На улице сплошной стеной стоял дождь. По проводам связи потоки стекали на министерство погоды в виде угроз членовредительства, жалоб, упреков и увещеваний. Лаэрт вздохнул и, как обычно, вошел к хозяину без церемоний, сквозь стену.
– А вот и я! – крикнул он радостно.
Филипп с ногами сидел в кресле. Тысячи мыльных пузырей летали по комнате, и каждым из них была маленькая Ада. Филипп был мрачен, – пожалуй, даже слишком мрачен для счастливого влюбленного.
Лаэрт по–собачьи отряхнулся от дождя.
– Там на улице льет как из ведра, – сказал он укоризненно.
– Разве? – только и уронил Филипп.
Лаэрт подлетел к окну и убедился, что облака стали еще гуще.
– В чем дело, хозяин? – спросил он.
– У меня плохое настроение, – ответил Фаэтон.
Лаэрт сделал сосредоточенное лицо. Филипп слышал, как скрипят извилины в его голове.
– Это ОНА? – трагическим шепотом спросил Лаэрт.
– Она не звонит мне, – безжизненно поведал Филипп. – Она меня разлюбила.
Лаэрт облетел вокруг него. Вблизи молодой человек выглядел еще хуже, и Лаэрт решил, что пришла пора его утешить.
– Ну, так что же? Не позвонит одна, позвонит другая. – Лаэрт фамильярно хлопнул хозяина по плечу. – Вот я, так я чуть не попался! И в какой переплет! Хочешь, расскажу?
– Не хочу, – равнодушно отозвался Филипп.
Матильда тоже больше не звонила ему, и Фаэтон был ей за это бесконечно благодарен. Он решил, что дочь Вуглускра уже забыла о нем; ведь сам он так хотел забыть о ней!
– По моему скромному вампирскому разумению, – начал Лаэрт, – остается последнее средство.
– Какое?
Лаэрт вооружился очками, достал сочинения Дюма в одном томе и стал их листать, используя при этом все свои шесть конечностей – четыре простых, две сложных, а также восемь дополнительных (в счет не идут).
– Вот! – провозгласил он, тыча лапой в страницу. – Правило шестнадцатое: если девушка не звонит тебе, позвони ей сам!
Филипп покачал головой.
– Я пытался найти ее через справочник, – сказал он тихо. – Но ее там нет!
Лаэрт задумчиво почесал хвостом нос.
– Слушай, а может, ее вообще нет? Может, она тебе просто приснилась?
– В таком случае я бы не хотел пробуждаться, – сказал Филипп печально.
Лаэрт поглядел на мыльные пузыри, летавшие по комнате, и пришел к выводу, что двоим вряд ли могло присниться одно и то же.
– Тебе надо отвлечься, – сказал вампир. – Сходи погуляй с друзьями, полетай или… Словом, придумай что–нибудь!
– Я больше не могу летать, – признался Филипп. Лаэрт вздрогнул. – Я все время падаю, и, знаешь, это все–таки больно. А мои друзья… Пончик работает у Вуглускра, у него и времени нет. Гаргулья прихворнул, Сильвер куда–то исчез, Мистраль что–то сочиняет, Человек без лица тоже работает в поте лица, а другие…
Лаэрт громко всхлипнул.
– Перестань, – поморщился Филипп, – мне и без тебя плохо.
Лаэрт вышел на цыпочках и сквозь стену проник в кухню, где заказал себе у скатерти–самобранки большую порцию выдержанной минеральной воды, чтобы успокоиться. Тем временем Филиппу позвонил Амадей и пригласил его погулять по крышам. Филипп вежливо отказался. Кот пожелал ему всего наилучшего и отключил видеофон.
– К вам гостья, – сообщила система.
Филипп вскочил и бросился к двери, но внезапно остановился.
– Скажи, что меня нет, – попросил он. В маленькой фигурке на мониторе он узнал Матильду. Она шла несмело, то и дело озираясь, словно не бывала здесь раньше столько раз, что потеряла им счет. Компьютер спросил у нее, кого она ищет.
– Мне нужен Филипп, – сказала девушка.
– Филиппа нет, – металлически–любезно сообщила система. – Что ему передать?
– Ты врешь, – сказала Матильда с ненавистью. В этот миг Филипп с трудом узнавал ее.
– Непонятное слово, – звякнула система. – Повторите ввод.
– Филипп! – крикнула Матильда, подступая к двери.
– Внешний агрессор, – сообщила система Филиппу. – Под угрозой нарушения закон о неприкосновенности жилища. Вызывать мышкетеров?
– Не надо, – велел Филипп, – молчи…
Зеркало за его спиной оживилось.
– Выйди к ней, – шепнуло оно вкрадчиво, – выйди, выйди… Ты же видишь, как ей тяжело. И тебе тяжело. Все еще можно исправить, Филипп. Надо только открыть дверь. Все можно исправить. Все…
Филипп побледнел. На его виске часто–часто задергалась жилка.
– Я не спрашивал тебя, – задыхаясь, сказал он.
– Филипп, – продолжала Матильда, – я знаю, что ты там!
Фаэтон медленно сполз по стене и сел на пол. Зеркало затуманилось и угасло.
– Ответь! – крикнула Матильда и ударила по двери ладонью.
– Не надо по мне стучать, – сердито сказала дверь. – Благодарю вас.
Матильда заплакала. Филиппу невыносимо было смотреть на нее, но не смотреть он не мог. Он не знал, кто из них мучается больше сам, а кто – мучает сильнее другого, но чувствовал, что может не выдержать этого.
– Значит, тебя нет, – сказала Матильда. – Все кончено, да? Ты меня больше не любишь, Филипп?
– Непонятное слово, – бубнила система, – повторить ввод.
– А ведь я тебя любила. – Она усмехнулась. – Да, я видела вас. Она красивая, да? Она… Значит, ты сейчас с ней? А я? Как же я, Филипп?
– Я виноват, – тихо сказал Филипп, поникнув головой. – Это моя вина. Тебе не следовало любить меня.
Матильда молчала, словно обдумывая его слова; но он знал, что девушка не может его слышать.
– Это ужасно, – жалобно сказала Матильда. – Ты с ней – и все равно ты со мной. Я говорю с одиночеством, а у одиночества твое лицо. Я никогда не видела снов, а потом мне приснилось, что ты снова со мной и мы вместе, как всегда. Если бы у тебя было сердце, ты бы пожалел меня.
Филипп весь сжался. Наступила тишина. Он поднял руку – хотел дотронуться до лица Матильды на экране – и опустил ее.
– Все равно я забуду тебя, Филипп, – сказала Матильда. – Скажи мне что–нибудь.
Ответа не последовало.
– Прощай, Филипп.
Лифт распахнул свое сияющее чрево. Элегантный кот под руку с какой–то облезлой дамочкой приветствовали Матильду светской улыбкой. Она смахнула с глаз слезы и вошла в кабину.
– Вам вниз? – учтиво спросил кот.
Сон двадцать восьмой
– Наверх, – сказал мышкетер, – дальше налево, потом прямо, потом назад и направо, потом вниз.
Подчиняясь его указаниям, двое других мышкетеров поволокли Сильвера Прюса сначала вниз, потом направо, потом скатили по какой–то горке, опять подхватили под руки и потащили. Прюс при этом молчал и не подавал признаков жизни. Молчал он потому, что был без сознания, а признаки жизни в этом положении подавать тем труднее, что вышеназванная жизнь на время как бы отлучается из тела. Утром, когда Сильвер возвращался домой, его забрали мышкетеры, и очнулся он только тогда, когда что–то загрохотало над самой его головой. Сильвер приподнялся. Пол, на котором он лежал, показался ему дьявольски холодным, а яркий свет резал глаза. Грохотала опускавшаяся железная дверь, сквозь которую поспешно выбегали какие–то люди. Кроме Сильвера, в помещении не оставалось ничего, если не считать четырех совершенно гладких стен. Одна из них была непрозрачной только с виду, ибо давала возможность находящимся снаружи наблюдать за тем, что происходит в камере; именно к этой стене прильнул Пробиркин. Глаза его горели восторгом. Возле профессора, заложив руки за спину, стоял генерал Дромадур в армейской форме, при всех причитающихся ему регалиях. Наконец Пробиркин оторвался от стекла.
– Вы уверены? – начал он, почтительно полуобернувшись к генералу.
– Абсолютно.
– А он не похож, – заметил Пробиркин.
– Гм, – сказал на это Дромадур.
– Вполне приличный человек, – рискнул вставить Пробиркин и на всякий случай заискивающе улыбнулся.
Дромадур нетерпеливо кивнул головой:
– Да, профессор, вы же сами создавали ему внешность.
– Я?! – вскричал Пробиркин в умилении. – Да неужели?!
– Ваше жестокосердие, – пискнул мышкетер–адъютант, подбегая на цыпочках, – его жестокосердие Розенкрейцер Валтасарович тута–с.
– Впустить, – распорядился генерал величаво.
Сильвер сидел на полу камеры и стонал, потирая рукой шею. Похоже, он совершенно не осознавал, что с ним происходит.
Дверь комнаты, где находились профессор и генерал, распахнулась. Вошел мсье, герр, синьор, мистер, господин, това… – нет, товарищем он никогда не был, за это я вам ручаюсь. Словом, вошел сам бубликовый магнат Вуглускр Всесильный в сопровождении молодого человека, неброского, как бриллиант в платиновой оправе. Вуглускр приветствовал Дромадура и соблаговолил заметить Пробиркина. Молодой человек держался скромно, не притязая ни на чье внимание.
– Кто это с вами? – спросил Дромадур, движением бровей указывая на новое лицо.
– Кто это с вами? – спросил Дромадур, движением бровей указывая на новое лицо.
– Мой новый сотрудник, – объяснил Вуглускр. – Многообещающий молодой человек. Знакомьтесь: Пончик Ляпсус.
Пончик был допущен к ознакомлению. Он держался так ненавязчиво, что все присутствующие почувствовали к нему непритворное уважение.
– Итак? – сказал Вуглускр.
Сказал по–магнатски широко, сочетая невинный вопрос с каверзной интонацией утверждения. Пробиркин позволил себе самую сладкую, самую медоточивую улыбку из своего набора улыбок.
– Итак, – сказал он, – я закончил свою работу. Вирус существует и готов к действию.
– Я всегда хорошо относился к вам, Пробиркин, – веско проговорил Вуглускр, – но мне нужны доказательства… нам нужны доказательства. Вы готовы предоставить их нам?
Пончик безучастно глядел сквозь стекло на Сильвера, который разговаривал сам с собой и бурно жестикулировал. После знаменательной стычки с Человеком без лица в парке аттракционов Сильвер частенько стал бывать не в себе.
Профессор Пробиркин погладил подбородок.
– Готов, – ответил он на вопрос Вуглускра. – Прошу внимания, господа! Поставленная передо мной задача формулировалась следующим образом. Ввиду долгой и кровопролитной войны, которую мы ведем с мутантами–цветами, которые, превращаясь в людей, представляют угрозу для нашей безопасности и жизнедеятельности…
– Насколько хорошо вы к нему относитесь? – шепотом спросил генерал у магната.
– О, не считал. Но думаю, что на миллион бубликов, наверное, моей привязанности хватит, – небрежно обронил Вуглускр.
– …невозможна, принимая во внимание, что данные, которыми мы располагаем, весьма и весьма приблизительны. Возник вопрос: нельзя ли истребить цветы, воздействуя на их внутреннюю структуру, без сомнения отличную от структуры человека, и, предположим, создать такой вирус, который бы уничтожал либо разрушал структуру мутантов, будучи при этом совершенно безобидным для людей. Особо обращаю ваше внимание на такой факт, впрочем, общеизвестный, что по виду люди и цветы совершенно неотличимы друг от друга, хотя последние по сравнению с первыми отличаются некоторой хрупкостью, нам в принципе не свойственной. Известно, что цветы могут превращаться в людей только на некоторое время и преимущественно в ночную пору, то есть при старом солнце, после чего снова возвращаются в первобытное, так сказать, состояние. Но некоторым из них, особенно орхидеям, розам и некоторым сложноцветным, удается свести его к минимуму, вследствие чего их бывает крайне трудно идентифицировать. Пестициды же и прочие яды, к которым мы прибегали вначале, негативно сказываются и на людях, не давая ответа на главный, то есть кардинальный, он же сакраментальный и злободневный вопрос, а именно: кто есть кто, в то время как этот вопрос…
– Дороговато, – сквозь зевоту сказал Дромадур на ухо Вуглускру, – он того не стоит.
– Посмотрим, – сказал прозорливый финансист и, скрестив руки, стал смотреть.
– Для демонстрации мы пригласили одного из сотрудников генеральского ведомства. Господа, вы видите перед собой человека, который на самом деле не является таковым. На самом деле его зовут…
– Кактус Шипелли, – проскрежетал Дромадур.
– Подвид кактусов с шипами, – по–научному завернул Пробиркин. – Сейчас мы увидим, как под воздействием вируса он из человека превращается в растение, а из растения и вовсе в полнейшее ничто.
– Я надеюсь, – заметил Дромадур. – В жмурки играете? – спросил он у Пончика.
– Нет.
– И правильно: от игр все равно никакого толку.
– Пускайте вирус, доктор Гнус, – распорядился Пробиркин.
На уровне головы Сильвера из стены выдвинулся пульверизатор и обрызгал журналиста. Прюс закашлялся и упал на пол ничком. Судороги пробежали по его телу. Пробиркин вынул из кармана хронометр и одним глазом смотрел на пациента, а вторым – на циферблат, где перемигивались бойкие электронные цифры. Сильвер чихнул.
– Сейчас начнется, – шепотом сказал профессор.
Сильвер снова чихнул. Вуглускр в нетерпении постукивал ногой о пол. Честные голубые глаза Пончика были устремлены в никуда.
– Двойную дозу! – в раздражении крикнул профессор.
Сильвер вторично был обрызган, но от этого только стал яростнее чихать. В кактус он не превращался и вообще вел себя как самый обыкновенный человек.
– Ничего не понимаю, – заявил Пробиркин через два часа, когда все уже устали ждать и переминались с ноги на ногу. – Скажите, вы в нем уверены? – обратился он к генералу.
– Относительно чего, простите? – насторожился бравый вояка.
– Что он кактус.
– Уверен ли я? Ха! – сказал Дромадур с неописуемым презрением и этими словами пригвоздил ученого, как жука к булавке.
Пот ручьями струился по спине Пробиркина.
– Здесь какое–то недоразумение, – начал он.
– Именно, – вежливо согласился финансист, и от вежливости этой пот покатился по профессорской спине прямо–таки океанскими волнами.
– Он не превращается в кактус, – продолжал ученый, слабея.
– Именно, – невозмутимо соглашался финансист.
– Я не понимаю, почему…
– Я тоже.
Взор Вуглускра блеснул сталью. Пробиркин понял, что он погиб. Генерал хрипло засмеялся. Пробиркин погиб вторично. Он зашатался и припал к стене. Мышкетеры из свиты Вуглускра расстреливали его взглядами. В камере Сильвер поносил последними словами Орландо, городские власти, какого–то урода без лица и распевал непристойные песни.
– Из того, что я вижу, – подытожил финансист, – я понимаю, что ваш опыт не удался.
– Дайте мне время, – лепетал Пробиркин, – я все исправлю.
Генерал и бизнесмен обменялись взглядом.
– Время у вас будет, – сказал Розенкрейцер Валтасарович многозначительно. – До конца недели. Устраняйте ошибку. Добивайте вирус. Пойдем, Пончик. Всего хорошего, генерал.
И дверь за ними затворилась, оставив раздавленного Пробиркина наедине с его грустными мыслями, в то время как Сильвер за стеклом допевал последний куплет.
Сон двадцать девятый
Профессор Пробиркин не догадывался, что вирус, который он с такой любовью выращивал, пестовал, холил, лелеял и вообще опекал, оказался настолько неблагодарным, что с помощью доверчивого Гаргульи ускользнул из своей стеклянной тюрьмы. В обществе студента вирус наслаждался жизнью и с большой охотой поучаствовал в нескольких экспериментах совместно с приятелями – вирусами гриппа, после чего был благополучно водворен обратно в банку. Профессор, пришедший ночью, не заметил ничего подозрительного; вирус встретил его обычными издевками, и разозленный Пробиркин, поставив ему кляп, подверг радиоактивной обработке. Гаргулья не успел рассказать профессору о результатах экспериментов, так как ни с того ни с сего приболел, а вирус, пройдя обработку, и вовсе лишился дара речи. По расчетам ученого, его подопечный был теперь готов к воздействию на растительные ткани, и, порядочно помаяв генерала и финансиста, Пробиркин назначил час показательной демонстрации. Предвкушая неминуемый успех, он тем временем предавался упоительным мечтам о размерах государственной премии имени Дромадура, которую ему вручат, и о солидном особняке где–нибудь в районе Оазиса изобилия. Вуглускр обещал также назвать его именем звезду в только что открытой галактике, но Пробиркин звезд с неба не хватал и так далеко не заглядывал. Все его мечты рухнули, когда мутировавший вирус обнаружил все свое ничтожество. Утирая слезы, Пробиркин велел извлечь испытуемого Сильвера, сиречь Кактуса, из камеры и собственноручно обследовал его, дергаясь от отвращения. Несчастный Сильвер стонал и жаловался на головную боль. Он снова уронил глаз, и Пробиркин с неописуемым удовольствием раздавил его. Градусник Сильвера показал тридцать семь и две десятых.
– Все ясно – грипп, – заключил Пробиркин, когда Сильвер чихнул в очередной раз. – Уберите его, я не могу на него смотреть!
Сильвера взяли за шиворот и без всякого почтения спустили в окно, дабы он не марал своим присутствием храм науки. Пробиркин погрузился в размышления. Остатки волос на его голове стояли дыбом от умственного напряжения. После того как он перебрал все возможности, волосы его печально сникли, зато температура отчего–то поднялась.
– Не может быть, – сказал он. – Ни премии, ни особняка. Но как же так?
* * *
Кот Амадей сидел в кресле, заложив лапу за лапу, и с сочувствием глядел на уткнувшегося лицом в подушки Филиппа. Лаэрт просматривал отчет справочной системы Города.
– А может быть, ее зовут Аделина? Аделаида, Андромеда, Адальберта…
– Нет, – сказал Филипп, – как только я ее увидел, я сразу же понял, что ее зовут Ада.
Кот хмыкнул и покрутил лапой у виска, обозначив тем самым душевное состояние Филиппа. Лаэрт сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал возиться, повторяя бесплодные поиски Филиппа.