– Я никогда тебе не позировал! И никогда не стоял без ничего на веранде, глотая бренди!
– Это художественный вымысел, – сказала она небрежно. Ей нравилось, что он смущен. – Художник имеет на это право. А твое тело я знаю настолько хорошо, что могу нарисовать его по памяти. Если бы я напялила на тебя одежду, это нарушило бы весь замысел.
– Замысел? – рявкнул Роган. – Интересно, что ты замыслила?
– Рисунок называется «Хозяин»… Дома, жизни… Можешь присоединить его к первому и продать как серию.
– Я уже сказал, что не сделаю этого! Дурацкие шутки!
– Какие шутки, дорогой? Такими вещами не шутят. Тебе удалось продать другие мои рисунки, куда слабее этих, которые я не хотела продавать. Но ты не посчитался с моим мнением. А теперь я настаиваю, чтобы ты выставил на продажу эти! – В глазах у нее прыгали веселые огоньки. – Я требую! Это мое право, в конце концов!
– Хорошо, я куплю их сам.
– Тогда называй цену. Ты уже научил меня кое-чему, теперь я не продешевлю!
– Это вымогательство, Мегги.
– Ты прав. – Она приветствовала его слова поднятым бокалом. – Тогда я первая назову цену.
Он еще раз внимательно вгляделся в оба рисунка, потом с треском захлопнул альбом.
– Ну! Я жду.
– Сейчас… Дай подумать… Полагаю, если ты сейчас отнесешь меня наверх и будешь со мной заниматься любовью до восхода луны.., тогда мы сможем поладить.
– У тебя очень крутая деловая хватка!
– У меня хороший учитель. Мегги начала подниматься со стула, Роган схватил ее в объятия.
– Смотри, чтобы никаких уверток и уклонений от соглашения, – сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. – Если не ошибаюсь, я должен отнести тебя на руках?
– Да. – Он уже поднял ее. – Но это лишь первый пункт сделки. Если не выполнишь остальное, она будет расторгнута.
– За это можешь не беспокоиться.
– Хвастун…
Он понес ее вверх по лестнице, часто останавливаясь, чтобы сделать передышку и поцеловать. Она отвечала с обычной для нее страстностью, и кровь его начинала бурлить все сильней.
В спальне было уже сумеречно, хотя солнце еще не опустилось за горизонт. Но скоро совсем стемнеет. Нет, сказал он себе, эту, может быть, последнюю их ночь они должны провести при свете! Чтобы все время видеть друг друга.
Он опустил Мегги на постель и начал зажигать свечи, стоявшие в подсвечниках в разных углах комнаты. Множество свечей самой разной высоты и формы. Вскоре со всех сторон замерцали язычки танцующего пламени, отчего воздух за окном сделался темнее, а комната – похожей на картинку из сказки.
– Романтично, – улыбнулась Мегги.
– Неужели я почти не привнес в твою жизнь романтики? – Роган замолчал, теребя в руках спичку.
– Я же пошутила. – Мегги тряхнула огромной гривой. Но ее удивило, что Роган говорит слишком серьезно. – Мне не нужна романтика. Меня устраивает и просто страсть.
– И это все, что есть между нами? – Роган зажег последнюю свечу и задумчиво смотрел на пламя.
– Если ты перестанешь смотреть на огонь и обратишь внимание на меня, я покажу тебе, что именно есть между нами. – Смеясь, Мегги вытянула вперед руки, приглашая Рогана в свои объятия.
В другой раз Роган не раздумывая воспользовался бы ее приглашением. Но сейчас он медленно подошел к ней и, внимательно вглядываясь в лицо Мегги, поднес к своим губам ее руки.
– Я должен был любить тебя. На этот раз ты позволишь мне это.
– Я позволяла тебе гораздо большее.
– Не так, как я хочу сейчас. – Он удержал ее руки, когда она сделала слабую попытку высвободить их. – Ты боишься нежности, да, Мегги?
– С чего ты взял? Вовсе нет… – У нее перехватило дыхание, тело напряглось и, казалось, звенело, как струна, хотя он почти не касался ее. – Роган, я не понимаю.., не хочу…
– Не хочешь, чтобы я соблазнил тебя? Ввел в искушение нежностью?
– Я.., я не знаю… Ведь…
Она замолчала, когда его губы коснулись ее горла.
– Тогда я попытаюсь сделать это…
Он отпустил ее руки, но прижал к себе тело. Не лихорадочным, граничащим с приступом ярости движением, но медленно и уверенно. Она обхватила его за шею руками, которые показались ей невероятно тяжелыми. Кончиками пальцев он гладил ей лицо, волосы. Его прикосновения были легки, как дуновение ветра.
Зато поцелуй в губы был долгим, глубоким, проникающим. Он длился, пока она не почувствовала, что стала в его руках как воск, стекающий с многочисленных свечей, горящих в комнате.
У него же была ясная, не затуманенная страстью голова. Лишь несколько мгновений тому назад он понял вдруг совершенно отчетливо, как легкомысленны, как беспечны были они оба все это время, когда, выбиваясь из сил, плыли по бурному темному морю своей страсти, забыв, что у его берегов есть лазурные заливы и лагуны тихой и спокойной любви.
Сегодня ночью будет по-другому, говорил он себе. Должно быть по-другому.
Сегодня он проведет ее через бесконечный лабиринт нежности и ласки, прежде чем оба окунутся в пламя и, может быть, сгорят в нем…
Жажда острого ощущения плотской любви обуревала его, но Роган медлил, и Мегги подчинялась его воле, не в силах ни возражать, ни препятствовать: Еще до того, как он снял с нее всю одежду и его мягкие ласковые руки, его язык принялись исследовать все изгибы и тайные места ее тела, она почувствовала, что медленно уплывает куда-то…
Ее руки бессильно упали с его плеч, поток наслаждения захватил и понес ее, она чувствовала биение пульса в каждом кусочке плоти, которой он касался, и медленно в ней росло и поднималось ощущение безграничного счастья, удовлетворения. Не того, что приходит со взрывом, а спокойного и безмятежного.
Она пробормотала его имя и услышала его голос – или ей показалось? Он говорил:
– Ты моя, Мегги. Только моя.
Она хотела возразить, возмутиться этим посягательством на ее свободу, этим утверждением своего исключительного права на ее тело, на душу. Но не могла: его рот опять путешествовал по всему ее телу.
Пламя свечей мерцало перед ее отяжелевшими веками; она ощущала запах цветов, которые нарвала сегодня утром и поставила в большую голубую вазу; ей слышался мерный гул моря. И все это растворялось, тонуло в его прикосновениях, поцелуях…
Почему же раньше он не любил ее так? – недоумевал Роган. Почему были неистовство, ярость, исступление.., все что угодно, кроме любви. Кроме потребности в нежности и ласке?
Кровь стучала у него в висках, в чреслах, во всем теле, но он не спешил, он желал растворить ее в своей любви, в нежности – и уж потом.., потом…
Тело ее изогнулось, веки задрожали, он услышал легкий стон, который зазвучал и в нем самом, возвещая о близящейся радости соединения.
Солнце зашло. Свечи оплыли и почти погасли. Темень сгущалась… Когда казалось, ее сердце и душа настолько переполнены чувствами, что наступает конец света – он проник в нее и сделал это ласково и бережно.
В это время как раз всходила луна.
Наверное, она заснула. Да, она спала какое-то время. Когда открыла глаза, луна уже стояла высоко в небе, и в комнате никого не было. Потягиваясь, как довольная кошка, она поудобнее устроилась в постели, но через минуту поняла, что больше не заснет.
Без него.
Мегги встала, немного пошатываясь, словно выпила слишком много вина, накинула халат – его шелк приятно холодил кожу, и пошла искать Рогана.
– Ну, конечно, как я сразу не догадалась, где ты можешь быть!
Роган стоял перед электроплитой на кухне, полуобнаженный, и что-то готовил.
– Не забываешь о своем желудке?
– И о твоем, старушка. Будешь яичницу?
– А что же еще? Всю неделю одно и то же. Не удивлюсь, если начну кудахтать, когда вернемся в Ирландию. – Внезапно она ощутила неловкость. – Почему ты меня не разбудил? Я бы сама приготовила что-нибудь.
– Ты? – Он достал тарелки, поставил на стол. – Это будет на первое. И на второе тоже.
– По справедливости сейчас моя обязанность готовить еду, – сказала она, испытывая неловкость. – В наказание за бездействие там.
– Там? Где?
– Наверху. В постели. Я все время была как в полусне.
– Зато сделка состоялась, – сказал он. – Я выполнил все условия. Что касается тебя, ты была прекрасна. Видеть тебя не агрессивной – моя давнишняя мечта. Что же ты стоишь? Садись и поешь. Луна уже давно взошла.
– Я вижу. – Она с жадностью набросилась на еду. – Никогда не думала, что секс может так расслаблять человека.
– Дело не в слабости.
Ее вилка застыла на полпути ко рту. Она вдруг почувствовала, что чем-то сильно обидела его. Даже больше причинила боль.
– Я имела в виду не то, что ты думаешь, Роган, – пытаясь сгладить ситуацию, сказала Мегги, сама удивляясь тому, как испугала ее его реакция. Скорее не испугала, а тоже болезненно отозвалась. – Вообще, когда два человека нравятся друг другу, то бывает…
– Ты мне вовсе не нравишься, Мегги. Я люблю тебя.
Вилка, чуть не выпав у нее из рук, со стуком опустилась на тарелку. Она ощутила смятение.
– Ты мне вовсе не нравишься, Мегги. Я люблю тебя.
Вилка, чуть не выпав у нее из рук, со стуком опустилась на тарелку. Она ощутила смятение.
– Этого не может быть.
– Тем не менее. – Он говорил спокойно, хотя в душе ругал себя за то, в каком месте произносит эти слова: в ярко освещенной кухне, над тарелками с неумело зажаренными яйцами. – А ты любишь меня.
– Нет… Нет, Роган, я… Ты не можешь за меня говорить!
– Я вынужден так делать, если ты слишком глупа и не можешь сама сказать это… То, что происходит между нами, далеко не только физическая потребность. И если ты действительно не тупоумная, то притворяешься.
– Я не тупоумная!
– Тут я бы мог поспорить, но мне приятны твои слабости. – С помощью иронии он пытался восстановить душевное равновесие, и это ему частично удалось. – Весь этот разговор, – продолжал он, – должен был бы проходить в другой обстановке, но, зная тебя, я понимаю, что антураж значения не имеет. Поэтому говорю тебе здесь и сейчас: я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.
Глава 17
– Женой?
Слово застряло у нее в глубине горла, грозя удушить. Повторить его она не решалась.
– Ты сошел с ума, – выдохнула она.
– Поверь мне, я в полном рассудке. И даже думал о последствиях. – Он схватил вилку с видом основательно проголодавшегося человека, но есть расхотелось, на душе было неспокойно. – Я отдаю себе полный отчет в том, что ты упряма, зачастую груба, большую часть времени сосредоточена на себе и что характер у тебя далеко не ангельский.
– В самом деле? – Минуту-две ее рот открывался и закрывался, как у аквариумной рыбки гуппи. – Продолжай пожалуйста.
– Я, собственно, уже все сказал. Наверное, человек должен быть немного не в себе, если желает взвалить на плечи и тащить по жизни подобную ношу. – Он налил чаю себе в стакан. – Но, как говорят французы, се ля ви… Насколько я слышал, полагается венчаться в той церкви, возле которой живет невеста. Так что мы поженимся в Клере.
– Полагается? Венчаться?! К черту все традиции, Роган, и тебя вместе с ними! – Настоящий ужас охватил ее, холодным лезвием пронзил позвоночник. Ни в коем случае, сказала она себе. Это все чушь и глупость! Минутное затмение.., у него. Или дурацкая шутка. – Я не собираюсь выходить замуж. Ни за тебя, ни за кого другого. Никогда.
– Ерунда, Мегги. Конечно, ты выйдешь за меня. Мы поразительно подходим друг другу.
– Минуту назад я была упряма, груба и вообще оставляла желать лучшего.
– Ты и осталась такой. Но мне это подходит. – Он взял ее руку и, преодолевая сопротивление, поднес к губам. – Подходит как нельзя лучше.
– Но не подходит мне! – Она вырвала руку. – Подумай сам. Если под твоим напором я и сумею измениться в чем-то, то лишь на несколько минут. Пойми, Роган! Я не могу быть ничьей женой.
– Ничьей, кроме как моей.
Она прошипела какое-то ругательство, но он ответил улыбкой, и это обезоружило ее и немного привело в себя.
– Ты для этого притащил меня сюда, на юг Франции?
– Нет. Я рассчитывал, что пройдет намного больше времени, прежде чем я брошу свои чувства к твоим ногам. – Он отставил тарелку с недоеденной яичницей. – Зная твой характер, я прекрасно понимал, что ты отшвырнешь их обратно. – Его взгляд остановился на ней, внимательный и спокойный. – Я ведь тебя изучил.
– Ничего ты не изучил! – Панический страх уже оставил ее, уступив место грусти. – У меня есть основания для того, чтобы оставаться одной и не заводить семью. – Она увидела испуг в его глазах и поспешила добавить:
– Дело не в здоровье. Оно пока, слава Богу, отменное.
– Так в чем же дело? – спросил он. Она опустила голову. Рассказать ему? Поймет ли он, почувствует так, как она? Не покажутся ли ее слова пустой болтовней, отговоркой?
– Ты потерял родителей, – начала Мегги. Роган сдвинул брови, не сразу ответил.
– Да, ты же знаешь. Почти десять лет назад.
– Это ужасно. Но ты был уже взрослым, верно? И все равно под тобой рухнуло что-то, напомнив о нашей недолговечности, непрочности. – Она словно рассуждала сама с собой. – А если такое случается с ребенком? Пускай не в результате несчастного случая, а просто в семье. Ты любил их?
– Да, очень.
– Извини, для меня это важно. А они тебя?
– Тоже.
– Откуда ты это знал? Потому, что они давали тебе хорошую жизнь? Сытную еду, красивый дом?
– При чем тут материальный достаток? Не упрощай, Мегги. Я ощущал, что они меня любят, они не скрывали этого. И они любили друг друга, я видел.
– Значит, в доме царила любовь. И смех. Был в доме смех, Роган?
– О да. Я его слышу до сих пор. Было так ужасно, что все сразу оборвалось. Но потом, когда многое улеглось, я был рад, что они.., вместе. Погибли вместе. Один без другого они жили бы неполноценной жизнью.
– Но ты, конечно, не замечал – такого и не должно быть, – какое тебе выпало счастье жить и расти в любящей нормальной семье? Об этом не думаешь, когда хорошо. Я такого не знала, Роган. И никогда не узнаю. Я видела злобу, брань, ощущала бремя их вины, долга, только не любовь. Можешь себе представить, что это такое – расти в доме, где два человека, родивших тебя, ненавидят друг друга? Их брак – тюремная камера, в стенах которой они удерживаются только под гнетом совести и под страхом закона церкви. Католического закона.
– Это тяжело, Мегги. – Он накрыл своей рукой ее руку, лежащую на столе. – Мне очень жаль тебя.
– Я поклялась себе, когда была еще девочкой, что никогда не запру себя в такую тюрьму.
– Но брак не только тюрьма, Мегги, – возразил он мягко, как ребенку. – Для многих он бывает счастьем.
– Надеюсь, будет и для тебя в свое время, Роган. Но только не для меня. Нельзя изменить того, что тебе предопределено. Моя мать возненавидела и прокляла меня, когда еще носила в своем чреве.
Роган хотел опять возразить ей, сказать, что в ее суждениях нет элементарной логики, но глубокая убежденность, с какой она говорила, парализовала его.
Мегги между тем продолжала, тихо, но твердо:
– Она постоянно склоняла на все лады, что я испортила ей жизнь. Это звучало ужасно для меня, но, в общем, бездоказательно, пока я не услышала то, что сказала мне твоя бабушка. Что у матери уже наметилась карьера певицы. Вероятно, у нее был прирожденный голос, потому что она нигде не училась.
– Какое все это имеет к тебе отношение? – удивился Роган, нахмурясь.
– Очень простое. Как могла она рассчитывать на продолжение своей карьеры, когда забеременела? Да еще не будучи замужем. Разве ты не знаешь, что означало быть одинокой беременной женщиной в нашей сверхкатолической стране? Почти три десятка лет назад. – Мегги содрогнулась, даже только представив это. – А она была наверняка человеком честолюбивым, с амбициями. Я унаследовала эти качества от нее. Могу представить, каково ей пришлось, когда все надежды рухнули. И еще скажу: уверена, мои родители никогда бы не поженились, если бы не плод их совместного греха, которым оказалась я. Между ними не было любви, они были уже не очень молоды. Отцу далеко за сорок, матери больше тридцати. Она, наверное, мечтала о чем-то возвышенном, романтическом, он же просто встретил хорошенькую женщину. Она была очень хороша собой, у нас есть фотографии. Но горечь съела всю красоту. Вот так она почти всю жизнь расплачивалась за несколько минут страсти. Заставляя расплачиваться и моего отца, и меня.
– Нелепо осуждать себя лишь за то, что ты родилась на свет, Мегги.
– Я знаю… Знаю. Понимаю вот этим! – Она исступленно постучала себе по голове. – Но в сердце… Там давно живет чувство, что своим появлением, самим существованием я разрушила жизни двух людей.
Отца и матери.
– Не только нелепо, но и глупо так рассуждать.
– Возможно, однако это так. – Помолчав, она добавила:
– Отец говорил мне, что страшно любил ее. Но это было очень недолго…
Она представила, как он впервые увидел ее, зайдя в пивную к О'Малли, услышал пение и как взыграла его романтическая чудаковатая душа.
– Мне исполнилось лет двенадцать, когда я услышала от нее, что была зачата вне брака. А толчком было вот что. Я уже входила в тот возраст, когда обращают внимание на мальчиков, и флиртовала с Мерфи и еще с одним или двумя мальчишками из деревни. Мать поймала меня возле сарая, где мы с Мерфи поцеловались. Всего один, самый первый поцелуй в теплый солнечный день, когда пахнет сеном и оба мы юные и любопытные. Робкий невинный поцелуй. Эта сцена до сих пор стоит передо мной.
Она прикрыла глаза и опять умолкла.
– Мать увидела нас, – заговорила Мегги снова, открыв глаза, но не глядя на Рогана. – Она вся побелела и орала как сумасшедшая, а потом схватила меня и потащила в дом. Она говорила, что я мерзкая, греховная, богопротивная. И она избила меня. Отца не было дома.
– Избила? – Роган поднялся со стула. – За то, что ты поцеловалась с мальчиком?
– Она избила меня, – повторила Мегги. – И не просто рукой, взяла ремень и била так, я думала, убьет меня. И все время выкрикивала какие-то цитаты из Библии о грехе.