Одиноко, тоскливо чувствовал себя Илья. Руки устали держать трофей, начали замерзать от тяжелой холодной кости. Егерь еще раз придвинулся к нему, приказал властно:
— Ну-у! Не доходит?
Илья умел подчиняться приказам. Ему было очень жаль своего трофея, но еще больше он жалел себя. Жалел за то, что приходится подчиняться. Он подошел к охотникам, и все, словно ждали его, перестали разговаривать, расступились перед ним и перед командиром. Пачкая кровью снег, Илья опустил тяжелые рога, с трудом выдавил из себя:
— Д-дарю. Вам. — Он хотел сказать еще что-то, но командир опередил его, поймал за руку и крепко ее пожал. — Ну-у. И не жалко? Если так — спасибо.
Приняв подарок, обращаясь сразу ко всем, командир похлопал Илью по плечу:
— Хороших охотников мы растим в училище! Скоро на волков будем охотиться. Таких надо брать в бригаду, освобождать от занятий. Слышите?
Все разглядывали и хвалили трофей, добытый курсантом Ильей Коробовым.
Вторые сутки стая отдыхала, обжиралась мясом задранного лося. С каждым часом мясо убывало, поляна в лесу была усеяна обглоданными костями. Сытые псы хитрили друг перед другом, уносили прятать куски получше. К остаткам лося Одноглазый больше не совался. Делал вид — он сытый, мяса совсем не хочет. Рвань от Чапы за свой аппетит получать не хотелось. Разве он виноват, что может съесть сколько угодно и еще немножечко. Он грелся на солнышке, делал вид, что дремлет, одним своим глазом видел больше других.
Когда Чапа уходила к ручью попить, Хромой по-воровски хватал из остатков что придется, торопился унести в свою кладовую. Хромой Одноглазого не интересовал — пусть сам ест вонючую брюховину. Одноглазый следил за Мальчиком, за Сыном волка. Им все дозволено. Им лучшее. В табели о рангах стаи Одноглазый числился на самой последней ступеньке. Черных дней ему хватило сполна, но и эти дни его кое-чему научили.
Одноглазый наблюдал. Ага! Сын волка уверен, никто не тронет, не посмеет прикоснуться к его запасам. За ним Чапа! Вот он снова тащит зарыть кусок, делает это почти на виду у всех.
Перепрятывать запасы Сына волка Одноглазый не собирался. Он быстренько съедал их, снова грелся на солнышке и «дремал». Совесть его не мучила. Другим-то путем попробовать такого добротного мяса он не мог.
Мальчик уносил куски в одно и то же место, и Одноглазый убедился — считать он совсем не умеет. К трем кускам он приносил еще один и не обращал внимания, что два куска уже съедены. Одноглазый не жадничал, оставлял Мальчику кусочек поменьше, убегал к своему месту «подремать» и ждал, когда Мальчик еще поднатаскает мясца. «От многого берешь немножко — не грабеж — дележка». Одноглазый, конечно, не знал этой поговорки, видимо, и поступал из-за своего незнания по-другому. Брал много, а оставлял чуть-чуть.
Одноглазый наблюдал и за Чапой, очень сожалел, что она не делает запасов — знала, ненавистная, все равно первый кусок ее. С каким бы удовольствием он обокрал ее саму!
Чапа жадничала напрасно. Доесть лося стая не успела.
Весенний ручей журчал весело, куда-то спешил, круто обегал лесные завалы. Бим напился воды, не спешил возвращаться к стае. Ручей его заинтересовал, он понаблюдал за течением, решил немного поразмяться и познакомиться с местностью.
Поваленная с берега на берег сосна перегородила ручей, обломанные сучья резали стремительный поток. В этом месте вода собирала всякий лесной хлам, в высоту и в ширину рос на ручье затор. Бим поглядывал на затор, решал, можно ли перебраться по стволу сосны на другой берег.
Решить не успел. Как ни шумела вода, человеческие шаги Бим услышал. Он отбежал от затора прочь, прилег в кустах высохшего малинника. Предосторожность оказалась не лишней. Что-то напевая себе под нос, вдоль ручья шел человек с огненной палкой за плечами. У затора, где только что стоял Бим, он остановился, быстро оглянулся вокруг, сбросил с плеча огненную палку. След Бима он разглядывал долго. Бим узнал в нем грибника, ранившего Чапу.
Шажок за шажком, не выпуская из рук огненной палки, человек направился по ручью в сторону отдыхающей стаи. Он не торопился. Теряя след, возвращался по ручью назад и снова начинал отмеривать свои маленькие шажки.
А Бим торопился очень. Не жалея сил, окружным путем он вернулся к стае, и через несколько секунд все уже были в сборе, настороженно смотрели на вожака. Один лишь Каштан не мог быть со всеми. Он пополз, потащил по земле раненые ноги, изо всех сил перебирал передними. Тело не слушалось. Бим мельком взглянул на него, с сожалением — на остатки лося и решил — еды для Каштана оставлено много. Думать о нем больше не оставалось времени.
Стая устремилась за Бимом, а Одноглазый растерянно замешкался. Как же так? Ждал-ждал, пока Сын волка и Мальчик поднатаскают вкусного, а здесь? Здесь-то кому оставили? Можно и не воровать!
Одноглазому было очень жаль и то и другое. Он оглянулся на остатки лося, увидел Каштана, тоску в его глазах. Этот взгляд подстегнул его, он понял, зря столько мяса одному не оставят. Что есть силы он пустился догонять стаю.
Заглушая пение птиц, звуки ручьев, другие лесные звуки, глухой россыпью прокатилось эхо ружейного выстрела. Бим приостановился, оглянулся на выстрел, и ему показалось — он слышал предсмертный плач своего товарища.
* * *Егерь Иван Сергеевич Максимов шел по ручью и приглядывался к волчьим следам. Он видел, идет в пяту волка — в сторону, противоположную его пути — это не смущало его. Давненько волки не шалили в этом краю. Иван Сергеевич думал об этом, вспомнил, как зимой в соседнем селе волки драли овец, на краю села жрали ворованных со двора гусей. Думал и о том, как несколько десятилетий назад волка объявили полезным, придумали ему должность — санитар леса. Он знал, что теперь об этом вспоминать стыдятся, потому что лесные санитары воруют у людей миллионы.
С такими думами Иван Сергеевич вышел на лесную поляну и наткнулся на остатки лося.
— О-о! — удивился егерь, — хорошо посанитарили! Сколько же тут следов? И мелкие здесь, и крупные? Что за волки?
Егерь увидел под кустом затаившегося Каштана, вздрогнул от неожиданности, сдернул с плеча ружье. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Каштан жался к земле, молча скалился, силился двинуться в сторону человека. Раненые ноги не позволяли этого сделать.
— Вот, значит, как? Испытываешь? Осенью-то вы меня на зуб испытать хотели? Испытанный! Не таких видывал!
Егерь считал следы, не выпуская из поля зрения пса. Время от времени он заговаривал с ним:
— Ну вы и сволочи! Понятно теперь, какие волки в округе шарят! На волков, значит, вину валите? Как же вы до жизни такой докатились?
Пес наблюдал за человеком, слушал его мягкий неторопливый говор. У него даже мелькнула надежда — его не тронут. Не тронут? А хозяин на дачах? Разговаривал ласково, а за помятый цветок ломал о хребет палку. Человек обошел поляну и приближался к псу. Голос его теперь не оставлял Каштану никаких надежд:
— Под лосем побывал, выходит? Маловато он покрошил вас, паразитов! Такого зверя сожрали!
Каштан собрал все свои силы, вихляя задом, поднялся, попытался бежать. Прыжка у него не получилось, зад завалился набок, а передние ноги без толку царапали землю. Каштану казалось, он уползал быстро, а неторопливый голос не отставал от него, мягко падало к нему слово за словом:
— Жалко мне тебя, а помочь, извини, одним лишь могу. Служба. Допустим, поправишься? Думаешь, лес-то без конца черпать можно? Не могу иначе. Прости.
* * *Около одной лесной деревушки стая сытно прожила больше недели. Люди здесь оказались хорошие, добрые, и, если бы не жадность Чапы, можно бы прожить рядом с ними и все лето.
Старую колхозную овчарню никто не охранял. Наткнулись на нее совершенно случайно. Сначала стая услышала непонятный рев. Пришлось остановиться и разобраться. Жалобные крики неслись из овчарни. Стая стала издали наблюдать за ней.
Прошла почти половина дня, а у овчарни не появилось ни одного человека. Все это удивило Бима. Неужели в деревне не слышно рева? Овец-то ведь пасти надо?
Не мог, конечно, Бим знать, что у пастуха сегодня день рождения, и плевать он хотел на голодных и непоеных овец. Сам он был хорошо поен.
И ночью никто не приходил к овцам.
В овчарню послали самого опытного по заготовкам — Одноглазого. Овцу, которую он принес, скорехонько съели, и стая, не испытывая больше судьбу, ушла далеко.
Через два дня вернулись к овчарне. День рождения у пастуха закончился, и отара спокойно паслась до самого вечера. Снова пришлось наблюдать. Исчезнувшую недавно овцу не оплакивали ни сами овцы, ни люди. И возле овчарни, и в деревне все было спокойно.
Все получилось так, как предполагал Бим. Пара овец, зарезанная Одноглазым и Мальчиком, хорошо подкрепила стаю, и теперь Бим прочно усвоил, что следовало уходить отсюда подальше. С одной шкуры дважды волос не бреют. Рисковать еще раз Бим не собирался, но…
Все получилось так, как предполагал Бим. Пара овец, зарезанная Одноглазым и Мальчиком, хорошо подкрепила стаю, и теперь Бим прочно усвоил, что следовало уходить отсюда подальше. С одной шкуры дважды волос не бреют. Рисковать еще раз Бим не собирался, но…
День, второй, третий охота не задавалась. Кабаны, лоси спрятались от паутов в непроходимых болотах, а мышей как будто кто до них выбрал в этих местах начисто. Да и мышами стаю не накормишь.
Несколько дней голодному Биму снилась овчарня в глухой деревушке. Стаю-то он увел от нее, а их даже не преследовали, никто и не хватился пропажи. Вернуться?
Ночью овчарня лишилась еще двух овец. Одноглазый и Мальчик запросто зашли в нее, не мешали овцам собраться трудно. Пока они собирались, Одноглазый выкусывал у себя блох, чесался, видом своим показывал — пришел просто так, плохого делать не собирается. Мальчик сгорал от нетерпения, не за блохами же он явился в овчарню. Но пришлось и ему чесаться, ждать, когда овцы поуспокоятся.
Мягко, по-кошачьи, не пугая животных, Одноглазый подошел к выбранной им овце, легонечко прихватил шкуру, спокойно направил ее к выходу. Способный Мальчик все делал точь-в-точь, как его учитель. И на этот раз перепуганная отара переполоха не поднимала.
Бим решил не уводить стаю, понаблюдать, что делается у овчарни утром.
Знакомый уже пастух выгнал овец пастись, ему и в голову не пришло, что отара убавилась. Бим лежал в кустах, наблюдал за пастухом и за отарой. Ему казалось, что теперь все это стадо принадлежит стае. Если ночью съедать по две овцы, думал он, у глухой деревушки можно жить беззаботно хоть до самого снега.
Каждую ночь теперь Одноглазый и Мальчик уходили за своей законной парой овец, а стая, разбившись поодиночке, стояла на стреме у деревни, на подходах к овчарне, В одну из ночей Чапа самовольно оставила пост и навестила овчарню сама.
Ночной переполох из овчарни был услышан в деревне. Кто-то замигал фонарями, с криком бежали люди спасать скот, а Чапа, озверев от крови, резала одну овцу за другой. Задрала много, взять не удалось ни одной. И Мальчик, и Одноглазый бросили своих двух, вместе с Чапой едва унесли ноги.
Деревня в эту ночь не спала. Волки! Кое-кто припомнил трудные послевоенные годы, узнал почерк серого разбойника:
— Они, заразы! Семь в овчарне зарезано, двух отбили. Вроде и немного волков, а нашкодили…
Утром у колхозной овчарни собралось много людей. Егерь Иван Сергеевич поджидал бригаду охотников, лазал по крапиве вокруг овчарни. Когда следы ему рассказали все, он задумался, присел покурить на бревнышке. «Говорить охотникам, что собаки? А зачем? За убитого волка премия, за собаку — спасибо. За спасибо не согласятся ночи дежурить. А колхозу надо помочь».
Вместе с главным бухгалтером колхоза подъехал на машине зоотехник. Они заглянули в овчарню, долго о чем-то шептались. Шепот время от времени переходил в перебранку.
Увидев на дороге милицейский «газик», они прекратили ругань, спрятали бумаги и поспешили навстречу.
Вскоре Ивана Сергеевича подозвал к себе молоденький лейтенант, попросил его:
— Пока ваша облава не приехала, помогите нам. Надо разобраться в ущербе, подписать акты комиссии. Сколько насчитали задранных? — милиционер обращался теперь к зоотехнику.
— Де-евять, — ответила зоотехник и неуверенно взглянула на главного бухгалтера.
— Девять, — записал лейтенант, — сколько числится по документам?
Главный бухгалтер шелестел бумагами, никак не мог отыскать нужную цифру.
— Сто… сто две, — ответил, наконец, он.
— Сто две, — сделал запись лейтенант в блокноте, — минусуем. Девяносто три в наличии. До сегодняшнего дня волки не озоровали?
Лейтенант задавал этот вопрос всем, ответила на него зоотехник:
— Не-е. У соседей — да. Даже на двор забирались! У нас, слава богу, не объявлялись!
Подъехала машина с охотниками, но Ивана Сергеевича попросили задержаться, помочь сосчитать овец. За спиной у лейтенанта зоотехник что-то показывала бухгалтеру, а он, сделав жест, будто отрезает язык, крутнул у виска указательным пальцем, изобразил, как туго затягивается на шее петля.
Овец выпустили по одной в дверь. На порог положили несколько досок, пока овца перепрыгивала их, вторая готовилась прыгнуть. Ширина двери не позволяла прыгать вместе.
Когда последняя овца перевалила через доски, Иван Сергеевич, лейтенант и второй милиционер хором кончили счет:
— Сто десять!
Бухгалтер свою цифру не назвал, отрицательно закачал головой:
— Неверно!
— Ошибка! — подтвердила зоотехник. — Такого быть не может!
Пастуху было приказано загнать овец снова в овчарню, из числа подъехавших охотников пригласили еще двоих счетчиков.
Отсчитывали по десятку, лейтенант прикрывал дверь, сверял цифру с цифрой бухгалтера и зоотехника, откидывал дверь в сторону.
Сто девять, одинаковая цифра получилась у всех. Бухгалтер и зоотехник больше не переглядывались, стояли потупившись.
Лейтенант поблагодарил счетчиков, пожелал охотникам ни пуха ни пера, подождал, пока бухгалтер и зоотехник придут в себя:
— С волками охотники теперь разберутся! Ну и зверь! Жадный! А мы, — лейтенант повернулся к бухгалтеру, — давайте-ка поприкинем!
Девять задранных «волками» овец лежали рядком недалеко от бухгалтера. Он с тоской смотрел то на них, то себе под ноги и никак не мог приплюсовать к ста девяти задранную девятку. Лейтенант помог ему:
— Сто восемнадцать! У вас числится сто две. Минусуем. С волками получается поровну… Не многовато? И на волков не спишешь теперь. Вот жадность!
Лейтенант убрал блокнот с записями, кивнул на задранных овец зоотехнику:
— Не пропадать добру — занимайтесь. А вы, — лейтенант повернулся к бухгалтеру, — в нашу, в нашу, пожалуйста, машину!
* * *Чапа, Чапа! Не наделай ты переполоха в овчарне и не устрой резни, и овцы были бы целы и бухгалтер с зоотехником сыты. Сколько бы ночей могли Одноглазый и Мальчик кормить стаю, пока бы не приблизились к цифре главбуха. Жадность тебя, Чапа, сгубит! Нельзя так — ни себе, ни людям…
Почти месяц просидели в засаде местные охотники. Волки больше не приходили.
Легкая и добычливая охота в овчарне во многом повлияла на дальнейшую судьбу стаи. Домашний скот, оказывается, добывать легче, и стая почти целиком переключилась на такую охоту. Легче-то легче, но с человеком шутки плохи. Уже в двух областях, где гуляла стая, все чаще собирались заседать охотники и составлять планы уничтожения волков.
В той и другой областях умели хорошо считать. На совещаниях приводились цифры нанесенного волками ущерба. Может быть, они и преувеличивались, а может, для кого-то стало удобным списывать на волков потери, но цифры по областям грозили все сильнее и настоящим волкам, и стае, которую водил за собой Бим.
Бим понимал, что спасение стаи в больших переходах. Поразбойничав в одном месте, через сутки стая могла появиться в другом, за сотню километров, где о волках и слыхать не слыхивали.
На совещаниях охотники обращались к президиуму и много говорили о трудностях волчьей охоты. Не было вездеходов «Буранов». На следующих собраниях говорилось уже о запасных частях к «Буранам», о ремнях, без которых «Буран» не едет. Охота на волков дедовским способом — с многодневными слежками, засадой, долгим единоборством человека и зверя, нынешних охотников не устраивала, они требовали специального снаряжения, технику вплоть до самолетов и вертолетов.
Волки волками, а собаки, выращенные человеком и одичавшие, похлеще любого волка. Собака знает о человеке все…
Стаю искали. Все чаще на пути ее стали попадаться взведенные волчьи капканы и выбрасывалась отрава. Стая понимала людей, знала, как обойти скотный двор, где ей устраивали засаду. Люди сторожили волков, а стая появлялась в местах, где совсем не ждали ее.
Бим не знал, что, когда отдыхает стая, Хромой, Сын волка и Чапа устраивают свою самостоятельную охоту.
Пришла грибная пора. Приходилось выбирать для отдыха непроходимую чащу, захламленный лес, где грибы не растут. Не случайно и кабаны с лосями подались в болота. Грибники-то и стали предметом охоты Чапы.
Женщины отдыхали на вырубке, перебирали грибы. На газетах, расстеленных на траве, лежала нехитрая снедь, вкусно пахла. Сын волка уловил знакомый запах и испуганно попятился от вырубки, вспомнил, как с трудом вырвался из рук грибника. Чапа наблюдала за женщинами, и шерсть на ее загривке щетинилась, с жаркого языка капнула на траву слюна.
Она заставила Сына волка вернуться к ней, страшно ощерилась и ринулась на женщин. Сын волка следовал за матерью.
Чапа шла смело. Если бы кто из женщин схватил сейчас палку, поднял над головой грибной нож, приготовился бы к защите, смелости ее бы пришел конец. Женский переполох, крик, визг прибавили не только смелости. Она почувствовала силу, власть над человеком.