Тем не менее Поросуков был отпущен с заявлением, что Оттоманская Порта заключит мир в обмен на Правобережную Украину, если русские послы встретят великого визиря Кара-Мустафу в десяти переходах от Дуная. Турецкая армия уже выступила, и Поросуков спешно послал отчет из Валахии.[166] 12 апреля 1678 г. царь Федор Алексеевич по совету с патриархом Иоакимом и боярами указал послать Ромодановскому «тайные вести» от Поросукова, повелел командующему выступать в поход и… начать переговоры с Кара-Мустафой на рубеже Буга.
Этот указ с подробной инструкцией, как надлежит говорить с турками о древней «исконной братской дружбе и любви» между царями и султанами, отражал сомнения и колебания московского правительства, уверявшего, что «его царскому величеству подлинно известно, как он, Мустафа, будучи у султанова величества еще первым пашой, всегда султаново величество наговаривал ко всякому добру и к поддержанию исконной дружбы с великим государем». Важно было, что переговоры поручались только русскому командованию: известить или не известить о них гетмана Самойловича было делом Ромодановского (пункт 14).
Итак, Ромодановский должен был всячески оправдываться за шедшие с 1673 г. военные действия, при этом заявляя, что Чигирин и вся Украина, «которая зовется Малой Россией», с древности принадлежала предкам Федора Алексеевича и лишь «на некоторое время от подданства… отлучилась», «а у турецких султанов никогда Малая Россия в подданстве не бывала». Так что если турки не откажутся от своих притязаний, «кроворазлитие» падет на их головы.[167]
Эта инструкция осталась бы только в летописи дипломатических казусов, если бы 11 июля, когда армия Ромодановского переправлялась через Днепр и уже вступила в бой, Федор Алексеевич не послал командующему собственный, именной указ, как бы в дополнение прежнего наказа, но без совета с патриархом и боярами. Изумительно, что документ, опубликованный в Собрании государственных грамот и договоров (т. IV, № 112, с. 365–366) и Полном собрании законов Российской империи (т. 2, № 729, с. 166–168), так и не привлек должного внимания историков.
Между тем свою главную мысль царь выразил определенно: «Буде никакими мерами до покоя приступить, кроме Чигирина, визирь не похочет, и вам бы (Г. г. Ромодановскому с его сыном и заместителем князем Михаилом. — Авт.) хотя то учинить, чтоб тот Чигирин, для учинения во обеих сторонах вечного мира, свести, и впредь на том месте… городов не строить» (для максимальной точности цитаты из указа не адаптированы). О военных действиях Федор Алексеевич вообще не говорит — благо Ромодановскому было дано время для переговоров с Кара-Мустафой под предлогом ожидания войск Черкасского. Другое дело, что разрушение Чигирина было крайней уступкой.
Добиваясь мира, Ромодановский путем переговоров должен был стараться, чтобы русско-турецкое соглашение «малороссийским жителям не ко утеснению было» и чтобы новая граница не привела к столкновению с Речью Посполитой. Требуя от командующего «почасту» извещать Посольский приказ о ходе переговоров, Федор Алексеевич на самом деле хотел от Ромодановского невозможного, например, советоваться о разрушении Чигирина с Самойловичем и «того смотреть и остерегаться накрепко, чтоб то Чигиринское сведение не противно было малороссийским жителям».
«А сее бы нашу великаго государя грамоту держали у себя тайно, — писал в конце Федор Алексеевич, — и никто б о сем нашем великаго государя указе, кроме вас, не ведал». Это было тем легче сделать, что Посольский приказ, через который шла переписка, почти все царствование Федора Алексеевича был лишен боярина-судьи и ведался дьяками. Конечно, приказ был подотчетен Боярской думе и она должна была в итоге получить доклад о секретных мероприятиях. Но, учитывая, что думные люди и ранее испытывали колебания в вопросе о продолжении войны, инициатива государя не должна была встретить серьезного сопротивления. Уж по крайней мере, никто не заступился за бедного Ромодановского!
Не утаить шила в мешке было и в армии: даже до Гордона дошел слух, что воевода получил в десятых числах июля царское предписание вывести Чигиринский гарнизон и взорвать крепость, если нельзя будет удержать ее.[168] Это было не совсем то, о чем писал царь в известной нам грамоте, но именно так указ Федора Алексеевича был реализован: русское командование предприняло все, чтобы турки сами взяли Чигирин и чтобы у казаков было меньше поводов для возмущения (именно они первыми бежали из крепости!).
Кто-то может сказать, что это была грубая работа, как будто от Ромодановского, в его состоянии, можно было требовать утонченности — если он вообще не впал в апатию, предоставив действовать В. В. Голицыну и таким деятелям, как полковник Карандеев. Я же прошу обратить внимание на то, что князья Ромодановские выполнили свой долг перед государем до конца. Никто из современников не заподозрил в чигиринской трагедии замысла московского правительства: даже поляки, даже Юрий Хмельницкий, для которых такие сведения или хотя бы намеки были бы на вес золота!
Цена мира
Последствия падения Чигирина и так были велики. Не говоря о невинно убиенных Ржевском с товарищами, царь Федор грустил о г. Каневе, взятом турками и татарами под водительством Ю. Хмельницкого, о перешедших на сторону неприятеля Черкассах, Корсуне, Жаботине и вообще значительной части Правобережья. Правда, гетманский сын Семен Самойлович вновь привел к покорности Канев, Корсунь, Черкассы и др. — но не к добру, ибо по приказу отца выжег города, местечки, села и деревни на западной стороне Днепра, «чтоб впредь неприятельским людям пристанища не было».[169]
Не лучше обстояли дела на востоке, где падение Чигирина было воспринято как признак слабости «Белого царя». Государь упорно, но не слишком результативно требовал от воевод усмирять казаков в их перманентной войне с кочевниками (атаманы-молодцы действительно временами перегибали палку, добираясь до самых туркмен и персов). Бои казаков с калмыками, вытекающие из взаимных обид, велись столь самозабвенно, что последние нападали даже на «умиротворителей»-стрельцов.[170] С весны 1678 г. усилились столкновения казаков с калмыками на Яике, в Красноярском, Тобольском и Кузнецком уездах, с киргизами в Красноярском и Томском уездах, с татарами и башкирами в районах Уфы, Кунгура и Тюмени.[171]
Напрасно государь с января до июня 1678 г. призывал послужить на Украине калмыков тайши Аюки, ногайцев и едисанских татар: те откликнулись в крайне незначительном числе, дожидаясь исхода кампании.[172] Любопытны, но малоэффективны были попытки Федора Алексеевича применить ученое понятие милосердия к окраинным народам (как, впрочем, и урезонить своих воевод). В Охотске Юрий Крыжановский и приказный Петр Ярыжкин с трудом отбились от тунгусов. Несмотря на то что повстанцы убили сообщников дани, царь после основательного расследования злоупотреблений администрации велел новому воеводе «жить… с великим опасением, и к иноземцам держать ласку и привет, и тайным и всяким обычаем проведывать в них шатости», действуя исключительно мирно. Русских же участников конфликта воевода Бибиков должен был «бить кнутом на козле и в проводку без всякой поноровки, и сослать в Даурские остроги в пешую службу, и животы их взять в нашу, великого государя, казну».
Бибиков, отличавшийся общими для всех воевод пороками, от такой милосердной политики пострадал — был убит аборигенами со всем отрядом русских людей. Оставшиеся в живых товарищи его были царским указом казнены за «тунгусам обиды и налоги великие». Эта история не остановила Федора Алексеевича, и после донесений о волнениях тунгусов от енисейского воеводы государь указал расспросить переселенных казаками инородцев: «по своей ли они воле в то зимовье пошли или их взяли казаки поневоле, и для чего, и какой тесноты им те казаки не чинили ль? И где они хотят жить?.. И где они жить захотят, и им тут жить и велеть, а ясак платить равный прежнему». На этот раз, правда, помимо казаков казнить было велено и двух тунгусов-убийц.[173]
Памятуя о восстании башкир при Алексее Михайловиче, царь Федор 17 апреля 1678 г. подтвердил запрещение русским вступаться в их земли в Уфимском уезде.[174] В благодарность за трогательную заботу об инородцах государь получил сообщение, что башкиры подбивают татар воевать против русских. 15 декабря 1678 г. они «говорили, что твой, великого государя, город Чигирин турецкие и крымские люди взяли и твоих государевых людей побили, а они дескать потому и будут воевать, что у них одна родня и душа: турецкие и крымские там станут биться, а они, башкиры и татары — станут здесь биться и воевать».[175]
Уже 10 ноября 1678 г. Федор Алексеевич вынужден был издать указ об укреплении вооруженных сил в Сибири (на основе исторической справки о мерах правительства по защите мирного населения с 1668 г.). 3 декабря он уточнил указ в связи с вестями о готовящихся нападениях на Красноярск, Енисейск и Даурские остроги. 3 февраля 1679 г. появилась царская грамота в Тобольск об утеснениях русских и ясачных татар от калмыков, 4-го — в Якутск о столкновениях с тунгусами, затем распоряжения об обороне потребовались во множестве: в указах упоминаются ханты, самоеды, коряки и т. п.
Наиболее опасной была выявившаяся в феврале подготовка похода калмыков и киргизов, «со многими немирных земель иноземцами», на Красноярский, Кузнецкий и Томский уезды. Кроме того, 11 марта государь предупреждал чердынского воеводу о набеге татар и башкир на Кунгур и Сибирские уезды, а 10 июня — о набеге татар и башкир на Пермь Великую.[176] Впрочем, русские воеводы и поселенцы не дожидались особых распоряжений по защите своих жизней и жилищ: немногие особо крупные отряды кочевников имели успех, но к осени и об их судьбе поступили в Москву утешительные известия.
Киргизский князь Шанда с союзниками был разбит и обезглавлен под Томском, успев сжечь Ачинский острог и несколько деревень. Калмыки и тувинцы с сообщниками разных племен уничтожили 16 русских деревень и множество татарских селений, осадили Красноярск и четырежды приступали к городу, прежде чем были отбиты воеводой Загряжским и затем потоплены в Енисее атаманом Родионом Кольцовым. Успокоившись, царь послал суровый выговор красноярцам, которые, не вынеся вида безнаказанно свирепствующих вокруг города тувинцев, вывели на стены и расстреляли их аманатов (заложников). Воевода же Даниил Загряжский, не удержавший своевольных красноярцев от сего поступка (ибо готовился к вылазке, чтобы изрубить злодеев), был царским указом посажен в тюрьму.
В мерах к бунтовщикам государь ограничился тем, что, милостиво приняв в Москве послов сибирского калмыцкого хана Бошохты и мирных тайшей, велел впредь восточных инородцев к Москве не пускать, наложил на ряд племен экономические санкции и постарался ограничить поступление к ним современного оружия (а то кочевники располагали даже винтовками, которые в значительном числе поступили на вооружение русской регулярной армии только при канцлере В. В. Голицыне).[177]
Нельзя, однако, сказать, что отзвуки сдачи Чигирина на востоке совсем ничему не научили Федора Алексеевича. Первым в Европе получив подробные сведения о Цинской империи, которые привез оттуда посланник Николай Милеску-Спафарий (они стали весьма популярны в России и на Западе), царь живо прореагировал на первые известия об опасности для пограничного Албазина и Нерчинска. Федор Алексеевич собирался удержать границу по Амуру, хотя последних донесений (март 1682 г.) получить, видимо, не успел.[178] Из-за придворных интриг правительство Софьи пошло на неоправданные уступки цинам (подтвержденные правительством Нарышкиных) и создало повод для продолжающегося по сей день пограничного спора.
Возникает вопрос, чего же добился царь Федор, с таким трудом и издержками сровняв с землей Чигирин? Правда, он надеялся на лучший исход переговоров, которыми можно объяснить отвергнутое турецким военным советом предложение Кара-Мустафы отступить от крепости. В реально сложившейся ситуации ближайшая выгода была получена в ходе переговоров с великими и полномочными послами Речи Посполитой в Москве, закончившихся еще до падения Чигирина (в основном договорились к 18 июля, текстами разменялись 3 августа).
На переговорах, подробно описанных в русских документах и записках участников польского посольства Бернгарда Таннера,[179] представители Речи Посполитой предлагали заключить не вечный мир (как хотел Федор Алексеевич), а перемирие, при условии передачи на их сторону Киева, Смоленска, Невеля, Себежа и Велижа. В ходе упорных многодневных дебатов, когда обе стороны не раз угрожали оружием (царь даже заявил, что готов заключить союз против Польши с султаном), удалось склонить поляков ограничить свои аппетиты Невелем и Велижем вкупе с полумиллионом злотых (100 тыс. руб.). Город Себеж и еще 100 тыс. руб. Федор Алексеевич обещал передать полякам после ратификации договора королем (№ 730).
Уступчивость поляков в немалой мере объяснялась тем, что вопрос о Чигирине выпал из договора. Послы Речи Посполитой, требовавшие, чтобы он был отложен «до комиссии», были уверены, что таким образом всегда будут иметь повод расторгнуть договор, удержав полученное. Понятно, что они тщательно избегали и разговора о союзе против турок: даже вопрос о «не заключении договоров одному государю без другого с султаном турецким и ханом крымским» был отложен «до комиссии будущей с посредниками». Поляки столь уповали на истощение России в войне с турками, что князь Чарторыйский однажды сгоряча предложил, чтобы Чигирин и Правобережная Украина оставалась за царем все перемирие (до июня 1693 г.).
Фактическое исчезновение вопроса о Чигирине из русско-польских и русско-турецких отношений стало для Яна Собеского и панов Рады пренеприятнейшей неожиданностью. Сняты были также многие противоречия государя с оппозицией при московском дворе, в которой особенно заметен был патриарх Иоаким, ради мира готовый на любые уступки соседям и до крайности опасавшийся «агарян». Дошло до того, что шведский посол в Польше заявлял: «Лихи на нас были ближние бояре, особенно Матвеев, они отвращали от мира покойного государя; но теперь дай Бог здоровья патриарху московскому; он нынешнего молодого государя духовными беседами склонил к вечному миру с нами!» Благодарили Иоакима и поляки: 14 июля он пришел на переговоры, шедшие на грани разрыва, и потребовал уступить Речи Посполитой города и казну, внеся в договор только статью об охранении православия. Он же стоял на стороне поляков в вопросе об исключении из договора статьи о русско-польском союзе. Требования Иоакима, доведенные и до государя, были удовлетворены.[180]
После распространения в России вестей о падении Чигирина правительство, кажется, подыгрывало Иоакиму, объявившему Отечество в опасности. Разрядная записная книга о «полковых делах» (с ноября 1678 по сентябрь 1679 г.) наполнена указами царя Федора Алексеевича (именными, вместе с Боярской думой и по «совету» с патриархом) о необходимости единодушно, «без нетчиков» и «без мест» выступать «против турецкого султана с войсками и крымского хана с ордами» в составе нескольких армий под общим командованием князя Михаила Алегуковича Черкасского и князя Михаила Юрьевича Долгорукова. Распоряжения государя, помимо обычной предусмотрительности и склонности опираться на точные «доклады» об обстоятельствах прошлых лет, отличаются особенной резкостью и даже суровостью, обещая виновным по различным случаям «быть в жестоком наказании, и в разорении, и в ссылке без всякого милосердия и пощады».[181]
Общая разрядная записная книга 1678–1679 гг., хотя и сохранилась не полностью,[182] ясно свидетельствует, сколь видное место занимали военные дела в расписании занятий царя Федора Алексеевича. В поход вновь, и очень сурово, требовалось выслать из Соли-Камской выборных солдат А. А. Шепелева, заменив раненых и убитых солдатскими детьми и родственниками.[183] Отъявленных дезертиров вешали, чтоб другим бегать из полков «было неповадно».
Летом 1679 г. против ожидаемого похода турок и татар на рубежах было сосредоточено: в Большом полку дворянской и регулярной конницы 7 214 чел., стрельцов и солдат 5 229 чел. (итого 12 443); в Новгородском полку конных и пеших 3 808 чел.; в Казанском разряде конных 7 013 чел., пеших 2 292 чел. (итого 9 305); в приданном Казанскому разряду стрелецком корпусе г. А. Козловского 4 484 чел.; в Рязанском разряде, Севском полку и приданных им частях 6988 конных и 12 272 пеших (итого 19 260); в "Белгородском полку 12 488 пеших и конных; в корпусе думного генерала В. А. Змеева было 10 239 конных, 7 947 пеших (итого 18 186), в корпусе генерал-поручика г. И. Косагова на Украине 2 212 русских и 6 930 украинских воинов (итого 9142). Одна полевая сила составляла более 89 тыс. чел., не считая полков, занимавших укрепленные черты и стоявших «в полевых городах за чертою».[184]