенного, а шарма с переливом.
— Говорят, он бабник, каких поискать.
Тут, заинтригованная, я замерла, тихо задрала вверх коленки, чтобы в щель под дверью не увидели мои туфли.
Вторая девушка озвучила вопрос, который крутился у меня на языке:
— Кто говорит?
— Светка из пиарслужбы, у нее приятельница с Кауном работает. Он ни одной смазливой юбки не пропускает.
«Юбки смазливыми не бывают, — мысленно поправила я, — только лица. Чертовы сплетницы!»
— Все мужики сволочи, — перекрикивая шум электрической сушилки, — заключила первая девушка.
— Не так хорошо с ними, — поддержала вторая, — как плохо без них.
Они, мои подчиненные пигалицы, еще и философствуют!
— Давай, как наша слиняет, — (опять обо мне), — прошвырнемся по бутикам? Может, где скидки объявили.
Ушли, хлопнула дверь. Я выбралась из укрытия. Подошла к раковине, посмотрела на себя в зеркало. Физиономия собственницы, которой минуту назад объявили о разорении.
Открываем воду, плещем на руки жидкое мыло. Все — медленно, чтобы успокоиться. Какое мне, собственно, дело, изменяет Назар жене или хранит верность? Пусть он будет бабником в квадрате, кубе, в десятой степени… Нет, клокочет обида, не унять. Сушим руки, не торопясь, до остановки автомата. Как обычно не действуем — остатки влаги по платью не размазываем. Остановилась, замолкла сушилка, а мы ее снова включаем, давим на кнопку…
Уже лучше. По крайней мере на лице удалось восстановить деловое официальное выражение. Можно двигать в офис.
Перед отъездом на встречу с Назаром обеим сплетницам я задала работы под завязку и сроки указала: через два часа приеду, отчитаетесь.
По бутикам шнырять в служебное время — разбаловались! Хотя я прекрасно знала, что в мое отсутствие работа в конторе теряет скорость, вплоть до полного торможения. Сама такой была: если начальник далеко, а поручение до завтра терпит, то самое время заняться личными делами.
Наука руководить — это серьезная и отдельная тема. Вернусь к ней, если повод появится.
А пока — ехала на встречу с Назаром, и силы, убеждающей разум, не хватало, чтобы выкинуть из головы пошлые слухи.
Наука руководить — это серьезная и отдельная тема. Вернусь к ней, если повод появится.
А пока — ехала на встречу с Назаром, и силы, убеждающей разум, не хватало, чтобы выкинуть из головы пошлые слухи.
Так подруга моей мамы, тетя Наташа, милая пожилая одинокая женщина, похоронив свою любимую кошку, каялась:
— Знаю, что вам уже надоела разговорами о Милочке. Простите. Но Милочка обладала удивительной душевной организацией…
И мы в тридцать пятый раз слушали, как Милочка справляла нужду в унитаз, чувствовала, какой сустав у тети Наташи болит, на него ложилась и грела.
Назар — это даже не кошка. Кот! Котяра! Я и не подозревала, что запрыгивает на каждую встречную…
— Ледок? У тебя все в порядке? — спросил Назар в ресторане, когда мы сделали заказ.
Он меня так звал — Ледок. Я не противилась. В том, что твое имя переиначивают на ласковый лад, есть что-то интимное и приятное.
Назар в свое время попросил разрешения звать меня по-своему:
— Тебе не будет обидно? Не Льдина, а Ледок — тонкий, прозрачный, но крепкий и чистый?
Я благодушно улыбнулась и сказала, что меня устраивают любые варианты моего имени, кроме Лидуха. Потому что так меня дразнил хулиганствующий соседский мальчишка: «Лидуха — четыре уха». О том, что пацан регулярно норовил подловить меня в темном углу и отыскать лишние уши, я умолчала.
Только добавила:
— Он отбывает срок в колонии. Без моей помощи, — подняла ладони в жесте исключения участия. — За ограбление пивного ларька.
— Приятно иметь дело с женщиной уникальной биографии, — улыбнулся Назар.
Официант принес мне солянку, Назару — украинский борщ.
Тетя Наташа, та самая, с кошкой, диетолог в пансионате для руководящих работников министерства финансов, с детства мне внушала: «Никогда не бери в местах общественного питания солянку! В нее кладут испортившиеся продукты: тухлую колбасу, позеленевшие сосиски и прочие гадости». Но я люблю солянку из отбросов. Хоть тресни! И у меня совершенно не получается сотворить это кулинарное чудо на собственной кухне. Сколько ни пыталась.
Назар, как правило, заказывает борщ. И каждый раз поясняет его недостатки. Хохол, москвич в третьем поколении, а борщ для него — кулинарная святыня.
— Чесноку не доложили, — сообщил Назар, отправив первую ложку в рот, — и уксуса плеснули для кислоты. А кислинку в настоящем борще делает морс. В России морсом называют холодный фруктовый компот, а на Украине — это соус на основе помидоров. Моя бабушка до сих пор морс летом заготавливает и присылает нам. Считает, что без ее морса наши борщи — помои. Кстати, когда бабушка приезжала в Москву, я повел ее в ресторан, заказал щи, бабуля хотела устроить скандал. Мол, проходимцы недоваренный борщ за сумасшедшие деньги втюхивают — ни тебе свеклы, ни морса, ни заправки. Еле удержал. Объяснил, что русские щи такие и есть по рецепту. Бабуля сказала, — тут Назар перешел на украинский: — «Москали супу доварыты нэ можуть, а ще нам указують, як жыты».
Назар рассуждал о морсах и борщах, я водила ложкой в горшочке с солянкой. Какие борщи, морсы, бабушки, когда у меня звенит внутри от возмущения!
Но заговорила я на служебные темы:
— Стиральный порошок «ХХХ» мы позиционировали неправильно. Как замечательное средство для стирки цветного белья. При этом расфасовка от пяти до семи килограммов в пакете. Хозяйке покупать пять килограмм только для цветного белья не рационально, ведь придется еще приобрести порошок для белого белья. А это деньги, плюс место, дополнительных тридцать квадратных сантиметров в маленькой ванной или на малогабаритной кухне, где стоит стиральная машина. Логичней «ХХХ» представить универсальным средством, которое отбелит белое и вернет краски цветному.
Попутно и честно замечу: нас не волновало, может ли «ХХХ» выполнять заявленные функции. Думайте и решайте сами. Если вы не зомбированы рекламой, обладаете знанием химии в объеме средней школы, то легко поймете, что химических средств отбеливания существует лишь два: хлор и перекись водорода. Пропорции рассчитать несложно. При скудости бюджета легко можете за три рубля стирать белье с тем же эффектом, что при дорогих средствах. И я тоже могу, но покупаю известные бренды. Идти в аптеку, приобретать перекись, смешивать ее с хозяйственным мылом (гениальное изобретение!) и так далее — мне недосуг. Как, очевидно, и вам.
Назар согласился с моими доводами, и мы быстро набросали схему ребрендинга (это когда вам втюхивают старый товар в новой упаковке).
И вернулись к личному общению.
— Солянка оставляет желать? — глядя на мои ковыряния ложкой, спросил Назар. — Вообще солянка…
— Знаю. Делается из отбросов, испорченных продуктов. Но у меня, очевидно, низменные вкусы и грубые пристрастия.
Произнесла это со смешком (старалась), однако Назар легко уловил посторонние нотки в моем голосе.
— Ледок! «Низменные», «грубые», пошлые, вульгарные — эти термины, а также: общепринятые, обычные, для всех привычные — тебе не подходят совершенно. Ты — уникальная женщина, редчайшая. Среди полевых трав выросшая роза. Неведомыми ветрами занесло семечко, и из него выросла чудесная роза.
— Спасибо. Милый комплимент. Выдает в тебе опытного бабника.
— Кого? — поперхнулся последней ложкой борща Назар.
Подошел официант, убрал горшочки: Назаров до дна выхлебанный и мой чуть тронутый. Тут же подскочил второй официант, поставил блюда со свиной отбивной для Назара и рыбным филе без гарнира для меня.
Мы даже не посмотрели на тарелки.
— Ледок, ты назвала меня бабником?
— Только повторила, что несет о тебе народная слава. Ошибается?
Хотела говорить отстраненно и безучастно, но, скорее всего, не получилось.
Назар ответил не сразу, после продолжительной паузы, во время которой я успела десять раз мысленно обозвать себя идиоткой.
— Народная слава не ошибается, — сказал Назар.
Горько, оказывается, бывает не только на языке, но и за грудиной, где отсутствуют вкусовые рецепторы. Именно там я чувствовала ядовитое бульканье. Впрочем, ведь говорят: горько на сердце. Да чего мне горько-то? Какое мне дело, сколько у Назара было любовниц? Он мне не муж, не сват, не брат, не объект для улучшения нравственности. Пусть у него будут эскадроны баб, дивизии воздыхательниц, полки любовниц. Мне-то что?.. Ничего. Всех его бывших — к расстрелу!
— Л-е-дд-ок! — перекатывая мое имя на языке как сладкий леденец, произнес Назар.
И при этом смотрел на меня с обожанием такой мощи, которую не способен выдать прожженный бабник. Хоть вы меня четвертуйте — не способен! В противном случае придется признать, что он умственно отсталый.
У моей мамы есть подруга, которая в пятьдесят лет родила дебила. Ванька — тихий, добрый и славный. Но любит только бабочек. Когда их видит летом, трясется от счастья. А зимой целыми днями трогательно гладит стекло рамочек, под которыми пришпиленные бабочки. Мы Ваньке дарим исключительно бабочек за стеклом.
— Спасибо! — надтреснутым голосом проговорил Назар.
— За что?
— За твою реакцию.
Если вам не удалось держать эмоции в узде, нужно объяснить их посторонними причинами — элементарное правило бизнес-общения.
— Ты смотришь на меня столь трепетно, что напомнил знакомого дебила.
— Не надо, Ледок, — отмахнулся Назар. — Мы оба знаем приемчики нейро-лингвистического программирования. Они не работают с по-настоящему дорогими людьми.
Не кстати или, напротив, очень кстати, подошел официант и поинтересовался: не нравятся горячие блюда, ведь не едите? Мы посмотрели удивленно. О каких блюдах идет речь?
Официанта мы попросили нас не беспокоить и подходить, когда дадим знак.
— Ледок, я расскажу тебе то, в чем не признавался никому в жизни. Сие не есть страшные тайны, но выворачиваться наружу не в моих правилах.
Назар замолчал. Я не торопила. Через несколько секунд он продолжил:
— Считается, что период гиперсексуальности начинается в юности. У меня он с пеленок. Я влюблялся еще до детского сада. Родные посмеивались надо мной, и я научился прятать свои чувства. Девочки, девушки, женщины меня завораживали. В них было волшебство, сказка, они дарили ощущения, от которых вибрировала каждая клетка моего тела. Я рос смышленым и быстро понял, что главное в амурных делах — не бегать за девчонкой, а подстроить так, чтобы она сама тебя добивалась. В средней школе я был известным ловеласом, очередь из девочек, желающих получить меня, выстраивалась. Что-то вроде переходящего приза на конкурсе красоты. Хоть месяц-другой, но посидеть на королевском троне.
— Мальчишки тебя не били?
— Нет, — помотал головой Назар, — завидовали. Сам кому угодно мог накостылять. В свободное от тисканья в подъездах время занимался спортом, борьбой. Лилю я встретил, когда мне было семнадцать лет. Ей — тридцать. Она была женой моего дядюшки, с которым общались мало, потому как дипломат, сноб и вообще неприятная личность. По его службе они в Брюсселе пребывали, а тогда в отпуск приехали. Я увидел Лилю и пропал. Сногсшибательно красива — это, ладно. Мало ли симпатичных девчонок. Но все они — как полевые цветы без запаха, фото из книжки «Растения Среднерусской возвышенности». Лиля — вне каталогов, классификаций, ярлыков и календарей цветения. Она казалась вечно прекрасной. Как роза — свернется бутончиком или распустит лепестки — постоянно прекрасна.