— А кто отец — не знаем. Вдруг он — очень плохой человек? Вдруг мы — позор семьи Шармалей?
«Им ничего не известно об открытии профессора Штильнера. Они предполагают наиболее вероятное. Принцип „обрезания лишних сущностей“. Бьют не в „яблочко“, но рядом…»
— А почему, — спросил Лючано, — дядина вероятность выше дедовой?
— Дедушке было бы проще нас убить. На 28% проще.
— Дядя Айзек — хомицид-3. Продать в рабство — сложнее, но это дядя может.
— Гораздо сложнее! — с презрением, от которого Лючано содрогнулся, заявила Джессика. Судя по всему, девочка удалась в деда. — Стали накапливаться ошибки. Чем сложнее план — тем больше ошибок. Дядя Айзек не сумел их все скорректировать.
«Бедненький дядя Айзек…» — шепнул издалека Гишер.
— Дядя хотел сделать из нас роботов.
— А роботы не бывают Шармалями. У роботов нет семьи.
— Сейчас накопление ошибок достигло критического уровня. Дяде пришлось снова нас похитить.
— Мы должны извиниться. Тебя схватили из-за нас.
— А Юлия, — возразил Тарталья, — утверждает, что из-за нее!
— Она тоже права, — серьезно кивнул Давид. — Если бы она нас не выкупила, похищения бы не было.
— Юлия не заклеймила нас…
Логические выкладки доставляли детям едва ли не физиологическое удовольствие.
— …без клейма мы перестали делаться роботами. А это не устраивало дядю.
— Он не хотел, чтобы мы попали к Юлии!
— При чем тут Юлия?
Одолевала апатия. В голове мутилось. «Ты заработал сотрясение мозга, дружок», — обрадовал Добряк Гишер.
— За ней следили дядины люди.
— Они могли следить за нами, а не за ней.
— А как тогда он выяснил, что на нас нет клейма?
— Мог и не выяснять! Просто узнал, что мы у Юлии, и принял срочные меры!
Лючано впервые слышал, как близнецы спорят, не сойдясь во мнениях.
— В любом случае, план дяди Айзека был нарушен. Либо самим фактом, что мы попали к Юлии, либо тем, что она не поставила на нас клеймо.
— Это важно, Давид! Юлия не случайно выкупила нас. Она нас искала и нашла. Вероятность совпадения — 0,4%. Значит, мы ей нужны не как роботы!
— Ты забыла дядину монографию? Помпилианцы не ассоциируют рабов и людей. Юлия не могла нас найти, пока мы были рабами! Мы попадали в «слепое пятно» ее психики.
На детей было любо-дорого посмотреть. Щеки разрумянились, речь обогатилась интонациями, руки пришли в движение. Близнецы стремительно «оттаивали» — так увлекла их логическая головоломка.
— Тем не менее, она искала и нашла.
— Возможно, ее попросил об этом дедушка. Вероятность… около 30%, — Давид виновато потупился. — Точнее не выходит.
— Или наш неизвестный отец. Вероятность… Тоже около тридцати.
— Получается, что Юлия — не помпилианка!
Эту фразу близнецы, не сговариваясь, произнесли хором.
— Иначе она не нашла бы нас.
— Она не пользуется рабами!
— Она не стала нас клеймить!
— Она не помпилианка!
— Полукровка?
«Айзек Шармаль имел дело с Юлией раньше, — подсказал издалека маэстро Карл. — Он точно знает, что Юлия — чистокровная помпилианка. Повторив умозаключения близнецов, милый дядюшка Айзек способен сделать кое-какие интересные выводы…»
Дверь с шелестом отъехала в сторону.
— Выходи, — угрюмо приказал барабанщик.
IIIЕсли ноги слушались, то голова объявила забастовку. Или ушла в отпуск по болезни. В правом ухе бил набат. В левом кто-то мерзко, визгливо хихикал. Перед глазами вертелась огненная карусель. Стены коридора мотались из стороны в сторону, словно он находился в салоне мобиля, ведомого пьяным в дюзу водителем. Королева Боль шествовала бок-о-бок с верным вассалом. Ладонь Королевы лежала на ржавом штыре, засевшем в ребрах.
И вдруг эта ладонь сжалась в кулак.
Инерция бросила его вперед. В груди полыхнуло яркое пламя электросварки, рассыпавшись шариками окалины. Однако упасть Лючано не дали. Гитарист с барабанщиком, шагавшие позади, держа пленника под прицелом импульсных лучевиков, успели подхватить его под руки. Конвоиры не доверяли «профессору», боясь притворства. Стволы уперлись под ребра — слева и справа. Хорошо хоть, не там, где угнездился проклятый штырь.
Дальше его, считай, несли.
Путь закончился у типовой мембраны. Сейчас пленника держал только барабанщик. Гитарист, убрав оружие в кобуру, снимал перчатки из непромокаемой ткани. Ну конечно! Пленник весь в крови, а мы — вехдены, нам крови касаться нежелательно. Внутренний огонь у нас от этого страдает. Переоделись, чистоплюи. Камуфляжик запачкали, пока живого человека били! Похищаем, значит. Убиваем. Психирам скармливаем.
А пальчики в крови измарать — запрет!
Впрочем, перед логикой энергетов пасуют самые могучие умы Вселенной. Куда уж скромному невропасту…
Гитарист хлопнул по идентификатору. Мембрана, распавшись на тонкие лепестки, втянулась в стены. Пленника толкнули внутрь. Тарталья моргнул — раз, другой. Ущербное зрение играло с ним злые шутки. На него рушилось и все никак не могло упасть небо — огромное, звездное.
Бескрайняя глубина выстлана черным бархатом. Бриллиантовые гвоздики забиты по шляпку. Мерцают огоньки. Плывут объемные диаграммы. Пульт изгибается полукругом.
Они в открытом космосе!
И, судя по всему, корабль давно покинул Террафиму.
Ноги подкосились. Барабанщик усадил пленника в свободное кресло. Инстинктивно Лючано захотел вцепиться в подлокотники — и не смог. Руки были скованы силовыми наручниками. Он и не заметил, когда ему нацепили «браслеты».
«Корабль — это скверно. Очень скверно, малыш, — озабоченно бросил маэстро Карл. — На планете у тебя имелся шанс. А космос не прочесать патрулями, не просканировать локаторами. Спишут за борт — и поди узнай, где сгинул какой-то невропаст…»
— Смотри сюда!
Лючано повернул голову. Еще один вехден, которого он раньше не заметил, указывал на висящую в воздухе рамку. Устройство гиперсвязи. А вехден — Бижан Трубач. В памяти четко отпечатался снимок, где Бижан, раздувая щеки, дул в трубу.
Он здесь главный, хомяк.
Картинка в рамке была плоской — на объемную требовалась уйма энергии. Гипер и так жрал ее без меры. Плюс наводки на остальную аппаратуру… Изображение шло полосами и волнами — помехи. Тем не менее, Лючано узнал человека, находившегося на другом конце Галактики. Несмотря на то, что нижнюю часть его лица закрывала белая повязка.
— Кто это? — спросил Фаруд Сагзи из рамки.
Он говорил на вехд-ар, но Лючано все понял. Другой вопрос был бы сейчас абсолютно неуместен.
— Профессор Адольф Штильнер, — ответил Бижан на унилингве.
Фаруд вгляделся пристальнее.
— Это не профессор Штильнер.
Голос его не предвещал ничего хорошего. Лючано помалкивал, надеясь, что бывший сиделец Мей-Гиле сам узнает любимого экзекутора. Сагзи о чем-то распорядился. Через пару секунд в рубке сделалось заметно светлее.
— Борготта?! Что ты делаешь на «Нейраме»?!
Лючано выдавил из себя грустную улыбку. Забыв о наручниках, попытался развести руками:
— Твои люди схватили меня по ошибке. Вместо профессора.
— Та-а-ак…
В гневном взоре Фаруда отчетливо разгорался вехденский огонь. Бижан Трубач попятился, конвоиры съежились и прикинулись деталями обстановки.
— Идиоты! — взорвался Сагзи. — Это Лючано Борготта, невропаст. Мы с ним вместе сидели на Кемчуге! За что вы его измордовали?!
— Это опасный человек! — голос Трубача «пустил петуха». — Он убил…
— Кого? Кого он убил?!
Лицо Фаруда весьма кстати пошло багровыми полосами. Помехи с услужливостью наемника-кукольника добавляли вехдену праведного гнева. Рамка начала плыть перед глазами. Фокусировать на ней взгляд было все труднее.
— Кавабату! Психира!..
— Психира?!
Рамка свернулась тонкой спиралью. На верху спирали горела звезда.
Свет в рубке померк.
IVЧернота.
Провал.
Ослепительная вспышка. Радужный калейдоскоп. Ничего не разобрать. Снова тьма. Суета вдалеке, на периферии сознания… Боль! Я здесь, моя Королева! Лючано Борготта по вашему приказанию…
Ребра стискивают стальные обручи. Щупальца спрута. Кольца гиганта-удава. Может, это татуировка Папы Лусэро? Разрослась, заматерела, набралась сил — и душит носителя?
Нет, карлик-антис не сыграл бы со мной столь злую шутку!
На меня надевают доспех. Ну конечно! Старинный доспех, тяжелый, стальной… Что ж вы творите, уроды?! Он мне мал! Пластины врезались в кожу, давят… Я задохнусь! Не надо — доспех. Если доспех — значит, с кем-то драться. На мечах, топорах, кухонных скалках. Я не умею драться. Я болен. Я ранен. Дайте мне лечь. Выйду на арену — и упаду.
Оставьте меня в покое!
Не слышат. Не хотят слушать. Застегнули. Жмет. И штырь в ребрах никуда не делся. Вы б его вынули, прежде чем — доспех… Как же я, со штырем-то? Не надо! Не трогайте мою голову! Она расколется! Отвалится…
Скорей бы отвалилась!
Надевают шлем. А он не лезет. Что ж у вас все такое маленькое, тесное — и латы, и шлем?! Ага, услышали. Бьют кувалдой, чтоб налез. Отстаньте, изверги! Сейчас шлем заклепают — и уже не снимешь. Никогда. Придется всю жизнь в шлеме ходить.
Опустили забрало. Сплошное, без дырок, без щелей. Ничего не вижу. Дайте мне меч! — я вас… слепой, раненый!.. падая, лёжа, зубами…
«Успокойся, малыш».
Маэстро? Вы тоже на арене?! Ну, вдвоем-то мы их…
«Втроем, дружок. Втроем».
Во тьме роились блестящие мухи. Кружились, выписывали петли, мельтешили перед глазами. «У тебя нет глаз, малыш». Действительно, нет. Заросли диким мясом. Как же тогда он видит звездную пургу из золота и серебра?
Это смерть?
Голова ныла, как ревматический сустав на погоду. Одолевал зуд. Казалось, туловище покрыто сыпью. Штырь в ребрах торчал по-прежнему, но беспокоил не слишком. «Живехонек, дружок, — доверительно сообщил Гишер. — У мертвых ничего не чешется». Тарталья хотел было взъерепениться — мол, ты-то откуда знаешь?! — но передумал.
Вдруг старый экзекутор и впрямь что-то знает?
— Как? Это еще не все?
Знакомая рубка звездолета. Кресло с Лючано откатили в дальний от входа угол. Перед рамкой гиперсвязи мыкался понурый Бижан, огребая от начальства по полной. Гитарист с барабанщиком смахивали на надувные куклы, из которых выпустили две трети воздуха.
— Докладывайте!
Разнос продолжался. Помехи окончательно превратили лицо Сагзи в злобную морду чудовища-людоеда.
— Мы взяли еще одну… э-э… Пленницу.
— Зачем? — спросил Фаруд.
В голосе его читался интерес хирурга, выяснившего, что коллега-анестезиолог вместо наркоза ввел оперируемому литр простокваши.
— Она сама просила! Уверяла, что даст информацию. Ну, я и решил…
— Ты решил? Какое у тебя было задание?
— Захват детей и профессора.
— Вот именно! Дополнительные «пленницы» в задании не фигурировали. И, тем не менее, ты решил…
Беседа шла на вехд-ар. Гортанный, цокающий выговор. Но незнакомые слова чудесным образом трансформировались в понятную речь на унилингве. И последняя странность: Тарталья видел происходящее сверху. Может, он до сих пор без сознания? А его когтистый Лоа-полиглот, оставив тело, болтается под потолком рубки?
Если так, хорошо бы взглянуть на себя со стороны.
А ну-ка…
Рубка крутнулась перед глазами, вызвав мгновенный приступ головокружения. Секундой позже Лючано уже лицезрел тело, сидящее в кресле. В первый момент он не узнал себя. «Вот что значит, — с сочувствием произнес маэстро Карл, — изуродовать, как бог черепаху!»
Сравнение было точным.
Испачканная рубашка исчезла. Торс плотно облегал бронежилет, по дизайну стилизованный под черепаший панцирь. Края жилета врастали в тело, уходя в плоть тонкими отростками-ложноножками. На грудной панели мерцали ряды индикаторов: семь красных, четыре ярко-синих и десяток зеленых. Голые руки по-прежнему сковывали силовые наручники. По правому плечу, забираясь под жилет и на открытую шею, вились щупальца татуировки.
На голове красовался глухой шлем с прозрачным забралом. От шлема к панцирю, пульсируя, тянулись гибкие стебельки. Стебель потолще рос из теменного гребня. Вверху он изгибался и пропадал из поля зрения. Как «удочка» у глубоководной рыбы-удильщика.
«Им ты и видишь, — просветил Гишер. — Камерой на конце „удочки“».
Сквозь забрало Лючано разглядел слой «замазки» цвета корицы, покрывавший его собственные глаза. Вокруг глаз темнели огромные синяки: «очковый эффект» от сотрясения мозга. Щеки испещрили мелкие оспинки — следы кассетного инъектора.
В памяти всплыло название этого чуда техники. МОРС — мобильная регенеративная система. Малый комплект, со встроенным «толмачом» на сорок два языка. Полный выглядит как скафандр — по визору показывали. Спецснаряжение для элитных частей: диверсантов, разведчиков и групп захвата. В МОРСе даже серьезно раненый боец мог продолжать активные действия.
«Выше нос, малыш. Ты нужен им живым…»
— …спит. Или в коме. Пытались разбудить — не смогли.
— Дайте изображение!
«Удочка» повиновалась мысленным командам, словно часть тела. «Как раб — помпилианцу», — пришло на ум гадкое сравнение. Камера качнулась, ловя в объектив Бижана и рамку с Фарудом. По знаку Трубача барабанщик принялся колдовать над пультом. Перед рамкой в воздухе сконденсировалась обзорная голосфера.
— Спит, говорите?
Юлия, как ни в чем не бывало, прохаживалась по студии, осматривая импровизированное узилище. Одежда помпилианки была в полном порядке. Черные волосы она стянула на затылке резинкой, образовав игривый хвост. Лицо отражало сдержанный интерес:
«Куда я попала?»
— Идиоты! Лучше бы вы схватили короля Бенуа… В рубку ее! Только без грубостей. И наладьте нормальную связь, наконец! Стабилизация скорости на гипер-оптимуме — 0,63 света. Всему вас учить надо!..
Барабанщик с гитаристом покинули рубку со скоростью, близкой к гипер-оптимуму. Бижан же активировал еще одну сферу на коммуникаторе. В первый миг Лючано решил: трубач открыл окно прямиком в адский котел! — и вскоре понял, что недалек от истины.
В сфере отражался реакторный отсек корабля.
Фильтры камеры предупредительно ослабляли сияние: иначе зритель мог ослепнуть. Вертикальный прозрачный цилиндр реактора, высотой в два человеческих роста, наполняло яростное пламя. В центре конденсируясь в плотный шар огня, по краям оно бурлило, клубилось, свивалось кольцами. Жадные языки протуберанцев облизывали стенки, пробуя цилиндр на вкус.
В реактор словно заточили микро-звезду.
Что за процесс питал рукотворное светило энергией — аннигиляция, кварковый распад, банальный термояд или что-то еще, известное лишь Хозяевам Огня — Лючано не знал.
У реактора замерли два голых по пояс вехдена. Нижние части лиц у обоих закрывали белые повязки, обязательные при работе с огнем. Ну конечно! — второй гитарист и клавишник… Музыканты-террористы занимались важным делом. Каждый просунул правую руку в цилиндр через короткий и толстый патрубок. Оба сосредоточенно налаживали что-то внутри. По стенам отсека метались алые сполохи — демоны плясали в пекле под аплодисменты владык.
От любого, кроме вехдена, давно не осталось бы и пепла. Температура в реакторе составляет миллионы градусов. Да и в самом отсеке наверняка жарковато. Но клавишник с гитаристом даже не вспотели. Их обувь, штаны и повязки на лицах тоже оставались целехоньки.
— Реакторный, ответьте!
— Реакторный на связи!
Руки вехденов шевелились, лепя раскаленный «снежок».
— Стабилизировать скорость на 0,63 света. Держать до следующего распоряжения.
— Есть 0,63.
Музыканты глянули на приборную панель, плохо различимую из рубки. Затем уставились на светило в реакторе. Сияние центрального шара изменило цвет, из охристо-алого делаясь стерильно-белым. Бледно-голубые протуберанцы оплели шар сплошным вихрящимся коконом.
Фильтр камеры еле справлялся с нагрузкой.
— Ты очнулся, Тарталья. Не притворяйся.
Изображение в рамке стало четким. Фаруд хмурился и заметно нервничал.
— Как ты оказался в доме Юлии Руф?
— Она меня пригласила. В гости.
— Ты выбрал удачное время для визита, — буркнул вехден. — Ладно, допустим. Как ты убил психира?
— Тростью.
Хвала МОРСу: можно было говорить шепотом, почти не шевеля губами. Транслятор шлема усиливал самый слабый звук.
— Я чего-то о тебе не знаю. Чего?
Обнаглеть? «Ты обо мне вообще ничего не знаешь, Фаруд!» Или не дразнить зря опасного человека?
«Вали все на меня!» — ухмыльнулся издалека старик-экзекутор.
«Спасибо, Гишер!»
— Я — экзекутор. Помнишь Кемчугу? Гишер многому меня научил. Плюс пси-устойчивость невропаста. Посмотри в энциклопедии: мы негипнабельны, и так далее.