И старик снова потянулся к фляжке с коньяком, хотя и был слепой.
— Повторите-ка мне эту песню, — попросила я.
— Глупая сказка! Все глупое у карелов, — сказала Импи.
— И ничего она не глупая, — обратился к нам старик. — Это было у нас. Мой дед рассказывал. Он сам гнался за этим зайцем и потом сочинил песню.
— Нехорошо возражать старшим, — шутливо предостерег Импи Шереметьев, и я увидела, что он взял ее смуглую руку в свои ладони.
«Стараясь расположить к нам эту девушку, он, кажется, увлекся больше, чем она. Опасное занятие: желая людям добра, мы невольно начинаем их любить. И часто без достаточных причин», подумала я.
Мы обменялись с Импи быстрыми и мало дружелюбными взглядами, словно две соперницы.
Песня старика навела меня на такие тревожные мысли, что, помимо 'Всего прочего, мне показалось, будто мы попали прямо в гнездо разбойников, в котором эта желтоволосая девушка за хозяйку. Немцы могли избрать ее для такой роли именно за революционную биографию ее семьи, чтобы лучше отвести нам глаза. А в песне мне почудилась такая загадка, что сердце мое забилось от страха.
Импи встала и, зевнув, сказала:
— Пора готовить вам постели. Надо согреть перины. Они хранятся у нас на чеплаке. Пойдемте помогите их принести, — сказала она Шереметьеву.
И пошла вперед, потягиваясь, как залежавшаяся кошка. У дверей вдруг обернулась, чтобы поглядеть: пошел ли он? Взгляд девушки заставил меня вздрогнуть. В ее зевке, в ее движениях, показалось мне, было много притворства. Трудно было определить, сколько ей лет. — иногда она мне казалась очень молоденькой, иногда жесткой и сухой старой девой.
Когда они поднялись на чердак, я стала раздумывать о зерне истины в фантастической песне про водяных.
Вдруг что-то загрохотало вниз по лестнице.
Я мгновенно очутилась в сенях и увидела Шереметьева под грудой перин.
— Что случилось? — бросилась к нему я.
— Ничего, — зло ответил весьма смущенный Володя.
Импи лукаво сказала:
— Это не летчик упал, это его комбинезон по лест-ниие стучал…
Мне было не до шуток. Догадка, мелькнувшая у меня в связи с услышанной песней, теперь превратилась в уверенность, что мы над пропастью.
Я открыла дверь, и сени наполнились каким-то перемежающимся сиянием.
— Володя, — обратилась я, — метель прошла, на небе сполохи!
И, затолкав злополучные перины в избу, я увлекла моего друга на улицу смотреть северное сияние.
Наконец мы остались одни. Природа удачно переменила декорации. Вместо подвижного занавеса — снегопада — теперь перед нашими глазами небо переливалось и играло всеми цветами радуги. Северная природа словно показывала свои тайные волшебные богатства. Несколько секунд в вышине висела кружевная, огненная кайма, такая гигантская и неправдоподобная, что природа поторопилась убрать ее, но той же щедрой рукой вместо нее развесила по краям неба несколько зеленых полотнищ. Затем их сменили оранжевые, синие, лиловые полосы, и вдруг они превратились (в тонкие огненные нити. Глаз не успевал следить за этой игрой. Словно давая ему отдохнуть, в безбрежном воздушном океане стали перекатываться спокойные, сияющие волны света.
И они исчезли. Возникли огненные столбы и распались на причудливые ярусы, сложенные из всех оттенков красного цвета.
И внезапно вселенная, показав свои богатства, вдруг опустила на землю перламутровые, серебристые шторы. Эти шторы вселенной колыхались над землей, пропуская сквозь себя то фиолетовые, то голубые, то розовые лучи.
Если бы это продолжалось долго, человеческий глаз мог не выдержать. Но вдруг вспыхнул фосфоресцирующий свет, и все исчезло. Повеяло пустотой и холодом стратосферы.
На миг и я забыла все земное и, схватив Шереметьева за руку, прошептала:
— Как это волшебно. Ни с чем несравнимо!
— А мне это напоминает большой воздушный налег на Ленинград. Только здесь это беззвучно и в каком-то гигантском масштабе, — ответил Шереметьев.
Я не стала спорить и приступила к главному:
— Нам нужно немедленно действовать. Мне кажется, что нашему полку угрожает гибель на озере Юля-ярви — судя по песне старика. В основу ее положен действительный случай.
— Значит, мы сядем на озеро, где водяные играют в карты?..
— Да, представь себе, что все ваши самолеты спокойно стоят на озере, а в это время соседний водяной выпьет из него воду? Тогда лед повиснет боз поддержки, как гигантский купол. Он рухнет и похоронит ваш полк в одну минуту.
— Что ты говоришь? Как это возможно? Куда же денется вода? — встревожился Шереметьев.
— Делай вид, что мы разговариваем о красотах северного сияния, за нами следят, — предупредила я, увидев, что в окне отогнулся край занавеси.
— Это фантастично, — усомнился мой друг.
— Но я рассказала ему, что Лава-ярви, Юля-ярви. Бюля-ярви и другие составляют цепь озер. Они соединены ручьями и расположены каскадом — одно озеро выше другого — и переливают из своих каменных чаш излишки воды друг другу. Стоит нарушить этот режим, прекратить отток или приток волы, и начнутся эти «чудеса», которые поражали фантазию карельских охотников.
В одном озере излишки воды пойдут поверх льда, образуя наледи, а в другом ушедшая из-подо льда вода образует зловещую пустоту.
И тут действительно стоит скакнуть зайцу, как весь лед рухнет с потрясающим эффектом.
— Да, но почему должны произойти все эти изменения? — все еще не желая верить опасности, спросил Володя.
— Это было однажды по воле случая, а теперь может произойти по чьей-то злой воле.
Мы оба задумались. Было решено, что Володя, поскольку он хуже меня ходит на лыжах, останется караулить Импи и старика, а я побегу на аэродром. Наши инженеры должны проверить еще раз надежность Юля-ярви, а разведчики — проверить странных хозяев одинокого дома. До Юля-ярви отсюда было гораздо ближе, чем до Бюля-ярви, где я посадила самолет.
— Неужели ты думаешь, что она диверсантка? — спросил Шереметьев. — Настоящая диверсантка должна бы льстить, чтобы усыпить бдительность, а она какая-то угловатая, непосредственная…
— Не знаю, может быть, это такой прием. Во всяком случае, мы не должны рисковать. Если мы ошибемся в лучшую сторону — нам будет пища для шуток, и только. Но если мы ошибемся в худшую — последствия будут страшными.
Войдя в дом, я начала собираться в путь, делая вид, что иду к своему самолету сообщить по радио о нашей вынужденной посадке. Импи была равнодушна или казалась такой.
Мне хотелось еще раз предупредить Володю, чтобы он был с ней настороже, но, признаться, я постеснялась: он мог подумать, что я ревную… Если бы я была мужчиной, я бы ему сказала покрепче.
Короткий, но обильный буран много прибавил сугробов. В долине ручья снег был такой глубокий и пышный, что лыжи тонули в нем и шаг приходилось делать мелкий. Это был не бег, а тяжелая работа по прокладке первой лыжни. Зная, что у ручья и в падях снег глубже, я выбрала путь гористей. Сюда мы пришли е юга, с озера Бюля-ярви, — я держала путь на север, на Юля-ярви. Мороз крепчал. В ночной тиши гулко трескались скалы и хрустел лед в озерах. Вначале комбинезон показался мне легким, а затем превратился в непомерную тяжесть. Даже автомат казался лишним, а пара гранат — совершенно свинцовыми.
Но тревога за судьбу бомбардировщиков, которые должны были появиться с наступлением хорошей погоды, гнала меня вперед.
Взяв направление по компасу, я стала забирать напрямик и скоро вышла на увал, с которого оглядела местность.
Снова заиграли сполохи северного сияния и местность. озарилась причудливым светом. По одну сторону увала темнел незамерзающий ручей, бегущий, невидимому, в. Юля-ярви, а по эту сторону — ручей, бегущий из Юля-ярви. Значит, я вышла на гребень водораздела, и если буду идти по нему, то скоро приду на озеро и найду жилье аэродромной команды.
Я присела на валун в тени корявой карликовой сосны и стала смотреть в ту сторону, откуда пришла, где оставила Володю. Мне как-то было тревожно за него, словно томило предчувствие.
И вдруг среди снегов я различила движущийся предмет. Вначале я испугалась, что это волк, а потом испугалась еще больше, увидев, что это человек и он идет по моему следу. Ему не надо прокладывать лыжни, и, как бы я ни старалась, он все равно нагонит меня. Кто он, что ему надо? Сердце тревожно забилось. Мне помогло знание таежных и северных правил. Нельзя подставлять незнакомым спину, лучше на них взглянуть со спины…
Я быстро прошла вперед, круто повернула, сделала полукруг и приблизилась к своему следу со стороны.
Выбрав каменную россыпь, я легла и затаилась среди валунов. Преследователь, идя по лыжне, неизбежно пройдет мимо и подставит свой бок и спину моим глазам и моему оружию на выбор.
Так преследователь сам превращается в дичь. Это старый охотничий прием.
Так преследователь сам превращается в дичь. Это старый охотничий прием.
Неизвестный шел так быстро, что не успела я затаиться, как он уже выскочил на бугор и, пригнувшись, стал озираться. Он был в белом, но измятом и грязном халате. Я увидела его темное лицо. Не, заметив меня, человек, очевидно, решил, что я ушла далеко вперед. Вот он остановился среди валунов, седых от инея, и стал посматривать вниз, на ручей. Затем он взял толстую палку, а может быть, это был лом, и начал копаться среди камней, пытаясь стронуть их с места. Небольшой валун, шурша, покатился вниз. Неизвестный прислушался. Раздался негромкий плеск. Выждал минуту и снова внимательно оглядевшись, он принялся за ту же работу. И новый камень скатился с горы в ручей.
Всего ожидал? я от своего неизвестного преследователя, только не катания камней с гор! Что за мальчишеская забава?
Кто он и для чего этим занимается?..
Конечно, не для собственного удовольствия он ка* тает камни в ручей и не случайно, если взял с собой ломик. Что будет, если он завалит ручей этими камнями, сизыми от мороза? Как только они попадут в воду, на них образуется наледь, они все слипнутся, смерзнутся между собой и создадут перемычку. Так вот что делает этот незнакомец: он прекращает доступ воды в озеро Юляиярви… Так, значит, и он разгадал его тайну?..
Неужели это совпадение?.. Я догадалась о такой возможности по шуточной песне старика, а в это время диверсанты уже осуществляют эту сказку наяву, очевидно, проведав, что завтра, в хорошую погоду, на лед озера прилетят наши самолеты. А может быть, он побывал в доме, где я оставила Володю? Мой друг погиб, а Импи направила его на эту работу? И пока он здесь прекращает доступ воды под лед озера Юля-ярви, где-то другие диверсанты, наверное, открывают путь водам из-подо льда? Старик говорил о мельнице. Вероятно, плотина ее поддерживает уровень воды в озере. Значит, кто-то должен быть и там. Чго же делать? В эти страшные минуты я совершенно не думала о себе. Мозг работал быстро и ярко, как в минуты смертельной опасности.
Внезапно возникла такая мысль: «Если можно камнями закрыть приток воды в озеро Юля-ярви, то также можно закрыть и отток воды». И я. вдруг ясно представила рождение всей сказочной песни старого карела. Здесь всегда чередуются морозы и оттепели. Вода, попадая в трещины скал, когда замерзает, рвет их, как динамит. В мороз можно слышать, как лопаются и трещат глыбы гранита. Они падают, сваливаются в ручьи и создают эти. перемычки, нарушающие режим озер… Где-то у выхода ручья из Юля-ярви должны быть такие скалы…
Я уже знала, что мне делать!
Я тихонько приподнялась, оттолкнулась и помчалась вниз с горы в долину ручья, бегущего из Юля-ярви.
А неизвестный диверсант продолжал работу по скатыванию камней до тех пор, пока убедился, что накатал их вполне достаточно.
Сделав это, мой враг двинулся в погоню за мной. Опытный лыжник, он отлично знал, как трудно прокладывать путь в глубоком снегу, и был уверен, что, идя по моей лыжне, быстро нагонит меня. И спас меня только охотничий маневр.
Когда мой след привел его к каменной россыпи и он обнаружил, что я здесь лежала, повидимому, наблюдая его работу, и затем быстро умчалась с торы, — преследователь потерял свою уверенность.
Этим маневром я задала ему большую задачу! Поняв, что обнаружен, он уже не мог преследовать меня так просто. Можно нарваться и на гранату, оставленную мной на лыжне, можно получить и хорошую порцию пуль, нарвавшись на мою засаду. Враг мой остановился, сошел с моей лыжни и пошел параллельно, попадая в глубокий снег. Теперь преследователь шел со всеми предосторожностями, и там, где я скатилась с горы во весь дух, он принужден был все время притормаживать лыжи.
Когда он спустился вниз, то увидел, что след мой привел к старой мельнице, засыпанной снегом, с мельничным колесом, причудливо заросшим сталактитами льда. Он мог думать, что я прошла мимо, не заметив ее, потом повернула немного влево и стала подниматься снова в гору, вверх по течению ручья. Он не знал, что я залегла там и наблюдаю за ним.
Наш поединок происходил в великом безмолвии полярной ночи, прежде всего — как поединок мысли. Побеждал тот, кто отгадывал намерения врага.
Итак, о чем думал мой враг? Что решил он, когда свернул к мельнице? Мозг мой горел от напряжения. Нужно было найти одну верную отгадку ко всем загадкам. Неверная — уже смерть, гибель всего.
Если ему дано задание завалить ручей, впадающий в Юля-ярви, камнями и, допустим, поднять вешняки мельничной плотины, поддерживающей уровень воды в ручье, вытекающем из озера, то зачем ему гнаться за лыжницей, рискуя подорваться на гранате или получить порцию пуль из автомата? Зачем этот излишний риск? Всякий диверсант дорожит своей шкурой.
Не проще ли ему дождаться прилета самолетов и, завидев их, открыть шлюзы? Вода уйдет так быстро, что катастрофа неминуема. Даже если на аэродроме увидят опасность, будет уже поздно, самолетам надо будет садиться. У них будет на исходе горючее. На остальных озерах посадка невозможна, снег, не укатан, там можно сажать самолет только на фюзеляж. Это все равно выведет их из строя…
Сделав это, он уже будет вознагражден и останется жив! Расчетливее сделать так.
Очевидно, именно так и думал мой враг. Он подошел к мельнице, сел и закурил.
Того, что придумала я, он не учел.
Постепенно угасло, свернуло свои причудливые узорные занавесы, пляшущие голубые столбы и игристые радуги северное сияние. Наступили серые сумерки, а он все сидел и покуривал, дожидаясь прилета наших самолетов.
Ничего другого не мог он дождаться на этой старой мельнице. Я уверилась, что по его действиям разгадала его намерения, и смело стала принимать свои меры.
Пройдя вверх по ручью, я в конце концов вышла к тому месту, где он вытекал из озера Юля-ярви. И чуть не вскрикнула от радости, увидев седые скалы, потрескавшиеся от мороза, угрюмо нависшие над ручьем.
Я попробовала, пошатала отдельные глыбы и убедилась, что на морозе гранит может быть хрупким, как стекло. Вода, проникающая в его щели, режет его, как алмаз.
Эта истина, о которой я знала раньше из школьных учебников, обрадовала меня в натуре, как школьницу. Я принялась сдвигать наиболее податливые камни вниз, осторожно проколов причудливую корку звонкого льда над ручьем… Признаться, я пережила восторг человека, разгадавшего одну из тайн природы. Я так увлеклась этим замечательным, волшебным и в то же время простым решением задачи, что больше уже ни о чем не думала.
До аэродромной команды, на другой конец озера, было еще километров шесть-восемь. А время не ж/тало. Самолеты могли появиться каждую минуту, и шлюзы на мельнице могли открыться хоть сейчас.
Поставив на своей лыжне гранаты, настроенные в качестве мин, я принялась за дело. Острые камни разорвали мои рукавицы. Гранит был так охлажден морозом, что обжигал руки, но я не чувствовала боли. Я не замечала усталости до тех пор, пока ручеек вдруг не прекратил своего певучего говорка — словно в рот воды набрал.
Заглянув в него, я увидела, как на серых камнях возникает белый лед, вырастая со сказочной быстротой. Он рос со дна, создавая перемычку. Такой донный лед — бедствие всех северных гидростанций — знаком северянам.
Сколько я проработала, я даже не заметила. Но когда исполнила свой труд, не столь тяжкий, сколь титанический по результатам, я услышала вдали гул приближающихся самолетов. Я вскочила на ноги и увидела, как над аэродромом начали взлетать ракеты, приглашая стаю самолетов на посадку.
Сердце летчика всегда забьется при этом зрелище.
Но вдруг я услышала позади себя, там, у мельницы, выстрел.
Если бы это был взрыв, обвал, я бы не испугалась. Но негромкий и сухой звук выстрела, раздавшийся у мельницы, потряс меня, как удар грома. Что там произошло? Что это за выстрел? И почему только одий?
Я встала на лыжи, схватила гранаты и бросилась вниз по ручью. Безумная тревога за судьбу Шереметьева овладела мной как-то безотчетно. И я не ошиблась. Это стреляли там, у мельницы. Но как и почему?
Потом уже я выяснила, какая история произошла с Володей в мое отсутствие в уединенном домике.
После моего ухода Импи вела себя, как шелкэзая. Она была тиха, внимательна. Рассказывала Володе что-то из своего детства. Его поразило, что она никогда не видела, как растут яблоки, никогда не ела арбуза.
Он приглашал ее в гости к нам на Волгу после войны, и она шутливо соглашалась.
А потом грустно сказала, что едва ли она с дедом уцелеет: война еще не кончилась, и маленькие люди— игрушки в руках переменчивой военной судьбы.
— Ведь второй раз здесь война, — посетовала она. — За что страдает наш маленький народ?
— До тех пор, пока Финляндия будет игрушкой в чужих руках, не будет хорошего, — сказал Володя. — А ведь финны стойкий и храбрый народ и могли бы явиться на Севере настоящим стражем мира и безопасности.