– Кто на этот раз? Отвечай! – потребовал Филипп.
Лаэрт мялся и краснел.
– Зря вы так волнуетесь, хозяин. Дело совершенно обычное!
Филипп, разозлившись, соскочил с дивана и начал швырять в вампира всем, что попадалось под руку. Лаэрт на лету подхватывал предметы, не выпуская кости, и ставил их на место. Неожиданно Филипп остановился.
– Конечно же! Рабочие чинили комнаты! Как ты мог, Лаэрт!
Вампир побурел от обиды:
– За кого вы меня принимаете, хозяин! Питаться пролетариями! Да я скорее умру, чем дойду до такого! Фи!
– Я запру тебя в морозильник! – крикнул Филипп, наступая.
– Я не виноват! – огрызнулся Лаэрт. – Он позвонил и сказал, что послал вам свою шубу. Откуда мне было знать? Я открываю клетку, и оттуда выскакивает эта шуба и начинает лаять, как сумасшедшая. Ну, я и испугался.
– Какая шуба? – в совершенном изнеможении спросил Филипп.
– Пончик прислал вам подарок. Сказал, что вы знаете, а по видеофону не предупредил! У этой шубы какая–то аллергия на вампиров, то есть, – Лаэрт посмотрел на кость, – была аллергия. Ну, я и пустил ей кровь.
Филипп застонал и, продолжая стонать, повалился в кресло–гамак.
– Что же я скажу Пончику?
– Что все в порядке, – бодро отозвался неунывающий вампир.
– Ты уверен? А живот у тебя не заболит?
Лаэрт икнул и побледнел.
– А вдруг ты тоже начнешь лаять? – спросил Филипп.
Лаэрт попятился и угас.
– Ладно, если что, я позову вампирского ветеринара, – сжалился над ним юноша. – Только смотри, чтобы это было в последний раз.
– Вас искала Матильда, – слабеющим голосом произнес Лаэрт, приваливаясь плечом к стене, чтобы не упасть.
Лаэрт не мог понять, отчего Филипп внезапно помрачнел при этих словах. Между бровями хозяина пробежала морщинка, а угол рта дрогнул и опустился. Филипп едва не спросил: «Искала? Зачем?» – но вовремя остановился. Филипп и Матильда, Матильда и Филипп. В глазах всего света он все еще был с ней, но на самом деле душой его и телом владела Ада. Филипп принадлежал ей безраздельно, и ни он, ни кто–либо другой не мог уже ничего поделать с этим.
«Да, конечно же, Матильда! Как же я мог забыть о ней?»
Однако забыл. Он смутно помнил, что она красива, богата, молода, что они обручены, что она любит его, быть может. Но все это как–то уже не касалось его. В голове промелькнуло: «А вдруг она больше не любит меня? В самом деле, зачем одному продолжать любить, когда другой уже не любит? Даже Вуглускр и тот сказал бы, что это совершенно бесполезно. Да и за что ей меня любить? Что во мне такого необыкновенного? Мы случайно познакомились. И потом…»
Филипп понял, что начал лицемерить. Он ненавидел лицемерие, и отвернулся, говоря Лаэрту:
– Если она позвонит… если вдруг спросит… в общем, ты понимаешь, что надо сказать.
– Но… – Вампир был явно сбит с толку.
– Меня для нее нет, – коротко сказал Филипп и ушел в ванную, не оборачиваясь. Лаэрт, держа в лапе кость, смотрел ему вслед с недоумением.
Сон восемнадцатый
Филипп был недоволен собой. Со времени встречи с Адой душа его пребывала в стране грез, возвращение на землю означало пробуждение, а пробуждаться он как раз и не хотел. В ушах его, как шелест прибоя, звучали слова любимой, ее глаза улыбались ему из зеркала. Да, она улыбалась именно глазами, трепетом ресниц, всем своим милым, прекрасным лицом. Филипп знал, что лучше нее нет никого на свете. И прежде чем принять свою обычную таблетку кошмарина, он решил: «Клянусь, мы всегда будем вместе».
Человек разумный на его месте, конечно, прежде всего бы задумался, долго ли продлится это «всегда». Видите ли, «всегда» – ужасно непрочное слово. Оно обманчиво. Обещая вечность, оно спотыкается о простейшие житейские проблемы. «Всегда» приедается, и стрелки часов смывают его, стирают и смалывают в порошок, в пыль, которая просачивается сквозь пальцы, сквозь память, не оставляя следа. В одном любимом лице кроется тысяча лиц, – можно любить одно лицо, но не тысячу. Тысячи лиц соединились в одно лицо для тебя, и ты уже отвергаешь его…
Но Филипп не был разумен. Волшебное слово, роковое слово сорвалось с его губ, и время покорилось – по крайней мере, внешне.
«И мы будем счастливы…»
Стена ванной сотрясалась мерными толчками. Это в морозильнике икал Лаэрт, все еще не пришедший в себя от столкновения с шубой Пончика. С Пончиком Филипп должен был увидеться вечером в кафе; кроме того, туда обещал заглянуть Человек без лица. У Филиппа не хватило духу обвинять в бессердечии человека, который спас ему жизнь, и все–таки ему не понравилось то, как Человек без лица избавился от своего поклонника.
– Штучная работа! – удовлетворенно заметил Призрак. – Держу пари, никто и не догадался, что произошло. Просто напалмовый цианид был не в сигарете, а в зажигалке.
Филипп спешил на свидание и очень настойчиво попросил своего нового друга ничего не предпринимать насчет Сутягина, на что Человек без лица благодушно заметил, что сейчас он завален работой, но, конечно, как только освободится, разберется с делами Фаэтона.
– Я не хочу, чтобы кто–то пострадал, – заметил на это Филипп.
– А никто и не будет страдать, – прогнусавил Призрак, сплевывая сквозь зубы. – Почти. Что–что, а уж за это я могу поручиться.
– Зачем вам это надо? – спросил Филипп напрямик.
Человек без лица остановился и поглядел на него своими загадочными черными глазами без блеска.
– Ты неблагодарен, – изрек он. – Но у меня доброе сердце, и я тебя прощаю.
– Дело в том, – пояснил Филипп, – что я знаю этого человека. Я должен сам с ним поговорить.
Впрочем, у юноши не было никакой уверенности, что Сутягин захочет с ним говорить. По рассеянности он проглотил кайфорин вместо кошмарина и босиком отправился к себе в спальню. Это была уютная комната с закругленными углами, где не было ни одной прямой линии. Пол был в черно–белую овальную клетку, а калейдоскопический потолок состоял из 1999 фрагментов, образовывавших никогда не повторяющиеся картины. Филипп лег в кровать, пожелавшую ему сладких снов и справившуюся, не слишком ли жестка подушка, ровно ли уложена простыня и не тяжелое ли одеяло. Филипп ответил, что все в порядке, и стал смотреть в потолок, где очень медленно извивались языки огня. Глаза его сами собой закрылись, и он уснул.
Вечером он встал и, как всегда, выпустил Лаэрта. Вампир явно чувствовал себя неважно.
– Как вы, хозяин? – еле ворочая языком, спросил он.
– Отвратительно, – признался Филипп, – всю ночь снился один оголтелый секс. Наверное, я проглотил не ту таблетку, и мне достались мечты импотента.
– А мне снилось, что я вою на луну, – расстроился Лаэрт. – Наверное, это шуба виновата.
– А может, это и не шуба никакая.
– А что?
– Я вот подумал, – с расстановкой сказал Филипп, – может, это был оборотень?
Лаэрт завыл от отчаяния.
– Ничего страшного, – сказал Филипп. – Кстати, что у тебя с головой?
Лаэрт взялся двумя лапами за хвост, потом за ногу и, наконец, чертыхнувшись, ощупал голову. На ней местами пробивалась щетина. Лаэрт позеленел. Он подлетел к зеркалу: и точно, это была собачья шерсть. Тут с Лаэртом что–то произошло: он упал в обморок и очнулся только тогда, когда Филипп щедро побрызгал на него святой водой.
– Все в порядке, – прошептал обессилевший вампир, – мне только надо… надо немного передохнуть. О–о!
Филипп удалился в гостиную и стал названивать Гаргулье, чтобы спросить у него, что, собственно, делать в столь экстремальной ситуации.
Гаргулья велел ему ждать и стал искать Пробиркина. Пробиркин посоветовал новомодный экстракт стригущего лишая от волос, а от всего остального – минералку столетней выдержки. Филипп заказал на дом то и другое, после чего отправился утешать Лаэрта.
– Я больше никогда… – плакал тот.
– Ну, не стоит, – твердил Филипп, поглаживая его по плечу.
Видеофон прозвенел: «Вас вызывает Матильда Вуглускр». Филипп молча поглядел на Лаэрта, Лаэрт молча поглядел на Филиппа.
– Я в таком виде, – хрипло пролаял Лаэрт, как бы извиняясь.
– Матильда Вуглускр, – повторил назойливый голосок видеофона.
Филипп не двигался. На душе у него было тяжело, гадко, скверно.
– Никого нет, – сообщил видеофон и отключился.
– Я понял, – сказал Лаэрт. – Вы ее больше не любите. Это правда?
Вместо ответа Филипп надел куртку–хамелеон. Лаэрт тяжело вздохнул. Фаэтон отправился к двери, но на пороге замешкался и вернулся в гостиную. Зеркало было пусто и темно.
– Я больше не люблю Матильду, – сказа Филипп негромко. – Так говорит Лаэрт.
Зеркало вздохнуло.
– Почему? – печально спросило оно. – Ведь все было так хорошо.
– А будет еще лучше, – заверил Филипп. – Потому что я люблю Аду.
– А Матильда? Как же она?
– Мне все равно, – отрезал Филипп, – и потом, она достаточно богата, чтобы найти себе кого–нибудь другого.
Юноша хотел показать выдержку, но то, что он сказал, было слишком жестоко, и он сам понял это.
– Ты погибнешь, – глухо произнесло зеркало.
– Я взлечу, – возразил Филипп. – На крыльях судьбы.
– И упадешь. Тебе будет больно, Филипп.
– Я презираю тебя, – сказал юноша, уходя.
Сон девятнадцатый
В лифте, инкрустированном розовым перламутром, Филипп поднимался на крышу. Мысль о Матильде не давала ему покоя, но он твердо решил отогнать ее от себя. Он встряхнул головой, отчего непокорные волосы упали на лоб, дерзко посмотрел на себя в зеркальную стену лифта и громко запел последний хит сезона, «Какофонический гипертонический марш». Уже на выходе он столкнулся с каким–то джентльменом смутно знакомого вида и не сразу признал в нем кота Амадея. На коте был черный фрак, накрахмаленная манишка, белые туфли и белые же перчатки.
– Добрый вечер, – сказал Амадей.
– Добрый, – согласился Филипп. – Что это вы тут делаете?
– Жду эту собаку, мою хозяйку, чтобы вывести ее погулять, – ответил кот, одергивая перчатки на лапах.
– Надо же! – удивился Филипп. – А я думал, что все как раз наоборот.
– Мы, коты, никогда не мешаем голокожим бесхвостым двуногим думать, что им вздумается, – пояснил кот. – Мы знаем, что мы правы, и вполне довольствуемся этим.
Филипп предложил сходить в кафе чего–нибудь выпить.
– С удовольствием, – ответил Амадей. – Честно говоря, я уже заждался. Пластический хирург только что принес ей на выбор дюжину новых лиц, и, прежде чем она решит, какое из них надеть, пройдет целая вечность.
– Вы могли бы подождать дома, – заметил Филипп, – вместо того чтобы сидеть здесь.
– Я уже объяснил вам, – сказал кот с металлическими нотками в голосе, – что не люблю врачей. – Перчатка с треском порвалась, потому что он не к месту выпустил когти. – О, тысяча собак! Кстати, я должен вас угостить, хотя бы в виде компенсации за то стекло, помните?
– Тогда поехали, – бодро сказал Филипп.
Они сели в истребитель. Кот пристегнулся, и юноша велел везти их к «Разбитому корыту». Кот мурлыкал и потирал лапы от удовольствия. Полузакрыв глаза, он мечтательно перечислил:
– Так, сначала коктейль «Кошачье счастье» с валерьянкой, потом, гм, нет, сначала «Серенада в три часа», потом…
– А я думал, вы домашний кот, – не удержался Филипп.
Кот подскочил от обиды; один ремень лопнул, компьютер пронзительно заверещал. Шерсть на Амадее стала дыбом, глаза сверкали.
– Домашний кот! – завизжал он. – Домашний! Нет, сударь мой, – перешел он на более высокий слог, – это недопустимо! Это самое оскорбительное ругательство, какое только можно придумать для мужчины в расцвете лет и творческих сил. Домашний кот – это то самое, когда оно без! Именно оно, потому что, скажите на милость, какого оно пола, когда оно без? Вот, например, взять хотя бы…
Филипп заверил кота, что совсем не собирался обижать его.
– Принимаю ваши извинения, – пробурчал кот, разглаживая шерсть на фраке. – Вы, двуногие, иногда бываете удивительно нечутки.
– Да, – рассеянно откликнулся Филипп, думая о своем.
Истребитель мягко приземлился, и компьютер доложил, что они прибыли на место назначения. Первые, кого увидел Филипп, выходя из машины, были псарь, псарица и псаревна, прогуливавшие здоровенного дога, причем хозяева как две капли воды походили на свою собаку. Дог не нашел ничего лучшего, как с рычанием броситься на кота. Кот, однако, показал превосходную реакцию: встав в боевую стойку, он точным ударом отправил псину в глубокий нокаут. Дог валялся на земле бездыханный, а вокруг него причитало святое семейство. Псарь, не рассчитав сил, ринулся на кота и вскоре лежал рядом с любимой собакой.
– Два – ноль, чистая победа! – воскликнул кот и жестом пропустил Филиппа вперед себя.
Друзья сели за стол. К ним подошел механический официант, сделанный в форме кота в сапогах, и что–то промяукал.
– Он спрашивает, что мы с вами будем заказывать, – перевел кот.
Филипп попросил горячее мороженое и коктейль из сливок общества.
– Мне, пожалуйста, – мечтательно сказал кот, – мышиного короля с семью головами в маринаде «Маркиз Карабас» и коктейль с валерьянкой.
– Короля с семью головами нет, – пискнул робот. – Есть с пятью головами и двумя хвостами.
Кот заволновался:
– Как нет? Как нет? Да вы понимаете, что вы говорите? У них нет! Шаромыжники! Обдиралы! Вот что: подайте мне сейчас же моего короля, не то я разнесу это заведение ко всем собакам. – Кот согнул лапу в локте и показал мощный бицепс. – Видал? Даешь короля с семью головами под маринадом! Простите, друг мой, – изысканно обратился он к Филиппу, – но эти разгильдяи выводят меня из себя.
– Ничего, – кивнул тот, от души забавляясь. – Я вполне вас понимаю, хоть я и голокожий двуногий.
– Вы еще гораздо лучше многих, – поспешил успокоить его кот. – Говорю это от чистого сердца. Будь у вас хвост, вы были бы еще лучше.
– Не думаю, – с сомнением заметил Филипп.
Коту все–таки принесли семиглавого короля. Он бодро принялся за дело и, объев все головы, строго заметил дувшему на мороженое Филиппу:
– У вас озабоченный вид. Филипп покраснел:
– Неужели? То есть, я хочу сказать, сны…
– Я имею в виду, у вас заботы, – пояснил кот.
– Никаких, – сказал Филипп. – То есть, – замялся он, – я влюблен в одну девушку, и она любит меня, а Матильда – это другая, она тоже ко мне неравнодушна… мне кажется. Это забота?
Кот зевнул.
– А, вот где собака зарыта. Но чего вы хотите? Любовь – всегда забота для того, кто любит, – поучительно изрек он.
– Но я–то больше не люблю ее, – возмутился Филипп.
– Значит, это ее забота, – безмятежно заявил Амадей. – Я вас понимаю, иногда мне самому приходится попадать в такие ситуации. Люди всегда все усложняют.
Филипп подумал про себя, что коты всегда все упрощают, но не стал говорить этого вслух.
– Дело в том, – сказал он, – что я не хотел бы никому причинять боль.
– Значит, боль причинят вам, – ответствовал Амадей. – Не волнуйтесь: если вы очень хотите быть несчастным, вы им непременно будете.
– Но я хочу быть счастливым, – возразил Филипп.
– Хм, – сказал кот. – У попа была собака. Давайте проясним ситуацию. Вас любят две девушки, но вы любите только одну из них. Так?
– Раньше мне казалось, что я любил вторую, – вставил Филипп. – Дело в том, что я с ней помолвлен.
– Она богата? – деловито спросил кот.
– Да.
– А та, которую вы любите, как она в этом смысле?
– Не знаю, – признался Филипп. – Но вряд ли она богаче Матильды.
– Тогда женитесь на Матильде, тем более что она ваша невеста. Если вы не будете счастливым, то будете хотя бы богатым. Вообще, никто толком не знает, что такое счастье. Оно вроде НЛО: все о нем говорят, но никто его в глаза не видел. Это не я, это Ларошфуко, – пояснил кот. – Спросите меня – и я отвечу: счастье вам нужно, как собаке пятая нога, пардон за избитое выражение. Впрочем, у вас есть выход.
– Какой? – с надеждой спросил Филипп.
– Женитесь на богатой, заберите ее деньги, разведитесь и спокойно отправляйтесь к своей любви. – Кот стукнул лапой по столу. – Вот именно.
– Я не могу, – решительно сказал Филипп.
– Почему?
– Потому что не могу.
Кот заметно помрачнел.
– Вы эгоист. У вас, в отличие от прочих, есть совесть, и вы желаете единолично ей пользоваться. Вы на ней сидите, как собака на сене. А что, по–вашему, делать тем, у кого ее нет? У кого совести мышь наплакала?
– Не в этом дело, – сказал Филипп, – просто я честный человек. Только это мешает мне сделаться негодяем.
Кот доел короля и облизнулся.
– Толстая мыша дюже хороша! – провозгласил он. – После такого пиршества меня так и тянет спеть что–нибудь… Друг мой, ну что вам сказать? Положение ваше скверное, и я вам сочувствую от души. Правда, кое–кому еще больше не повезло на этом свете. Вот я, я могу рассказать вам действительно душераздирающую историю. Ну что стоят по сравнению с ней все ваши страдания? Хотите послушать?
– Пожалуйста, – сказал Филипп. Теперь он понимал, что зря обратился за советом к коту; вряд ли Амадей мог ему помочь.
– Баллада о кошке и мышке, – объявил кот. Войдя во вкус, он сбросил фрак и перчатки и оказался обыкновенным персидским котом персикового цвета. Кот прокашлялся и прочувствованным кошачьим тремоло затянул:
Жил–был на свете кот – котам всем образец,
Красавец, умница, с роскошными усами,
Мечта хвостатая кошачьих – ик! – сердец,
А в остальном – догадывайтесь сами.
– Это вылитый я, – объяснил кот. – Все мои знакомые находят, что портрет очень похож, так что сомнений нет!