Теперь я носила под сердцем его дитя, и мне казалось, что, когда ребенок родится, я обрету счастье. Я уже любила его всей душой, и, сравнивая эту любовь с чувством, которое я питала к Габриэлю, понимала, насколько моя новая любовь сильней. Я не могла дождаться весны. Ведь весной должно было родиться мое дитя. Но от этой счастливой поры меня отделяло еще много сумрачных дней.
Погода установилась сырая, и, если не было дождя, нас донимал туман. Он заползал в дом, как седое привидение, мутной пеленой облеплял окна, отгораживая нас от внешнего мира. Однако я все равно отправлялась гулять при любой погоде, и дождь меня не смущал. Ведь холодно не было, а в сырости чувствовалось легкое дыхание юга, отчего на лице появлялся нежный румянец. Я прекрасно себя чувствовала. Меня огорчало только, что время так медленно тянется.
До чего же я обрадовалась, когда увидела первые зеленые полоски на коричневых полях вокруг «Келли Грейндж!» Это пробивались ростки озимой пшеницы. Они сулили наступление Нового года и напоминали, что весна не за горами. Моему младенцу предстояло родиться в марте, а сейчас был ноябрь. Ждать оставалось всего четыре месяца.
Я еще раз побывала в гостях у Хейгар, и вновь обратно отвез меня Саймон. Мы больше не говорили о монахе, но я по-прежнему была настороже. И когда просыпалась среди ночи, испугавшись какого-то сна, поспешно зажигала свечку, дабы удостовериться, что в комнате никого нет.
Дружба с Хейгар сделала свое дело. Я стала иначе относиться к Саймону. Его бабка всегда радовалась моему приходу, хотя и не рассыпалась в любезностях. Недаром она была типичной йоркширкой, из тех, кто не привык выказывать свои чувства. Тем не менее я понимала, что ей приятно мое общество. И обычно наш разговор так или этак переходил на Саймона. Хейгар снова и снова расписывала мне его многочисленные добродетели, и, по-моему, я начинала понимать, что он за человек: прямой, иногда до бестактности; твердый — растопить его суровость удавалось, пожалуй, только его бабке; часто брался за сложные дела, которые другим казались невыполнимыми, и рад был доказать, что справиться с ними ему ничего не стоит; конечно, в основе всего лежала его самоуверенность, но, так или иначе, он вызывал уважение. Нельзя сказать, что его не интересовал прекрасный пол. Хейгар не раз намекала на его многочисленные романы. Правда, никому из дам он руки и сердца не предлагал. А Хейгар ничего предосудительного в его интрижках не находила. С ее точки зрения, не так страшны легкомысленные связи, как мезальянс.
— Ну, этот глупостей не натворит, — заявляла она. — Саймон слишком благоразумен. Придет время, он найдет себе достойную партию.
— Надо надеяться, — парировала я, — что та, кого он сочтет достойной, будет того же мнения и о нем.
Хейгар эта реплика явно удивила. По-моему, ее поразило, что не все смотрят на ее любимца ее глазами. Вот доказательство, подумалось мне, что даже у самых мудрых людей есть свои слабости. Слабостью Хейгар, несомненно, был ее внук. А мне хотелось знать, какие слабости были у него. Если они вообще были.
И все же я питала к нему искреннюю благодарность за то, что он поверил в мой рассказ о монахе. Поэтому держалась с ним не столь холодно, как прежде.
Я распрощалась с Саймоном и пошла прямо к себе в спальню. День клонился к вечеру. Через полчаса должна была надвинуться темнота. На лестнице и в моей комнате витали тени, и, когда я открыла дверь, меня сразу охватил такой же непреодолимый страх, как в тот раз, когда я увидела монаха у моей постели. Может быть, пугаться и не стоило, но я сразу вспомнила ту ночь — занавески вокруг моей постели были задернуты!
Я направилась прямо к кровати и отдернула их. Окажись за ними монах, я бы не удивилась, но, разумеется, за занавеской никого не было. Я поспешно оглядела комнату и прошла в туалетную. И там никого. На мой звонок сразу пришла Мэри Джейн.
— Зачем вы задернули занавески у кровати? — сердито спросила я.
Мэри Джейн в недоумении воззрилась на кровать:
— Но… мадам… Я вовсе их не задергивала!
— А кто же мог это сделать?
— Но, мадам, ведь занавески не задернуты!
— Что же, по-вашему, мне померещилось, что они были задернуты? Разумеется, я сама их раздернула только что!
Я бросила на нее яростный взгляд, и она в испуге отпрянула:
— Я… я… их не касалась! Вы же всегда говорите, что не любите, когда они задернуты.
— Но кто же их закрыл? — повторила я свой вопрос.
— Да некому, мадам. Я всегда сама убираю ваша комнату, как велела миссис Грэнтли.
— Нет, наверное, все же вы их задернули, — повторила я, — иначе как это объяснить?
Мэри Джейн попятилась к дверям:
— Поверьте мне, мадам, я их не трогала!
— Вы просто забыли. Иначе быть не может.
— Нет, мадам, могу поклясться, не забыла!
— Забыли! — упрямо повторила я. — Можете идти.
Потрясенная Мэри Джейн ушла. До этого у нас с ней всегда были прекрасные отношения, и я никогда так резко с ней не разговаривала.
После ее ухода я осталась стоять, вперив глаза в дверь, и мне вспомнились слова тетушки Сары: «Вы сердитесь, потому что боитесь». Она была права. Вид задернутых занавесок напугал меня. Но почему? Что было в этом странного? Ответ долго искать не пришлось: задернутые занавески напомнили мне о зловещем ночном посетителе.
Но вообще-то занавески мог задернуть кто угодно! Скажем, кто-то хотел вытрясти из них пыль… а потом забыл раздвинуть? Почему Мэри Джейн боится признаться? Да потому, что она их не задергивала! Мэри Джейн прекрасно все помнит. Недаром я столько раз твердила, что не люблю спать, когда занавеси задернуты.
Меня охватила легкая дрожь. Мне вновь живо представилась та ночь: как я внезапно проснулась, как передо мной предстало это жуткое видение, как я ринулась за ним и наткнулась на стену из голубого шелка. Однако бояться нет причин. Это всего лишь неприятное воспоминание, оно-то и ввергло меня в испуг. Но тут же меня охватила тревога — неужели обо мне не забыли? Неужели после нескольких спокойных недель за меня берутся снова, и мне грозят новые страхи? Да, я сердилась, потому что была испугана, но я не имела права срывать гнев на Мэри Джейн!
Мне стало стыдно, и я кинулась к звонку. Мэри Джейн сразу же появилась на пороге, но ее лицо не сияло обычной улыбкой, и она смотрела в сторону.
— Мэри Джейн, — проговорила я. — Простите меня!
Она недоумевающе на меня поглядела.
— Я не имела права вас упрекать. Если бы занавески задернули вы, вы бы так и сказали. Я знаю. Я просто устала.
Она, все еще ничего не понимая, смотрела на меня, потом спохватилась:
— Что вы, мадам, это пустяки.
— Нет, Мэри Джейн, — настаивала я. — Я была не права, а я несправедливости не терплю. Пойдите и принесите свечи, становится темно.
— Слушаюсь, мадам. — И она вышла, куда более веселая, чем когда покидала мою комнату несколько минут назад.
К тому времени, как она вернулась со свечами, я приняла решение поговорить с ней начистоту. Мне совсем не хотелось, чтобы она думала, будто я отношусь к тем людям, кто вымещает на других свои обиды и неприятности. Я решила поделиться с ней терзавшими меня подозрениями. Она должна знать правду.
— Поставьте свечи на камин и на туалетный столик. Ну вот, теперь совсем другое дело. Понимаете, Мэри Джейн, когда я увидела эти задернутые занавески, я сразу вспомнила то происшествие…
— Понимаю, мадам.
— И я решила, что кто-то опять вздумал позабавиться надо мной. Вот мне и хотелось, чтобы выяснилось, будто занавеси задернули вы. Я бы тогда сразу успокоилась.
— Но этого не было, мадам. Не могла же я сказать вам неправду.
— Конечно. Вот я и ломаю себе голову: кто это сделал и зачем?
— Да сюда мог войти кто угодно. Вы же днем спальню не запираете!
— Да, не запираю, так что войти мог всякий. Но, впрочем, все это не важно. Наверное, у меня просто разыгралось воображение. Скорее всего, это находит на меня из-за того, что я жду ребенка.
— Да, мадам, Этти тоже теперь не та, что прежде.
— Вероятно, со многими женщинами в это время случается подобное.
— Вот-вот. Этти, к примеру, всегда нравилось, как Джим поет. У нашего Джима голос хоть куда! А теперь она его слышать не может. Говорит, что не выносит никакого шума.
— Вот видите, Мэри Джейн, чего только с нами, женщинами, не бывает! Просто не надо ничему удивляться. А я, между прочим, хотела показать вам одно платье. По-моему, оно может вам подойти. Мне оно больше не годится.
Я вынула из шкафа темно-зеленое габардиновое платье с отделкой из шотландки в красную и зеленую клетку, и глаза у Мэри Джейн заблестели.
— О, мадам! Вот это да! И как раз мне впору!
— Ну и берите его себе. Мне это только приятно.
— Спасибо большое, мадам!
Мэри Джейн была добрая душа. Не меньше, чем платье, ее порадовало и то, что между нами снова установилась прежняя дружба.
Когда она ушла, мне показалось, что ее радостное настроение сообщилось и мне. Я заметила свое отражение в зеркале — молодое лицо, зеленые глаза сверкают, как бриллианты. Все-таки свечи всегда льстят нам. Но, едва успев вглядеться в зеркало, я поймала себя на том, что смотрю не на себя, а испытующе обвожу глазами углы и жду, что за моей спиной кто-то вынырнет из тени. Страх снова вернулся ко мне.
— О, мадам! Вот это да! И как раз мне впору!
— Ну и берите его себе. Мне это только приятно.
— Спасибо большое, мадам!
Мэри Джейн была добрая душа. Не меньше, чем платье, ее порадовало и то, что между нами снова установилась прежняя дружба.
Когда она ушла, мне показалось, что ее радостное настроение сообщилось и мне. Я заметила свое отражение в зеркале — молодое лицо, зеленые глаза сверкают, как бриллианты. Все-таки свечи всегда льстят нам. Но, едва успев вглядеться в зеркало, я поймала себя на том, что смотрю не на себя, а испытующе обвожу глазами углы и жду, что за моей спиной кто-то вынырнет из тени. Страх снова вернулся ко мне.
Я плохо спала в ту ночь. Вставала и заглядывала под кровать. Мне все время слышался шорох раздвигаемого шелка. Но все это были выдумки. Занавески оставались в прежнем положении, и призраки в моей спальне больше не появлялись. Однако кто все-таки задернул занавески? Спросить ни у кого нельзя. На меня опять начнут смотреть с подозрением. Но следовало держаться настороже.
Несколькими днями позже выяснилось, что из моей комнаты исчезла грелка. Я не сразу заметила, что ее нет, поэтому не могла сказать, когда ее место над дубовым комодом опустело.
Утром, когда Мэри Джейн принесла мне завтрак, я сидела в постели. По совету доктора Смита я завела обычай завтракать в спальне. И надо признаться, мне это пришлось по душе, тем более что из-за беспокойных ночей я по утрам ощущала слабость.
— Послушайте, Мэри Джейн, — спросила я, оглядывая комнату, — куда это вы подевали мою грелку?
Мэри Джейн поставила поднос и оглянулась. На ее лице ясно выразилось недоумение.
— О, мадам! — воскликнула она. — Ее нет!
— Может, она упала?
— Не знаю, мадам, я ее не трогала. — Мэри Джейн подошла поближе к стене. — Крючок, во всяком случае, на месте.
— Интересно, кто же ее взял? Ну, ладно, спрошу миссис Грэнтли. Может, она знает, куда запропастилась грелка. А мне правилось, как она здесь висела. Такая блестящая, сияющая.
И я занялась завтраком, сразу позабыв о пропаже. Тогда мне даже в голову не пришло, что между ее исчезновением и странными событиями, происходящими со мной, может быть какая-то связь. Я не думала о грелке до самого вечера. А вечером мы с Руфью пили чай. И она вспоминала, как в прежнее время они праздновали Рождество и как теперь все изменилось. Особенно в этом году, когда мы никого не принимаем и сами никуда не выезжаем из-за гибели Габриэля.
— Раньше у нас бывало весело, — рассказывала Руфь. — Мы отправлялись на телеге за подходящим бревном, чтобы в сочельник, как положено, в камине горело рождественское полено, да и остролист собирали. Обычно к нам на Рождество съезжалось множество гостей. Ну а уж в этот раз соберемся только своей семьей. Надеюсь, тетушка Хейгар с Саймоном смогут приехать. Они всегда на Рождество проводили у нас дня два. Думаю, тетя Хейгар выдержит переезд из «Келли Грейндж» к нам.
Перспектива рождественских праздников сразу приобрела для меня заманчивость, и я стала прикидывать, когда мне лучше выбраться в Хэрроугейт или в Райпон за подарками. Подумать только, в прошлое Рождество я была еще в Дижоне! А там на праздниках мне всегда бывало одиноко. Почти все мои соученицы разъезжались по домам, и в школе нас оставалось человек пять-шесть. Но мы вкладывали в праздники всю душу, а на Рождество всегда самозабвенно веселились.
— Надо выяснить, рискнет ли тетя Хейгар выбраться к нам, — продолжала Руфь, — да сказать слугам, чтобы хорошенько проветрили ее постель. В прошлый раз она жаловалась, что простыни были сырые.
И тут я вспомнила.
— Да, кстати, — проговорила я, — что сталось с грелкой, которая висела в моей спальне?
На лице Руфи выразилось удивление.
— Она куда-то запропала. Мэри Джейн не знает, где она.
— Так что, грелка исчезла?
— Ну, я вижу, вы ничего не знаете. Я-то думала, вы распорядились ее убрать.
Руфь покачала головой:
— Наверное, ее убрал кто-то из слуг. Я выясню. Когда похолодает, грелка вам понадобится, а холод непременно наступит. Вряд ли можно ждать, что такая теплынь продержится долго.
— Спасибо, — поблагодарила я, — между прочим, я собираюсь поехать в Хэрроугейт или в Райпон. Мне надо кое-что купить.
Руфь подняла брови и окинула меня внимательным взглядом:
— Думаете, вы сможете поехать? Ведь время идет. Может быть, вы доверите сделать ваши покупки кому-нибудь из нас?
Я покачала головой:
— Нет-нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую, и мне хочется поехать самой.
Руфь вынуждена была сдаться:
— Ну что ж, вам решать. Впрочем, можно поехать всем вместе. Мне давно хочется заглянуть в магазины, а Люк, по-моему, говорил, что ему надо вывезти Дамарис за рождественскими покупками.
— Замечательно! Поедем все вместе. Вот хорошо!
На следующий день, решив воспользоваться тем, что дождь перестал и засияло солнце, я собралась прогуляться и встретила Руфь на лестнице.
— Решили пройтись? — спросила она. — На дворе хорошо. Совсем тепло. Да, между прочим, мне не удалось выяснить, куда девалась ваша грелка.
— Как странно.
— Видно, кто-то взял ее и забыл. — Руфь тихо рассмеялась и как-то слишком пристально посмотрела на меня.
Но я тут же вышла из дому. За дверями меня ожидало такое великолепное утро, что я сразу забыла об исчезнувшей грелке. У живой изгороди я заметила даже несколько не успевших замерзнуть цветков — пастушью сумку и чистец, и, хотя до пустоши не дошла, мне показалось, что вдали золотится в бледном солнечном свете дрок.
Помня наставления Руфи, я не позволила себе гулять долго и вскоре повернула к дому. По дороге я бросила взгляд на руины. Последнее время меня не тянуло к аббатству. Я подозревала, что не смогу теперь гулять среди развалин, не думая о посетившем меня монахе, и поэтому старалась обходить руины стороной, что не совсем вязалось с моим утверждением, будто я ничего не боюсь.
Остановившись под дубом, я поймала себя на том, что вглядываюсь в узоры на его коре. Когда-то отец рассказывал мне, что древние бритты считали, будто извилины дубовой коры — свидетельство, что в дереве обитает какое-то сверхъестественное существо. Я водила по коре пальцем — этих бриттов легко можно, понять, мало ли, какие фантазии лезут в голову. В них ничего не стоит поверить.
Стоя под дубом, я вдруг услышала чей-то смех над головой и испуганно подняла глаза, ожидая увидеть нечто устрашающее. Но увидела просто зеленого дятла.
Я поспешила в дом. Войдя в столовую, я обнаружила, что за столом сидят только сэр Мэтью, Сара и Люк. Руфи не было. Они тоже недоумевали, где она может быть.
— Она никогда не опаздывает, — сказал сэр Мэтью.
— Но у Руфи столько дел, — возразила тетя Сара. — Она так беспокоится о Рождестве, думает, какие комнаты выберут Хейгар и Саймон, если решат пробыть здесь несколько дней.
— Хейгар будет жить в своей бывшей комнате, — сказал сэр Мэтью. — А Саймон расположится там, где всегда располагается, так что Руфи нечего беспокоиться.
— Ну, наверное, она немного побаивается Хейгар. Ты же знаешь, как с Хейгар трудно. Будет совать свой длинный нос во все углы и укорять нас, что мы плохо следим за домом, не то что в те времена, когда был жив отец.
— Хейгар вечно лезет куда не надо, — проворчал сэр Мэтью. — Если ей здесь не нравится, может не приезжать. Обойдемся без ее указаний.
И тут вошла Руфь. Она немного раскраснелась.
— А мы попять не можем, что с тобой, — укоризненно сказал сэр Мэтью.
— Подумайте только, какая нелепость, — начала Руфь и беспомощно оглядела нас всех. — Я зашла в комнату Габриэля и заметила что-то под покрывалом. И как вы думаете, что это было?
Я не могла отвести от нее глаз и почувствовала, что краснею, мне трудно было сдерживать свои чувства — я уже все поняла.
— Грелка из вашей комнаты, Кэтрин. — Руфь обличающе смотрела на меня. — Кто мог ее туда занести?
— Удивительно! — услышала я свой голос.
— Что ж, вот она и нашлась. Наверное, все это время там лежала. — Руфь обернулась к остальным. — У Кэтрин из комнаты исчезла грелка, — пояснила она. — Кэтрин предположила, что это я велела кому-то из слуг забрать грелку. Но кто мог додуматься засунуть ее в кровать в комнате Габриэля?
— Надо выяснить! — резко проговорила я.
— Я опросила слуг. Совершенно очевидно, что они ничего не знают.
— Но кто-то же отнес ее туда? — Я услышала в своем голосе несвойственные мне визгливые нотки.
Руфь пожала плечами.
— Все равно надо выяснить, — настаивала я. — Кто-то задумал зло шутить надо мной. Разве не ясно? Так же как с задернутыми занавесками.
— С какими занавесками?
Я подосадовала на себя. Ведь о случае с занавесками кроме нас с Мэри Джейн знал только тот, кто их задернул. А теперь придется объяснять. И я вкратце рассказала, что имела в виду.
— Кто же задернул занавески? — заверещала тетя Сара. — Кто спрятал грелку в кровать Габриэля? Да, кстати, ведь и вы спали в этой постели, правда, Кэтрин? Это же ваша супружеская кровать!