Друг или враг? - О. Пинто 4 стр.


Немцам была нужна образованная молодежь для работы в органах гражданской администрации Голландии. Пульхофу предложили канцелярскую работу в департаменте продовольственного снабжения. И хотя ему только что исполнился двадцать один год, он, проработав всего восемнадцать месяцев, из скромного клерка вырос в заместителя начальника департамента. В подчинении у него было семьдесят два человека, многие из которых годились ему в отцы. Или он действительно был очень способным, или… в голове у меня промелькнула смутная догадка, заставившая насторожиться. Когда один из друзей Пульхофа, близко знавший его еще в Ост-Индии, рассказал мне, что в возрасте всего лишь семнадцати лет Пульхоф блестяще сдал экзамены по юриспруденции (то есть получил право на самостоятельную юридическую практику в Ост-Индии), уважение мое к его способностям еще более возросло. Но когда тот же друг добавил, что в шестнадцать лет Пульхоф был одним из руководителей молодежного национал-социалистского движения в Ост-Индии, мое высокое мнение о нем изменилось. Это движение, как и молодежное нацистское движение в Германии, находилось под тайным покровительством немецких фашистов. Теперь уже смутная догадка, насторожившая меня в первый момент, переросла в тревогу.

Сопоставив показания всех четырнадцати беженцев, я получил полное представление о том, каким путем Пульхоф организовал этот побег. Он проделал это с непревзойденным хладнокровием. Сначала он достал парусную лодку с мотором, а затем, пользуясь своим положением, достал продукты, горючее и прочие необходимые вещи. Дерзко, среди бела дня, он по одному перевез всех голландцев на лодку в служебном автомобиле департамента продовольственного снабжения, даже не считая нужным окружать это тайной! Причем это был не закрытый автомобиль, в котором человек может сесть так, что его не будет видно, а открытая машина спортивного типа. Всякий, кому не лень, мог разглядывать пассажиров сколько душе угодно. Либо Пульхоф отличался безрассудной храбростью, либо не боялся, что немцы могут разоблачить его, так как они сами потворствовали ему.

Такой откровенный цинизм требует пояснений. За время работы в контрразведке мне не раз приходилось убеждаться в том, что целесообразнее предполагать в отношении подозреваемого самое плохое, пока не удастся доказать лучшее. Правда, читатель может возразить, что Пульхоф ведь даже не относился к числу подозреваемых. Это был просто смелый юноша, который всего лишь согласился работать у немцев, чтобы иметь возможность помогать друзьям бежать из оккупированной Голландии. Доказательством этому служит тот факт, что четырнадцать голландцев не только благополучно добрались до Англии, но и оказались настоящими патриотами. Однако контрразведчик не всегда воспринимает вещи такими, какими они кажутся на первый взгляд. Пульхоф мог искренне содействовать побегу, но ведь могло быть и иначе. Если он был в сговоре с немцами, — а имелись основания предполагать это, ведь до войны Пульхоф сочувствовал нацистскому движению, — он, стремясь с самого начала завоевать доверие, конечно, постарался бы подобрать в первую группу беженцев таких голландцев, порядочность которых было легко доказать. Позднее вместе с беженцами он мог посадить в лодку предателя или шпиона. Я решил внимательно присмотреться к последующей деятельности Пульхофа.

II

Через три месяца, в начале весны 1942 года, в Англию прибыла вторая снаряженная Пульхофом лодка. В ней было двенадцать человек, и опять одни мужчины: два метиса, два летчика из состава бывших военно-воздушных сил Голландии, а остальные — студенты университетов. Их также допрашивали по отдельности, и, рассказывая о побеге, они слово в слово повторяли то, что мы уже слышали от беженцев первой группы. И на этот раз Пульхоф сам разработал план побега, достал лодку, продукты и с неменьшей дерзостью поодиночке перевез беженцев на лодку в открытой машине. Все двенадцать человек были подвергнуты тщательной проверке, но и они оказались настоящими беженцами. Короче говоря, с лета 1942 года и до марта 1944 года в Англию прибыло еще четыре лодки, снаряженные Пульхофом. На всех шести лодках прибыло восемьдесят семь беженцев-мужчин. На допросах все они дали одинаковые показания и, что самое странное, если Пульхоф действительно был в сговоре с немцами, при проверке оказались настоящими голландскими патриотами.

К этому времени по просьбе голландского правительства в Лондоне меня сняли с должности главного следователя Королевской викторианской патриотической школы и перевели в штаб голландской контрразведки. Но, поскольку речь шла о моем соотечественнике и дело было исключительно интересным, я продолжал заниматься им. При дальнейшем изучении дела обратили на себя внимание два противоречивых обстоятельства. С одной стороны, если Пульхоф действительно был в сговоре с немцами, тогда почему он в течение двух с лишним лет устраивал побеги своих соотечественников, но ни разу не заслал вместе с ними шпиона или предателя? Если он собирался втереться в доверие только для того, чтобы забросить вместе с группой беженцев шпиона, то при таких темпах он ничего не успел бы предпринять до конца войны.

Но, с другой стороны, если Пульхофу с такой легкостью удалось безнаказанно переправить из Голландии стольких людей, тогда почему он, как честный голландец, ни разу не помог уехать в Англию какому-нибудь видному деятелю? Ведь он знал, что некоторым руководящим работникам было необходимо срочно попасть в Лондон. Так, многих руководителей Движения сопротивления нужно было познакомить с задачами, которые им предстояло решать с началом освобождения Голландии. Были и такие политические деятели, которым дольше оставаться в Голландии не имело никакого смысла. Но они принесли бы большую пользу, если бы им удалось выбраться оттуда. Наконец, в Голландии приходилось скрываться нескольким видным общественным деятелям, которых преследовали за открытые антинемецкие высказывания или просто за то, что они были евреями. Если бы они попали в лапы гестаповцев, им грозила бы либо смертная казнь, либо заключение в концентрационный лагерь. Следовательно, во имя простой гуманности их нужно было спасти.

Однако, вместо того чтобы снаряжать лодки именно для таких беженцев, Пульхоф помогал бежать своим друзьям и знакомым, которые, хотя и были настоящими патриотами, в других отношениях никакой ценности не представляли. Единственным исключением был голландский юрист, который довольно быстро стал министром голландского правительства в Лондоне. Но даже он по своей роли не мог сравниться с деятелями указанных выше категорий.

Странно, что из всех восьмидесяти семи беженцев только этот юрист был хорошего мнения о Пульхофе. Казалось бы, Пульхоф мог ждать только благодарности от людей, которым он помог бежать, однако на самом деле все беженцы, за исключением юриста, питали к нему неприязнь. На допросах многие из них показали, что Пульхоф человек тщеславный и властолюбивый. Кое-кто даже считал его деспотом за диктаторский тон, которым он отдавал приказания, снаряжая лодки. Беженцам не нравилось, например, что он шел на никому не нужный риск, когда возил их по Роттердаму в открытой служебной машине. И, наконец, — как это ни странно было слышать от людей, обязанных Пульхофу своей свободой, — некоторые беженцы заявили, что не доверяют ему.

Желая отдать дань справедливости, я пытался оправдать властолюбие Пульхофа его происхождением. У многих метисов глубоко в душу западает чувство собственной неполноценности. Пытаясь подавить его, они ударяются в другую крайность — стараются казаться самонадеянными, агрессивно настроенными. И вполне понятно, что даже людям, которые хорошо знали Пульхофа, он мог казаться надменным: ведь Пульхоф знал, что он один отвечает за безопасность беженцев. Однако он слишком уж щеголял тем, что не боится немцев, и признаюсь, это смущало меня. Во время войны очень многое зависит от того, удастся ли сохранить тайну, особенно когда дело касается организации побегов, и ни один умный человек без надобности не станет рисковать. Все считали, что Пульхоф человек умный. Тогда почему же он так рисовался? И почему многие из тех, кому он помогал, не доверяли ему? Я должен был найти исчерпывающие ответы на эти вопросы.

Как я уже сказал, сложная натура Пульхофа и его запутанное дело давно начали интриговать меня. От беженцев, попавших в Англию весной 1944 года, я узнал что на очередной лодке прибудет сам Пульхоф. По их словам, Пульхоф стремился попасть в Англию, чтобы самому связаться с английской разведкой, а затем снова намеревался возвратиться в Голландию и в одиночку продолжать борьбу с немцами. От них я узнал также что, кроме шести благополучно прибывших лодок, из Голландии отправились еще две, но, попав в затруднительное положение, они вынуждены были вернуться обратно.

Обстоятельства, связанные с безуспешной попыткой первой из двух указанных лодок добраться до Англии, были довольно странными. Снабдив эту седьмую по счету лодку продовольствием, Пульхоф собирался отправить ее со спокойного участка побережья Голландии между Схевенингеном и Хук-ван-Холландом. Была тихая ночь. И казалось, что эта лодка, как и предыдущая спокойно, без особых приключений дойдет до Англии! Но только она отплыла от берега, начал пошаливать мотор. Потом он испортился совсем, и отчаявшийся экипаж все свои надежды возложил на довольно примитивный парус. Однако вскоре с желавшими бежать приключилась новая беда. Поднялся сильный ветер, и несмотря на все их старания, лодку стало относить обратно к берегам Голландии. Море разбушевалось, и лодка бешено понеслась по ветру. Люди уже больше не помышляли о том, чтобы бежать в Англию. Они только всеми силами старались избежать гибели в морской пучине, пусть даже ценой расстрела, окажись они в руках немцев.

На следующее утро выяснилось, что по воле злого рока лодку несет прямо в гавань Хук-ван-Холланд. Что оставалось делать неудачливым беженцам? Самые злейшие враги не могли бы подобрать менее подходящего места для высадки. Потрепанная бурей лодка с явно гражданским экипажем, среди бела дня прибывшая в бойкую гавань, которая кишела немецкими чиновниками и солдатами, не могла не привлечь к себе внимания. В безмолвном отчаянии беженцы ввели лодку в гавань, пришвартовали ее и сошли на берег, ожидая, что их сразу же арестуют. Но ничего подобного не произошло. Не веря, что все кончилось благополучно, они стали быстро расходиться по домам, боясь услышать окрик часового или щелчок ружейного затвора. Но никто не обратил на них ни малейшего внимания, словно это была компания, в мирное время возвратившаяся с прогулки по морю, а не группа беженцев, попавшая в самый бойкий и хорошо охраняемый порт на побережье оккупированной Европы. Впоследствии, поодиночке допрашивая беженцев, рассказавших мне обо всем этом, я узнал, что гестапо и в дальнейшем не тронуло ни одного из участников этого неудавшегося побега.

В чем же крылась причина столь странного поведения немцев? Не могли же они в самом деле оказаться настолько беспечными, чтобы пренебречь элементарнейшими мерами предосторожности? Очевидно, Пульхоф и впрямь действовал заодно с немцами и снарядил лодку с их ведома. Арест беженцев мог осложнить сотрудничество Пульхофа с немцами, и, чтобы избежать этого, они предпочли ничего не видеть.

Еще больше я утвердился в своем мнении, когда мне рассказали подробности второй неудачной попытки бежать. Через два месяца, ничуть не смутившись провалом седьмой лодки, Пульхоф организовал следующий побег. На этот раз лодка должна была отплыть от побережья Северной Голландии. Снова что-то случилось, и лодку прибило обратно к берегу почти в том же месте, откуда она отправилась. Однако на этот раз беженцам не удалось безнаказанно скрыться. Немецкая охрана проявила достаточную бдительность, и их арестовали сразу же, как только они сошли на берег. На допросе некоторых из них пытали. Один беженец не вынес пыток и рассказал, как был организован побег. Гестаповцам удалось вынудить несчастного назвать даже фамилию организатора побега и его домашний адрес.

При всех недостатках немцев их нельзя назвать бездеятельными. И казалось бы, они должны были немедленно арестовать Пульхофа. Им бы доставило дьявольское удовольствие насмерть замучить человека, перехитрившего их. Но не тут-то было. Они не только не зашли за ним по указанному адресу, но и не пытались навести чисто формальных справок. Пульхоф продолжал спокойно заниматься своими делами, будто ничего не случилось.

Обстоятельства, связанные с первой неудачной попыткой бежать, говорили об одном: Пульхоф был в сговоре с немцами и обе попытки бежать организовал с их ведома. Однако во втором случае им для виду пришлось арестовать и допросить неудачливых беженцев, но как только речь зашла о Пульхофе, они вынуждены были прекратить следствие. По-видимому, они очень дорожили им, если позволяли безнаказанно, несмотря на явные улики, открыто срывать их мероприятия по обеспечению безопасности.

После всего этого мне еще больше захотелось встретиться с Пульхофом. Интересно, удастся ли ему увильнуть от некоторых вопросов, которыми я собирался сразить его. Зная, что при более или менее благоприятных обстоятельствах мне вскоре придется столкнуться с этим странным человеком, я решил запастись терпением и ждать.

III

В конце весны 1944 года от берегов Голландии ночью отошла небольшая лодка с беженцами. Она взяла курс на запад. Утром неподалеку от берегов Англии ее задержал английский катер береговой охраны и отвел в гавань. Беженцев, среди которых находился и Пульхоф, высадили на берег. Их накормили и, дав отдохнуть, направили в Королевскую викторианскую патриотическую школу в Вандсворте. Там Пульхофа и его товарищей должны были тщательно проверить представители английской контрразведки. Особо строгому допросу подвергся Пульхоф, которым занимались десять — двенадцать дней, то есть значительно дольше обычного. Проверка закончилась, и его согласно установленной процедуре, о которой я уже рассказывал в предыдущей главе в связи с делом Тер Хита, направили в штаб голландской службы безопасности на площади Итон Сквер. Теперь дело официально перешло ко мне.

Прежде чем продолжать дальше, мне хотелось бы со всей серьезностью заявить, что ни один из фактов, которые я намерен привести, не имеет целью показать в неблагоприятном свете методы работы пятого отдела английского управления военной разведки. Мне довелось в течение многих лет работать с этими людьми, мастерами своего дела, поэтому к методам их работы, равно как и к достигнутым результатам, я могу питать лишь чувство глубочайшего уважения. Но когда речь шла о моих соотечественниках, у меня было два преимущества. Голландец чувствует себя свободнее, когда говорит с голландцем, а не с англичанином. То же самое можно сказать об англичанах. После всего пережитого во время побега беженец, оказавшись в незнакомой стране, естественно, насторожен и, пожалуй, даже относится с предубеждением к принятым у чужеземцев методам допроса. Он ответит на все вопросы, но вряд ли добровольно даст сведения, выходящие за рамки поставленных вопросов. Когда же перед ним соотечественник, сдержанность его исчезает. Родная речь, привычное произношение, те особые словечки, которые можно услышать только от соотечественника, помогают ему перейти на более непринужденный тон.

Я всегда старался немедленно сообщать пятому отделу управления военной разведки обо всех интересных случаях. Точно так же поступали мои друзья из пятого отдела. О странных обстоятельствах двух неудачных попыток к бегству я узнал от беженцев за месяц до прибытия Пульхофа. Но его прибытие мне стало известно лишь после того, как он успешно прошел проверку в пятом отделе. Естественно, сообщать моим английским коллегам данные, которыми я располагал, было уже поздно. Поэтому вполне вероятно, что английские контрразведчики ничего не знали ни о самих неудачных попытках, ни о странных обстоятельствах, связанных с ними. Зная все это, они отнеслись бы к Пульхофу с удвоенной подозрительностью. Но поскольку пятый отдел не располагал такими важными данными, его нельзя обвинять в том, что Пульхоф успешно прошел проверку.

Впервые Пульхоф появился у меня в кабинете в яркий солнечный день ранней весной 1944 года, всего за несколько недель до высадки союзных войск во Франции. Итак, в мои руки попало второе по трудности дело за время моей службы в контрразведке. (Самым трудным было дело Луизы, о котором я расскажу в одной из последующих глав.)

По внешнему виду это был типичный метис. Иссиня-черные с блестящим отливом волосы, темные глаза, желтоватая кожа говорили о его малайском происхождении по материнской линии. От отца он унаследовал европейские черты лица. Пульхоф был худощав, среднего роста, со стройными ногами и небольшими красивыми руками. Крепкие, ослепительно белые зубы выдавали в нем туземца. Еще до встречи с ним, основываясь на некоторых данных, я мог судить, что человек он очень умный. Однако лицо его, взгляд выражали столько живого ума, что я не мог не изумиться; стоило мне послушать его каких-нибудь пять минут, и я понял, что не встречал на своем пути молодого человека умнее его. Знакомые Пульхофа были правы: за манерой держать себя, за манерой говорить резким, отрывистым голосом скрывалось высокомерие, однако под маской высокомерия мне удалось разглядеть что-то мальчишеское и, как это ни странно, даже привлекательное. «Опасный, но очень приятный человек», — подумал я.

Допрос тянулся восемь полных рабочих дней — с девяти утра до шести вечера. Я задавал Пульхофу самые различные вопросы о его служебной карьере, заставляя иногда по нескольку раз повторять одно и то же. Пока я не старался уличить его во лжи или выяснить мотивы некоторых его поступков, а просто хотел запомнить все подробности. Мне хотелось также проверить, не допустит ли он оплошности при повторении.

Назад Дальше