Сенаторы отвечали только перед царем. Они, как, впрочем, и все чиновники государства, приносили присягу «на верность государю и всему государству».
Одновременно Петр составил указ с перечислением поручений Сенату на время своего отсутствия. Сохранилось три редакции этого указа — царь вносил дополнения, производил перестановку пунктов, выдвигал в число первых те из них, которым придавал важное значение.
В окончательном варианте указа Петр поручал Сенату наблюдение за правосудием и экономным расходованием денег. Здесь повторена крылатая фраза, как-то употребленная Петром в письме к Зотову: «Деньги суть артерия войны». Далее перечислялись пути увеличения денежных поступлений в казну. По мнению Петра, следовало упорядочить откупа, «потщится» о повышении прибыли от продажи соли, расширить торговлю с Китаем и Персией.
Обращает на себя внимание собственноручное дополнение Петра, сделанное им ниже своей подписи на беловом экземпляре указа. Одной фразой: «Учинить фискалов во всяких делах, а как быть им, пришлетца известие» — царь вводил в стране дотоле неизвестный институт фискалов.
Обещанное «известие» было прислано через три дня, 5 марта, накануне отъезда. В нем перечислялись неслыханные даже по тем временам обязанности фискала: «Дела же его сие суть: должен он над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправой суд, також в сборе казны и протчего. И кто неправду учинит, то должен позвать его перед Сенат (какой высокой степени ни есть) и тамо его уличать. И буде уличит кого, то половину штрафа в казну, а другая ему, фискалу».
Фискал, таким образом, должен был осуществлять негласный надзор над всем и вся. Его обязанность не предупреждать преступление, а регистрировать его и немедленно донести, когда оно совершится.
Фискал не получал жалованья, его рвение поощрялось выдачей половины штрафа, взимавшегося с виновного. Более того, фискалу предоставлялось еще одно преимущество. Рукою Петра в указе было написано: «Буде же и не уличит (то есть не докажет виновность), отнюдь фискалу в вину не ставить, ниже досадовать под жестоким наказанием и резореньем всего имения». Промысел фискала давал ему возможность хорошо заработать, и никакая беда не подстерегала его, даже если он явно клеветал. Поставленный на страже законности и справедливости, фискал сам попирал справедливость.
Фискалы пользовались мрачной репутацией во всех слоях населения. Устюжские фискалы жаловались на одного посадского человека, что тот их всячески поносил и называл вместо фискалов свисталами. А вот мнение о фискалах двух сенаторов — Якова Долгорукого и Григория Племянникова. В коллективной жалобе Петру фискалы писали, что оба сенатора оказывают им всякое немилосердие. «…Племянников называет нас уличными судьями, а князь Яков Федорович — антихристами и плутами».
Не в чести фискалы были и у духовенства. Местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский воспользовался кафедрой Успенского собора, чтобы публично выступить с осуждением безнаказанности фискалов, чем, впрочем, вызвал гнев царя: «А какой же то закон, например: поставити надзирателя над судами и дати ему волю, кого хочет обличити, да обличит, кого хочет обезчестити, да обезчестит; поклеп сложить на ближнего судию — вольно то ему. Не тако подобает сим быти: искал он моей головы, поклеп на меня сложил, а не довел (то есть не доказал) — пусть положит свою голову». Местоблюстителю за эту речь пришлось потом оправдываться перед царем.
Однако бесчинства фискалов были столь вопиющи, а раздражение против их наветов так велико, что царь три года спустя вынужден был издать указ, устанавливавший фискалу за неправый донос кару, которую довелось бы учинить обвиняемому, если бы обвинение было доказано. Институт фискалов был формой контроля за деятельностью чиновников и частных лиц в абсолютистском государстве, где народ безмолвствовал и общественная инициатива отсутствовала.
Создание Сената и введение фискалов открывали реформу центрального аппарата. Сенат заменил Боярскую думу. Состав Сената, как и Боярской думы, определял царь. Но при назначении в думу царь руководствовался обычаем пожалования в думные чины сыновей бояр и окольничих. Круг лиц, из которых комплектовалась дума, был, таким образом, ограниченным, а думный чин в известной мере являлся как бы наследственным.
Боярская дума была учреждением громоздким и многолюдным. В 1678 — 1679 годах в ней числилось 97 человек, затем ее состав доходил до 190 человек, а в конце XVII столетия в думе значилось около ста членов. Практически в работе думы участвовала третья, а то и пятая часть состава — многие ее члены назначались воеводами либо выполняли дипломатические поручения, то есть находились вдали от Москвы. Царь отрешал от участия в работе думы какого-нибудь боярина, отправляя его в почетную ссылку, но лишить его боярского чина он не мог, так как этот чин жаловался пожизненно.
При назначении в Сенат Петр руководствовался не аристократическим, а бюрократическим принципом, способностью назначаемого лица выполнять обязанности, перечисленные в присяге: блюсти верность государю «и всему государству», чинить справедливый суд и быть прилежным «в збирании казны и людей и протчего всего». В Сенат царь определил всего девять человек, причем сенатор оказывался лицом должностным, и должности своей он в любое время мог лишиться. Сенатор, следовательно, находился на положении чиновника, полностью зависимого от царской власти. Тем самым учреждение Сената приобрело значение важной вехи в укреплении самодержавия — неограниченной власти царя.
Другое действие, предпринятое Петром в день отъезда из Москвы, касалось его семейных дел — 6 марта было объявлено, что у него появилась законная супруга Екатерина Алексеевна.
Настоящее имя Екатерины Алексеевны — Марта. При осаде Мариенбурга русскими войсками в 1702 году Марта, прислуга пастора Глюка, попала в плен. Некоторое время она была любовницей унтер-офицера, ее заметил фельдмаршал Шереметев, приглянулась она и Меншикову. У Меншикова ее называли Екатериной Трубчевой, Катериной Василевской. Отчество Алексеевны она получила в 1708 году, когда при ее крещении в роли крестного отца выступил царевич Алексей.
Петр встретил Екатерину в 1703 году у Меншикова. Судьба уготовила бывшей служанке роль наложницы, а затем супруги незаурядного человека. Красивая, обаятельная и обходительная, она быстро завоевала сердце Петра.
А что сталось с Анной Монс? Связь царя с нею продолжалась свыше 10 лет и прекратилась не по его вине — фаворитка завела себе любовника. Когда об этом стало известно Петру, тот сказал: «чтобы любить царя, надлежало иметь царя в голове», и велел содержать ее под домашним арестом.
Поклонником Анны Монс был прусский посланник Кейзерлинг. Любопытно описание встречи Кейзерлинга с Петром и Меншиковым, во время которой посланник испрашивал разрешения жениться на Анне Монс. В ответ на просьбу Кейзерлинга царь, по словам посланника, сказал, «что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о ее родственниках ни слышать, ни знать не хочет». Меншиков при этом добавил: «Девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам (то есть Меншиков) развратничал столько же, сколько и я». Слуги Меншикова избили Кейзерлинга и спустили его с лестницы.
В 1711 году Кейзерлингу все же удалось жениться на Анне Монс, но через полгода он умер. Бывшая фаворитка пыталась еще раз выйти замуж, однако смерть от чахотки помешала этому.
От Анны Монс Екатерина отличалась богатырским здоровьем, позволявшим ей без труда переносить изнурительную походную жизнь и по первому зову Петра преодолевать многие сотни верст бездорожья. Екатерина, кроме того, обладала незаурядной физической силой. Камер-юнкер Берхольц описал, как однажды царь шутил с одним из своих денщиков, с молодым Бутурлиным, которому велел поднять на вытянутой руке свой большой маршальский жезл. Тот этого сделать не мог. «Тогда его величество, зная, как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. Она привстала и с необыкновенной ловкостью несколько раз подняла его над столом прямою рукою, что всех нас немало удивило».
Екатерина сделалась необходимой Петру, и письма царя к ней достаточно красноречиво отражают рост его привязанности и уважения. «Приезжайте на Киев не мешкав», — обращается царь к Екатерине из Жолквы в январе 1707 года. «Для бога, приезжайте скорей, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас», — пишет он из Петербурга. Проявляет царь заботу о Екатерине и о своей внебрачной дочери Анне. «Ежели что мне случится волею божиею, — дает он письменное распоряжение в начале 1708 года перед отправлением в армию, — тогда три тысячи рублев, которые ныне на дворе господина князя Меншикова, отдать Катерине Василевской и с девочкою».
Новый этап во взаимоотношениях Петра и Екатерины наступает после того, как она стала его супругой. В письмах после 1711 года фамильярно-грубоватое «здравствуй, матка!» заменяется нежным: «Катеринушка, друг мой, здравствуй». Изменяется не только форма обращения, но и тональность записок: на смену лаконичным письмам-повелениям, похожим на команду офицера своим подчиненным, вроде «как к вам сей доноситель приедет, поезжайте сюды не мешкав», приходят письма с выражением нежных чувств к близкому человеку. В одном ис писем Петр советует при поездке к нему быть осторожной: «для бога бережно поезжай и от батальонов ни на ста сажень не отъезжай». Супруг доставляет ей радость дорогим подарком либо заморскими лакомствами.
Сохранилось 170 писем Петра к Екатерине. Только очень немногие из них носят деловой характер. Однако в них царь не обременял свою супругу ни поручениями что-либо выполнить или проверить выполнение задания кем-либо другим, ни просьбой дать совет, он лишь ставил в известность о случившемся — о выигранных сражениях, о своем здоровье. «Я курс кончил вчерась, воды, слава богу, действовали зело изрядно; как будет после?» — писал он из Карлсбада, или: «Катеринушка, друг мой, здравствуй! Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безскучно же, однако можем разсудить, что дела на скуку менять не надобно».
Одним словом, Екатерина пользовалась любовью и уважением Петра. Сочетаться браком с безвестной пленницей и пренебречь невестами боярского рода либо принцессами западноевропейских дворов было вызовом обычаям, отказом от освященных веками традиций. Но Петр позволял себе и не такие вызовы. Объявляя Екатерину супругой, Петр думал также о будущем прижитых с ней дочерей — Анны и Елизаветы: «еже я учинить принужден для безвестного сего пути, дабы, ежели сироты останутця, лутче бы могли свое житие иметь».
Екатерина была наделена внутренним тактом, тонким пониманием характера своего вспыльчивого супруга. Когда царь находился в состоянии ярости, никто не решался подойти к нему. Кажется, она одна владела тайной успокаивать царя, без страха смотреть в его искаженные гневом глаза.
Блеск двора не затмил в ее памяти воспоминаний о происхождении. «Царь, — писал современник, — не мог надивиться ее способности и умению превращаться, как он выражался, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею. Они часто путешествовали вместе, но всегда в отдельных поездах, отличавшихся — один величественностью своей простоты, другой своей роскошью. Он любил видеть ее всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась». Другой иностранный дипломат тоже имел возможность наблюдать проявление Петром внимательности и теплоты к супруге: «После обеда царь и царица открыли бал, который продолжался около трех часов; царь часто танцевал с царицей и маленькими царевнами и много раз целовал их; при этом случае он обнаружил большую нежность к царице, и можно сказать по справедливости, что несмотря на неизвестность ее рода, она вполне достойна милости такого великого монарха». Далее дипломат дает единственное дошедшее до нас описание внешности Екатерины, совпадающее с ее портретным изображением: «В настоящую минуту (1715 год) она имеет приятную полноту; цвет лица ее весьма бел с примесью природного, несколько яркого румянца, глаза у нее черные, маленькие, волосы такого же цвета длинные и густые, шея и руки красивые, выражение лица кроткое и весьма приятное».
Екатерина действительно не забывала о своем прошлом. В одном из ее писем к супругу читаем: «хотя и есть, чаю, у вас новые портомои, однакож и старая не забывает», — так она в шутливой форме напоминала, что в свое время была прачкой. В общем с ролью супруги царя она справлялась легко и непринужденно, будто этой роли ее обучали с детства.
«Любил его величество женский пол», — отметил один из современников. Этот же современник записал рассуждения царя: «забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне; у неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны».
Екатерина снисходительно относилась к мимолетным связям своего супруга и даже сама поставляла ему «метресишек». Как-то, находясь за границей, Петр отправил ответ на письмо Екатерины, в котором она в шутку упрекала его в интимных связях с другими женщинами. «А что шутить о забавах, и тово нет у нас, понеже мы люди старые и не таковские». «Понеже, — писал царь супруге в 1717 году, — во время питья вод домашней забавы доктора употреблять запрещают, того ради я метресу свою отпустил к вам». Ответ Екатерины был составлен в таком же духе: «А я больше мню, что вы оную (метресишку) изволили за ее болезнью отправить, в которой она и ныне пребывает, и для лечения изволила поехать в Гагу; и не желала б я, от чего боже сохрани, чтоб и галан той метресишки таков здоров приехал, какова она приехала».
Петр отправился в Прутский поход вместе с супругой. Меншиков был оставлен в Петербурге охранять «Парадиз» и только что завоеванные города в Прибалтике. В день отъезда между патроном и его фаворитом произошла первая размолвка, зарегистрированная источниками. Поводом к ней послужила ненасытная алчность Меншикова. Лишенный знатных предков, он с лихорадочной поспешностью стремился восполнить пробел в своем родословии. Каких только чинов и званий он не нахватал! Утолив непомерную жажду к славе, он начал удовлетворять жажду к деньгам. Меншиков брал без зазрения совести все, что плохо лежало. Датский посол Юст Юль заметил, что Меншиков «во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнешним из существ, когда-либо рожденных женщиною». Оценка Меншикова датским послом совпадает с той, которую Петр часто высказывал Екатерине: «Меншиков в беззаконии зачат, и во гресех родила мать его, а в плутовстве скончает живот свой».
В начале карьеры Мешпиков еще позволял себе демонстрировать царю честность и неподкупность. В 1703 году обрусевшему голландцу, сыну основателя первого в России железоделательного завода Андрею Виниусу грозило освобождение от доходной должности руководителя Сибирского приказа. Последний дал Меншикову крупную взятку, взамен которой получил от него письмо к царю, снимавшее все обвинения. Выпроводив Виниуса, Меншиков тотчас отправил Петру через нарочного другое письмо, в котором уведомлял о попытке подкупить его и о своем негодовании: «Зело я удивляюсь, как те люди не познают себя и хотят меня скупить за твою милость деньгами». Карьера Виниуса на этом закончилась.
Позже от подобной щепетильности Меншиков освободился совершенно. А так как перед всесильным фаворитом заискивали все, начиная от родовитых вельмож, вынужденных подавлять свою спесь перед выскочкой, и кончая людьми такого же, как и он сам, незнатного происхождения, то недостатка в поводах для вымогательств не было. Известный прибыльщик Алексей Курбатов, пользовавшийся покровительством князя, как-то в письме Петру аттестовал своего патрона «избранным от бога сосудом, единственным человеком, который без порока перед царем». В действительности пороками светлейший был одарен не менее, чем талантами. Главный из них — алчность — не раз ставил карьеру князя под удар. Меншиков повторял извечную ошибку подавляющего большинства фаворитов — вместо того чтобы оставаться в тени, он демонстрировал свою силу и влияние, а главное, использовал это влияние в корыстных целях.
6 марта Петр отправил Меншикову письмо из Преображенского. Не умевший грамоте князь заставил денщика прочитать еще раз приятную для него фразу: «Ныне посылаю к вашей милости в презент кафтан здешнего сукна; дай боже на здоровье носить». Окинув беглым взглядом подарок, Меншиков нашел, что сукно уступало заморскому. Суконный двор, на котором его выделали, только недавно был пущен, производство еще налаживалось. Однако подарком все же остался доволен — он свидетельствовал о расположении к нему царя. Между тем в тот же день, 6 марта 1711 года, Петр прибыл в Москву, где ему пришлось выслушать жалобу сына вдовы бывшего великого литовского гетмана Огинского на бесчинства Меншикова. Князь во время пребывания в Польше в 1709 году воспользовался денежными затруднениями Огинского и купил у него за совершеннейший бесценок огромное староство Езерское. Вдогонку к ранее написанному царь отправил Меншикову письмо с упреком за поступок, отнюдь не содействовавший нормализации отношений с верхами общества союзной Польши. Погасив вспышку гнева, царь лишь слегка пожурил князя: «И николи б я того от вас не чаял, хотя б какой и долг на них был».
Поток жалоб на незаконные стяжания Меншикова нарастал по мере приближения царя к польской границе. Жертвами его алчности оказались и польские магнаты, и мелкая шляхта, он скупал, вымогал и просто захватывал прежде всего крупные владения, но не гнушался и мелкими. 11 марта из Горок царь отправляет князю еще одно послание, на этот раз с суровым предупреждением, заставившим адресата немало поволноваться: «В чем зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытки не потеряли своей славы и кредиту. Прошу вас, не оскорбитца о том, ибо первая брань лутче последней, а мне, будучи в таких печалях, уже пришло до себя и не будут жалеть никого».