Фиалковое зелье - Валерия Вербинина 21 стр.

Тут-то и случилась неожиданность, ибо недотепы развили бурную деятельность, в два счета выяснили, где именно ухлопали Жаровкина и почему, и с удвоенным пылом, который, с точки зрения Полины Степановны, куда больше подходил для других целей, принялись вести поиски в этом направлении. Стоя в стороне, Полина Степановна… просим прощения, мадемуазель Антуанетта наблюдала за этими поисками с неудовольствием золотоискателя, который застукал на своем участке развеселую компанию гномов-старателей и только по доброте душевной не решается придушить их под покровом ночи.

Вообще с некоторых пор в жизни Антуанетты все безнадежно запуталось, потому что Иоганн Ферзен, встревоженный успехами недотеп, посулил ей большие деньги, если она сумеет втереться к ним в доверие. Пришлось Полине Степановне скрепя сердце подчиниться и, шпионя за коллегами, не упускать из виду собственные интересы. К тому же ей приходилось попеременно изображать не только Антуанетту, но и ее ворчливую тетку, и в конце концов Полина пришла к выводу, что в образе вредной тетушки Евлалии она прямо-таки отдыхает душой. По крайней мере, никто не отваживался писать тетушке любовные письма на 12 страницах, как Добраницкий, и не пытался сделать ей предложение руки и сердца в самый неподходящий момент, как Балабуха. Владимир Гиацинтов писем не писал и предложения – пока – делать не собирался, но он был так мил, так красноречив, так поэтичен! У него был открытый счастливый смех, как у ребенка, и его прозрачные глаза, когда он видел ее, наполнялись трепещущим светом… Такие глаза не лгут, они не могут солгать, даже если их обладатель захочет этого. Полина Степановна чувствовала, что Владимир неравнодушен к ней, более того – что он всерьез увлечен ею. С ее точки зрения, игра зашла слишком далеко, слишком! И вдруг – о счастье – это охлаждение, намек на то, что он не питает в отношении ее серьезных намерений! Бог ты мой, да она готова была его расцеловать! Вот только примитивная ловушка, в которую он замыслил поймать заговорщиков…

«Нет, Сандерсон, конечно, не попадется на такую тривиальную наживку. И Берга им не поймать… – Полина Степановна уже давно догадалась, кто является осведомителем заговорщиков внутри посольства. – В сущности, это не имеет никакого значения. Даже если секретаря схватят, не так уж много он знает…»

Она встряхнулась, прошлась по комнате, зябко обхватив себя руками, хотя вечер был теплый, и тут уловила своим острым слухом звон колокольчика у дверей. Полина Степановна спустилась вниз. Верная Маша уже шла отпирать.

– Кто? – шепотом спросила «Антуанетта».

Маша поглядела в щелку и, повернувшись к хозяйке, выразительной мимикой и несколькими жестами изобразила солидного толстяка с тростью. Служанке удалось передать даже цилиндр, венчавший голову гостя.

Не удержавшись, Полина Степановна прыснула и тотчас же зажала себе рот рукой, чтобы не выходить из образа.

– Сандерсон?

«Немая» горничная энергично кивнула и жестом спросила, пускать ли его в дом. Следует признать, что в искусстве пантомимы плутовке Маше не было равных.

– А ну-ка, отойди, – шепнула «Антуанетта», подходя к двери.

Маша сделала испуганные глаза и указала на голову своей госпожи. Полина Степановна, покосившись в зеркало, заметила, что черный парик сидит на ней криво, и быстро поправила его.

– Ваше лордство, – подала она голос, не отпирая двери, – это вы?

– Я, мисс, – ответил англичанин. – Просто шел мимо и вижу, что ваши окна еще светятся.

Да-с. Никогда не следует недооценивать наблюдательность профессионального разведчика. «Уж не собирается ли он тоже объясниться мне в любви? – встревожилась Полина. – Ну-ка, проверим… Когда Розалия познакомила нас два месяца назад, Сандерсон покраснел, засопел и пожал мне руку так, что чуть ее не оторвал. Терпеть не могу эту английскую манеру рукопожатия, вместо французского поцелуя ручки даме. Медведь! Потом Сандерсон на протяжении пяти… нет, шести встреч молчал и пожирал меня глазами. Когда я уронила веер, он его подал, да так ловко, что сломал одну из пластин. – Она покачала головой. – И как я могла тогда не обратить на это внимания? Сломанный веер – это нешуточный признак, с которым не поспоришь. Конечно, два месяца знакомства – слишком мало, чтобы делать предложение, да только этих англичан сам черт не разберет. То они сто лет запрягают, да так никуда и не едут, то запрягают в пять минут и мчатся так, что никакая тройка не догонит. Конечно, я сразу же поняла, что он ко мне неравнодушен… и хотя Сандерсон тот еще молчун, в конце концов он все-таки расхвастался и рассказал мне, что только благодаря ему наследник Наполеона проведет остаток жизни в форте Ам. Интересно, не скажет ли этот молчун и сегодня что-нибудь интересного?»

– Сударь, – строго спросила у двери Полина Степановна, в то время как Маша, стоя в стороне, давилась от сдерживаемого смеха, – вам известно, что такие поздние визиты, сделанные даже с самыми лучшими намерениями, могут привести к самым непредсказуемым последствиям? В конце концов, моя тетушка может подумать бог весть что!

Англичанин вздохнул и пробормотал несколько слов по-английски, из которых Полина явственно разобрала только «старая ведьма» и «чертова перечница».

– У вас доброе сердце, мисс Антуанетта! – жалобно воззвал Сандерсон. – Неужели вы не впустите меня?

Тут лицо мадемуазель приняло такое ироническое выражение, что Маша фыркнула и поспешно зажала рот передником.

– Расскажите мне что-нибудь интересное, и тогда я решу, что делать, – сказала бессердечная Полина Степановна. – К примеру, почему вы ночью ходите по улицам, дорогой сэр?

Как уже говорилось выше, Сандерсон был профессионалом высочайшей пробы, и он совершенно точно знал, почему нельзя упоминать о том, отчего именно этой ночью он собирается бодрствовать. Однако он беседовал не с кем-нибудь, а с мисс Антуанеттой, которая, бедняжка, едва-едва вылечилась от чахотки на Мадейре и теперь тосковала в обществе своей черствой зловредной тетки, которая наводила оторопь даже на видавшего виды англичанина. Мисс Антуанетта оказалась для заговорщиков очень полезной – она сумела отвлечь настырного Гиацинтова с его товарищем от расследования, она была так мила, так воздушна, так кокетлива и в то же время достаточно глупа (или умна), чтобы не задавать лишних вопросов. В сущности, можно было не скрывать от нее размах дела, потому что выдать их она никак не могла – хотя бы потому, что приходилась сводной сестрой Розалии Рихтер по отцу (о чем, по правде говоря, знали очень немногие). Несколько раз Сандерсон видел, как Розалия обращается со своей незаконной сестрой, и у него поневоле возникло впечатление, что графиня порой бывает чрезмерно сурова. Впрочем, Розалии было 32 года, а Антуанетте – всего 20, так что неудивительно, что графиня не слишком жаловала свою родственницу, хоть и признавала ее полезность.

– У меня есть особые причины, – сказал наконец англичанин. – И потом, этой ночью у нас будет собрание.

– Как! – воскликнула Полина Степановна. Будь Сандерсон по эту сторону двери, он сразу же увидел бы, как его собеседница переменилась в лице; однако она тотчас же взяла себя в руки. – А Розалия ничего мне не говорила! Какие же вы нехорошие! И что вы собираетесь предпринять? Я тоже хочу принять участие!

При этих словах англичанин несколько опомнился.

– Но, мисс Антуанетта… Уверяю вас, вы ничем не сможете нам помочь!

– Ах, вот какого вы обо мне мнения! – возмутилась дверь. – Вы, Джеймс… вы, сэр, жестокий человек! Вы ничуть не лучше моей тетушки, да хранит ее Бог, которая всегда хотела, чтобы я ушла в монастырь… И в вас совершенно нет жалости к бедной девушке, которая стоит одной ногой в могиле…

Бедный Сандерсон даже понятия не имел, что тетушка Евлалия мечтала упечь свою племянницу в монастырь. Экспромт Полины оказался на редкость удачным: англичанин преисполнился самого искреннего негодования и тотчас же записал тетушку в исчадия ада.

– Право же, мисс Антуанетта, если вы так хотите, я могу все вам рассказать, – смиренно промолвил он. – Я только думал… по правде говоря, я был уверен, что вам это не будет интересно. Обыкновенная встреча… впрочем, на нее должен явиться не вполне обыкновенный человек…

Дверь заскрежетала и отворилась. На пороге стояла мадемуазель Антуанетта, улыбаясь самой лучистой, самой очаровательной из всех своих улыбок.

– Ну вот, наконец-то я узнаю вас, сэр, – приветливо сказала она. – Прошу вас, заходите, только осторожно, потому что тетушка уже спит, а если она проснется, у меня будут неприятности. Мария! Мария! Чего ты ждешь? Неси свет!

Она проводила Сандерсона в гостиную. «Немая» Мария шла впереди, неся подсвечник. Тени, причудливо извиваясь, карабкались по ступеням лестницы, скользили по стенам.

– Итак, – сказала мадемуазель Антуанетта, когда они с Сандерсоном остались в комнате одни, – так что же вы затеваете, дорогой Джеймс?

– Итак, – сказала мадемуазель Антуанетта, когда они с Сандерсоном остались в комнате одни, – так что же вы затеваете, дорогой Джеймс?

Глава 26

Август Добраницкий переживал блаженное время.

Он только что чудом избегнул смертельной опасности, и друзья, эти чудесные, великодушные друзья, полностью взяли на себя заботу о нем. Целыми днями он спал, а когда просыпался, ему приносили поесть и выпить, после чего он начинал зевать и вскоре вновь засыпал. Все время рядом с ним неотлучно находился гигант Балабуха, готовый в случае чего сокрушить врагов, которые вздумали бы явиться за его, Августа, головой. Под такой охраной можно было жить, не тужить. Август и не тужил.

Как-то он проснулся, удивился, что уже настал вечер, и почувствовал, что во рту у него сухо и что вообще, честно говоря, недурственно было бы чего-нибудь скушать. Антон Григорьевич мигом послал Ваську за ужином, который можно было также назвать поздним завтраком и который состоял всего из пяти блюд, включая чай. Август отдал должное каждому из блюд, но вот чай ему не понравился. Он был какой-то горький и противно пах, – однако, так как Август был хорошо воспитан и не хотел огорчать друга мелочами, которые вовсе не заслуживали внимания, то он просто выплеснул свою чашку на ни в чем не повинное растение в горшке, едва артиллерист отвернулся.

Увы, Балабуха забыл наказ Гиацинтова и всыпал-таки сонный порошок в чай, хотя Владимир строго-настрого предупредил его, что этого делать не следует – чай непременно выдаст присутствие снотворного.

– Гм, Август… – нерешительно промолвил гигант. – Ты уже все съел? Ну и славно! Выспаться не хочешь?

– Да я только встал! – искренне удивился Добраницкий.

– Так-то оно так, да сам видишь… Время-то позднее, да и я тоже хочу ложиться.

Невольно Август заинтересовался. «Чего он от меня хочет? – мелькнуло у него в голове. – К чему такая настойчивость?»

– Ты знаешь, Антоша… – Он несколько раз зевнул. – Что-то я того… и в самом деле… расположен вздремнуть…

– Вот и славно! – обрадовался Балабуха.

Добраницкий лег в постель и притворился, что спит, но вместо этого внимательно наблюдал за своим стражем. Через некоторое время тот, убедившись, что вверенный его попечению подозрительный элемент уснул, взял пистолет, проверил, заряжен ли он, как следует запер дверь, и, крякнув, вылез в окно.

«Ничего себе! – похолодел Август. – А если меня вдруг резать придут? Вот тебе и друзья! Пообещали защищать от всяких супостатов, а сами…»

Он сел в постели и взъерошил обеими руками волосы. Сна не было ни в одном глазу.

«Интересно, что это они там затеяли? Уж если надо выходить из комнаты, то для этого существует дверь. Зачем же в окно лазить?»

«А! – озарило его через мгновение. – Наверное, для этого есть какая-нибудь особая причина».

Он вскочил с постели, взял свои вещи и стал одеваться. Второпях он едва не влез в левую штанину правой ногой, но тут же сообразил, что допускает ошибку.

«Конечно! Пошли на дело вдвоем, а меня бросили! А если вам подмога потребуется? Что вы, голубчики, без меня делать будете?»

Он застегнул сюртук и хотел уже надеть цилиндр, но тут в коридоре раздались тяжелые шаги артиллериста. Август заметался и наконец прыгнул в постель, натянул до подбородка одеяло и сделал вид, что спит.

«Ладно, ладно! Все равно я вас перехитрю, голубчики!»

Ключ повернулся в замочной скважине, и дверь растворилась.

– Спит? – спросил приглушенный голос Владимира из коридора.

– Спит, – доложил Балабуха. – Да я только пару пистолетов про запас возьму, и готов.

«Так я и знал! – рассердился Добраницкий. – Идут шпионов ловить, а меня с собой не берут! Ну ничего, мы еще посмотрим, кто кого».

Балабуха взял пистолеты, на цыпочках выскользнул за порог и снова запер дверь. Едва он скрылся из виду, как Август отбросил одеяло, выскочил из постели, нахлобучил на голову цилиндр и стал искать трость, но не нашел ее. Махнув на трость рукой, Добраницкий взобрался на подоконник, на всякий случай широко перекрестился и спрыгнул вниз, в посольский сад.

– О-ох! – простонал он, вылезая из кустов шиповника, которые какой-то негодяй, словно предвидевший, что Августу Добраницкому когда-нибудь выпадет нужда прыгать из окошка в этом месте, нарочно насажал внизу. – Однако где же они?

Его друзья уже вышли из посольства. Крадясь вдоль стен домов, Добраницкий последовал за ними. На углу офицеры взяли экипаж. Едва тот тронулся, как Август припустил за ним и лихо вскочил на запятки. Он был переполнен гордостью – еще бы, хотя друзья не пожелали посвящать его в свои дела, он все равно перехитрил их.

Экипаж оставил позади Вену и покатил по дороге, которая Августу смутно показалась знакомой. Через несколько минут вдали проглянуло озеро, накрытое в этот прохладный час трепещущей шапкой молочно-белого тумана.

«Эге! – похолодел Август. – Похоже, мы едем в гости к Жаровкину. Только этого еще не хватало!»

Однако экипаж покатил дальше, оставил озеро позади, миновал мост через Дунай и через несколько метров остановился, лишь немного не доехав до небольшого замка с готическими башенками. Добраницкий скатился с запяток и нырнул в тень дерева. Балабуха расплатился с кучером, и тот уехал. Внезапно Владимир что-то сказал ему, и офицеры проворно сошли с дороги и спрятались в кусты. Мимо прогрохотала тяжелая карета без гербов на дверцах. Она направлялась к замку. Подъездные ворота были распахнуты настежь, и во дворе уже стояло несколько экипажей.

Август засмотрелся на них и упустил момент, когда его друзья, прячась за деревья, стали подбираться к дому. Они исчезли, а он все стоял, глядя то на замок, чьи окна были ярко освещены, то на кареты, то и дело сновавшие мимо по дороге. Наконец Август заметил, что его друзья ушли. Не колеблясь ни минуты, он последовал за ними.

Гостиная на втором этаже была переполнена. Здесь собралось не менее двух десятков мужчин и женщин различного возраста. Следует отметить, что мужчин было больше, но женщины все-таки попадались. В их числе была молодая шатенка с пальцами, густо унизанными сверкающими кольцами. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не порочность, написанная на ее высокомерном, подвижном лице. Напротив нее сидела дама средних лет с золотистой подвитой челкой, надменными ноздрями и маленьким властным ртом. Соседи обращались к ней с подчеркнутой почтительностью. Это была Розалия фон Рихтер, одна из наиболее деятельных сторонниц заговорщиков.

– Уже три часа, – заметила она сидящему возле нее в кресле господину с лисьей физиономией, чьим единственным украшением – правда, весьма сомнительным – могли считаться лишь огромные мешки под глазами. – Не пора ли начинать, господин Зидлиц?

Зидлиц кивнул и поднялся.

– Дамы и господа! – заговорил он спокойным, внушительным голосом, каждое слово которого доносилось до самых отдаленных уголков гостиной. – Прошу вашего внимания.

Двадцать пар глаз устремились на оратора. В гостиной наступила тишина, нарушаемая лишь шипением масла в чадящей лампе.

– Вы все знаете, зачем мы здесь собрались, – продолжал Зидлиц, выдавив из себя подобие улыбки. – Все мы преследуем лишь одну цель: восстановить справедливость.

Шатенка нетерпеливо кивнула, словно уже слышала эти слова много раз и, возможно, от того же самого оратора.

– До недавнего времени, – продолжал Зидлиц, возвышая голос, – прекрасная Европа жила тихо, счастливо и спокойно. Но вот явилась грозная сила, нарушившая наш покой. Из ледяных пустынь Сибири…

«Что за вздор он несет? Как это пустыни могут быть ледяными?» – подумал Владимир, который, притаившись под окном, прекрасно слышал каждое слово. А Зидлиц, не подозревая о его присутствии, продолжал:

– Из ледяных пустынь Сибири, из-за Уральского хребта выползла неисчислимая орда и начала свое нашествие на Европу. Всего лишь три века назад об этой стране, чужой и чуждой для нас, знали разве что немногие географы. Теперь же она порывается играть определяющую роль в наших, европейских делах. Вы знаете, господа, о ком я говорю. Имя этой стране – Российская империя.

Графиня Рихтер скорбно кивнула, поджав красивые маленькие губы.

– Увы, господа, следует признать и то, что мы сами подали повод этой державе для вмешательства в наши дела. Пока была жива мадам Екатерина, которая, кстати сказать, была исконной немецкой принцессой, она умела обуздывать алчность своих подданных. Но вот великая государыня покинула этот мир, и вы сами знаете, кто вскоре в него явился. Я говорю о человеке, которому угодно было называть себя императором Наполеоном. Его царствие длилось столько, сколько было угодно всемогущему Богу, а потом он пал. Москва нанесла ему первый удар, Москва же его и добила. И российский император Александр, как победитель, въехал в Париж на белом коне. Я не буду здесь рассуждать о личности покойного императора, достаточно лишь сказать, что он запятнал себя убийством родного отца. Однако, как мы все знаем, мир принадлежит тем, кто выиграл, а не тем, кто проиграл. С тех пор, как русские разгромили Наполеона, они считают Европу своей вотчиной и с упорством, достойным лучшего применения, отстаивают в ней свои интересы. Огромная, безобразная страна, которая существует лишь несколько столетий и в которой до сих пор ведут постыдную торговлю людьми, – да, господа, теперь эта дикая варварская страна порывается заправлять в Европе, как в какой-нибудь петербургской гостиной.