Известие о победе восемнадцатилетнего шведского короля стало достоянием Европы и имело огромный резонанс. В насмешку над русским царем шведы выбили медаль: на одной стороне ее был изображен Петр у пушек, обстреливавших Нарву, и надпись: «Бе же Петр стоя и греяся». На другой — бегство русских во главе с Петром от Нарвы: шапка валится с головы царя, шпага брошена, царь плачет и утирает слезы платком. Надпись гласила: «Изшед вон, плакася горько».
Престиж России в западноевропейских дворах пал. Русский посол в Гааге Андрей Матвеев доносил Петру: «Шведский посол с великими ругательствами, сам ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую вашу особу злословит, будто вы, испугавшись приходу короля его, за два дня пошли в Москву из полков…» Аналогичное донесение прислал русский посол в Вене Петр Голицын.
У Карла XII был выбор. Он мог, развивая успех, достигнутый под Нарвой, продолжать военные действия против России и продиктовать ей угодный для себя мир либо направить армию в Польшу против Августа II. Шведский король счел целесообразным двинуться в Польшу. На выбор направления оказало влияние отношение Карла XII к Августу II. Если русского царя шведский король недооценивал, то саксонского курфюрста он люто ненавидел, ибо считал его инициатором Северного союза. «Пов едение его так позорно и гнусно, — отзывался шведский король об Августе, — что заслуживает мщения от бога и презрения всех благомыслящих людей».
И все же не желание лишить Августа польской короны определило решение Карла XII перенести театр военных действий на запад. Отправиться в длительный поход к Москве, имея в тылу саксонскую армию, боеспособность которой была тогда выше русской, шведский король не мог. Тем более что было ясно — Польша готова воспользоваться любым благоприятным случаем, чтобы выступить против Швеции, к тому же и Дания способна быстро оправиться от недавнего поражения и вступить в Северный союз.
В то время как в лагере Карла раздавались насмешки в адрес русского царя, Петр не терял зря времени. Он не знает ни слабости, ни усталости. Царь был не из тех людей, кто опускает руки и склоняет голову перед неудачами. Испытания, напротив, закаляли волю Петра. Как и после первого Азовского похода, неудача подхлестнула его, и он энергично и целеустремленно принялся ковать будущую победу. Об огромном напряжении его сил и до предела мобилизованной энергии свидетельствует сухая хроника его переездов. В конце января 1701 года он мчится в Биржу, возвратившись оттуда в Москву, спешит в Воронеж, где проводит два с половиной месяца, затем отправляется в Новгород и Псков. В последующие годы царя можно было встретить в Архангельске, у Нотебурга, на Олонецкой верфи, у стен Нарвы и Дерпта, в Петербурге.
Петр мчится как курьер — день и ночь, в любую погоду и в любое время года. Обыкновенная повозка или сани были для него и местом ночлега, и обеденным столом. Останавливался он только для смены лошадей. Каждое перемещение царя — не только веха в его личной жизни, но и определенный этап в мобилизации усилий страны на борьбу с неприятелем. Это повседневный труд царя, его личный, так сказать, вклад в общее дело.
В Биржу Петр ездил на свидание с Августом II. Польский король, не отличавшийся ни отвагой, ни верностью, ни желанием мобилизовать все ресурсы для борьбы с неприятелем, ничем не дороживший так, как польской короной, и поэтому готовый на любой шаг ради ее сохранения, был тем не менее для России бесценным союзником. Чем дольше Карл XII будет гоняться за Августом, тем больше времени получит Россия, чтобы залечить последствия Нарвы. Именно поэтому Петр не жалел ни усилий и времени, ни материальных и людских ресурсов для поддержания Августа. В Бирже был подтвержден союзный договор, по которому Петр обязался предоставить в распоряжение польского короля 15 — 20-тысячный корпус и вдобавок к нему ежегодную субсидию в 100 тысяч рублей.
В Новгород и Псков царь отправляется, чтобы руководить строительством оборонительных сооружений. По его указу на работы были привлечены драгуны, солдаты, священники «и всякого церковного чина мужеского и женского пола», так что пришлось даже прекратить службу в приходских церквах.
Архангельск привлек внимание Петра в связи с полученным известием о нападении на город шведских кораблей. Попытка шведов сжечь Архангельск не удалась, но царь отправился в дальний путь, чтобы укрепить единственный портовый город, связывавший Россию с Западом.
На первый взгляд странными и будто бы не вызывавшимися крайней необходимостью были частые визиты Петра в Воронеж. В самом деле, целесообразность долговременных пребываний царя в Воронеже до начала Северной войны не вызывает сомнений — там создавался флот, предназначенный для боевых действий на Азовском море. Но ради чего царь отправлялся в Воронеж теперь, когда театр военных действий переместился на северо-запад и Россия вела борьбу не с Турцией, а со Швецией? Надо ли было пополнять Азовский флот новыми кораблями и непрестанно подновлять быстро гнившие в пресной воде Дона только недавно спущенные галеры и фрегаты? Тем более что ни один из кораблей не участвовал ни в одном сражении, а их пушки не произвели ни единого боевого залпа. Не являлись ли эти хлопоты царя бесцельной тратой народных ресурсов и своего рода данью его пристрастию к флоту и кораблестроению?
Двух мнений на этот счет быть не может — непрестанные заботы Петра об Азовском флоте окупались тем, что они охлаждали воинственный пыл турок и долгое время удерживали их от объявления войны России. Русский резидент в Турции Петр Андреевич Толстой так и доносил царю: «более же всего страшатся морского твоего, государь, флота».
С Турции Петр не спускал глаз, внимательно следя за изменчивыми настроениями султанского двора. Азовскому губернатору Федору Матвеевичу Апраксину, посаженному в Азов сторожить приобретение на южном море, царь пишет 24 июня 1701 года: «Извольте в том осторожность учинить как в Азове, так наипаче в Таганроге к обороне того места». Две недели спустя вновь напоминает: «Извольте держать опаску с турецкой стороны». Опасения оказались необоснованными, и в сентябре Апраксин получает от царя новые известия: «войны с турками не чаем, потому что мир подтвердил султан охотно».
Неточность сведений, которыми царь снабжал своего губернатора, вполне объяснима — Россия тогда не имела постоянного дипломатического представительства в Турции, и в Москве должны были довольствоваться лишь слухами, доходившими кружным путем.
Петр нарушает традицию и отправляет в Адрианополь, резиденцию султана, своего представителя. Выбор пал на Петра Андреевича Толстого, человека столь же одаренного, как и пронырливого. «Эх, голова, голова, не быть бы тебе на плечах, если бы не была так умна», — сказал как-то в минуту откровенности царь Толстому, намекая на его причастность к заговору Милославских и Софьи еще в 1682 году. Старые грехи Толстой замаливал усердно. Чтобы угодить царю, он, будучи взрослым, лет 40, имея жену и детей, добровольно отправляется вместе с волонтерами в Венецию обучаться военно-морскому делу. Теперь, в 1702 году, «умной голове» надлежало отбыть в Турцию и выполнять инструкцию, составленную самим царем. Петр хотел знать состояние турецкой армии и флота; обучают ли конницу и пехоту по старинному своему обыкновению или пользуются услугами европейских офицеров, а также не собираются ли турки засыпать Керченский пролив, чтобы навсегда отрезать русским выход к Черному морю.
Толстого встретили в Адрианополе более чем прохладно. Рассуждали: «Никогда от веку не бывало, чтоб московскому послу у Порты жить». Не для того ли он пожаловал, чтобы сеять смуту среди подвластных султану христиан?
Несладко жилось Петру Андреевичу в Турции, но царь был доволен его службой. Когда Толстому султанский двор, то предупредительно-ласковый, то надменно-грубый, стал в тягость настолько, что он запросил перемены, царь ответил: его желание будет исполнено, но не сейчас — «не поскучь еще некоторое время быть; большая нужда там вам побыть».
«Нужда» в услугах Толстого была действительно «большой», ибо приливы миролюбия Порты перемежались с такими же приливами воинственности. Это и вынуждало Петра попечение о Воронежской верфи относить к числу важнейших своих забот. Заглядывал он туда на несколько недель либо в одиночестве, либо в сопровождении своей компании. Закладка кораблей и их спуск сопровождались веселым застольем.
В Москве, точнее в Преображенском, царь проводил зимние месяцы, то есть то время года, когда на театре войны, как правило, наступало некоторое затишье: неприятельские армии располагались в обжитых местах и устраивали своего рода передышку, с тем чтобы возобновить военные действия после весеннего половодья.
Три заботы одолевали Петра: где добыть деньги, где достать людей и, наконец, вооружение, чтобы восполнить потери под Нарвой.
Толстого встретили в Адрианополе более чем прохладно. Рассуждали: «Никогда от веку не бывало, чтоб московскому послу у Порты жить». Не для того ли он пожаловал, чтобы сеять смуту среди подвластных султану христиан?
Несладко жилось Петру Андреевичу в Турции, но царь был доволен его службой. Когда Толстому султанский двор, то предупредительно-ласковый, то надменно-грубый, стал в тягость настолько, что он запросил перемены, царь ответил: его желание будет исполнено, но не сейчас — «не поскучь еще некоторое время быть; большая нужда там вам побыть».
«Нужда» в услугах Толстого была действительно «большой», ибо приливы миролюбия Порты перемежались с такими же приливами воинственности. Это и вынуждало Петра попечение о Воронежской верфи относить к числу важнейших своих забот. Заглядывал он туда на несколько недель либо в одиночестве, либо в сопровождении своей компании. Закладка кораблей и их спуск сопровождались веселым застольем.
В Москве, точнее в Преображенском, царь проводил зимние месяцы, то есть то время года, когда на театре войны, как правило, наступало некоторое затишье: неприятельские армии располагались в обжитых местах и устраивали своего рода передышку, с тем чтобы возобновить военные действия после весеннего половодья.
Три заботы одолевали Петра: где добыть деньги, где достать людей и, наконец, вооружение, чтобы восполнить потери под Нарвой.
Андрей Нартов записал рассказ о том, как были добыты деньги. Царь размышлял об этом в одиночестве целые сутки. Вошедшему «князю-кесарю» Ромодановскому он говорит: в казне нет денег, войско ничем не снабжено, и артиллерии нет, а сие потребно скоро. Выход один: «убавить в монастырях сокровища в золоте и серебре и натиснуть из него деньги». «Сие дело щекотно, должно придумать иное», — возразил Ромодановский и отвел царя в Кремль, где находилась тайная кладовая. Когда вошли в камору, то «к несказанному удивлению увидел его царское величество груды серебряной и позолоченной посуды и збруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков». Ромодановский поведал Петру тайну сокровищ: «когда родитель твой, царь Алексей Михайлович, в разные времена отъезжал в походы, то по доверенности своей ко мне, лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда».
Отделить в этом предании достоверное от легендарного не представляется возможным, тем более что, по другим сведениям, царь вел этот разговор не с Ромодановским, а с Прозоровским. Доподлинно, однако, известно, что финансовые затруднения Петр преодолел столь же простым, как и мало надежным способом — повысил производительность Монетного двора: день и ночь работали станки, наводняя рынок обесцененными деньгами: до 1700 года их выпускали от 200 до 500 тысяч рублей в год, в 1700 году в оборот было выброшено около 2 миллионов рублей, а в 1702 году — свыше 4,5 миллиона рублей. Царская казна из этой операции, сопровождавшейся уменьшением доли серебра в монете, извлекла кратковременный доход и возможность заполнить пустоты в бюджете.
Этот стародавний прием увеличения доходов Петр дополнил двумя новыми.
В январский день 1699 года в Ямском приказе был обнаружен кем-то подброшенный запечатанный пакет с надписью: «поднесть благочестивому государю, царю Петру Алексеевичу, не распечатав».
Автором письма, как выяснилось позже, был дворецкий Бориса Петровича Шереметева Алексей Курбатов, сопровождавший барина в заграничном путешествии. Курбатов предлагал царю использовать новый источник дохода — продажу гербовой бумаги. Петр обласкал первого прибыльщика, назначил дьяком Оружейного приказа, наградил деревнями. Так началась блестящая карьера Курбатова, будущего президента Ратуши, а затем архангелогородского вице-губернатора. Но какую бы должность Курбатов ни занимал, службу прибыльщика он не оставил. «Повели мне, — обращался он к царю, — где мочно учинить какие в котором приказе прибыли или какие в делах поползновения судьем, наедине доносить безбоязненно, в чем усердие мое обещаюся являти тебе, государю, яко самому богу».
Примеру Курбатова следовали многие другие изобретатели налогов. Им было велено, как засвидетельствовал современник, «сидеть и чинить государю прибыль».
Старания прибыльщиков, однако, не обеспечивали значительных денежный поступлений. Доходы от чеканки денег тоже были вскоре исчерпаны, и тогда Петр прибегает к введению бесконечного количества налогов специального назначения: на приобретение седел и лошадей, на приобретение амуниции и строительство кораблей, за подводы и провиант и т. д. и т. п.
Без особых затруднений удалось решить вторую задачу — восполнить людские потери. По мере надобности определенное число дворов городского и сельского населения поставляло в армию одного рекрута. Эта система комплектования армии и флота, оформленная в первые годы XVIII века, действовала безотказно на всем протяжении Северной войны.
Наконец, в короткий срок был восстановлен артиллерийский парк. Правда, при литье медных пушек вследствие недостатка меди пришлось использовать колокола церквей и монастырей. Но в чугунных пушках недостатка не ощущалось — металлургические заводы, срочно возведенные в начале столетия, обеспечили армию превосходной артиллерией, и Петр неоднократно будет иметь случай отметить ее высокие боевые качества.
Наибольшие трудности Петр встретил при укомплектовании армии офицерским составом, и прежде всего потому, что в России до XVIII века не было специальных учебных заведений, готовивших военных специалистов. Петр в 1701 году учредил первое такое учебное заведение — Навигацкую школу, где изучались математика, геометрия, тригонометрия, навигация, астрономия. По мнению царя, «не токмо к морскому ходу нужна сия школа, но и артиллерии и инженерству».
Петр воспользовался знаниями выпускников Навигацкой школы и других учебных заведений, созданных вслед за нею, только много лет спустя. Между тем время не ждало, военные специалисты были необходимы в данный момент. И хотя царь знал, что иностранные офицеры проявили себя под Нарвой не лучшим образом, нужда заставила его вновь обратиться к найму военных специалистов за границей. В 1702 году в странах Западной Европы распространялся переведенный на немецкий язык манифест Петра, приглашавший иностранных офицеров на службу в Россию.
5 декабря 1700 года, то есть две недели спустя после нарвского поражения, царь, находясь в Новгороде, велит Борису Петровичу Шереметеву «иттить в даль, для лучшего вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем, понеже людей довольно, также реки и болота замерзли, неприятелю невозможно захватить. О чем паки пишу: не чини отговорки ничем».
Шереметев открыл серию побед над шведами. Действовал он пока осторожно, осмеливался вступать в сражения, располагая лишь двойным или тройным превосходством в силах, но на первых порах были важны любые победы, они поднимали моральный дух армии и постепенно освобождали ее от оцепенения после Нарвы.
Первая значительная победа была одержана в самом начале 1702 года. Шереметев во главе 17-тысячного корпуса напал на шведского генерала Шлиппенбаха и наголову разбил его семитысячный отряд у деревни Эрестфер, неподалеку от Дерпта. Здесь полегла половина шведского войска. «Мы можем, наконец, бить шведов!» — воскликнул Петр, получив донесение Шереметева. Победителей царь щедро наградил, отметив всех — от солдата до командующего. Шереметеву Меншиков по поручению Петра повез орден Андрея Первозванного и извещение, что ему присвоено звание фельдмаршала.
С осени 1702-го по весну 1703 года основные силы русских войск были заняты изгнанием шведов с берегов Невы. В этой кампании участвовал и Петр. Военные действия начались с осады Нотебурга, расположенного на острове у выхода Невы из Ладожского озера. Высокие стены толщиной около двух саженей, возведенные у самой воды, многочисленные пушки, господствовавшие над обоими берегами, превращали Нотебург в неприступную крепость. Для ее осады Петр сосредоточил 14 полков. После трехдневной канонады супруга коменданта крепости от имени всех офицерских жен отправила в лагерь русских барабанщика. В реляции этот эпизод описан в присущем Петру шутливом тоне: жены просили фельдмаршала, «дабы могли из крепости выпущены быть, ради великого беспокойства от огня и дыму и бедственного состояния, в котором они обретаются». На что он, бомбардирский капитан Петр Михайлов, галантно ответил гарнизонным дамам: не отваживается передать их просьбу фельдмаршалу, «понеже ведает он подлинно, что господин его фельдмаршал тем разлучением их опечалити не изволит, а естьли изволят выехать, изволили бы и любезных супружников своих с собой вывесть купно».