В двери с силой ударили, но явно еще не настоящим тараном, а так, подобрали одно из бревен или подтащили большой камень.
— Померяемся, — прорычал он воинственно, — хотя это будет и недолго.
— Надо держаться, — ответил я.
— Запереться? — изумился он. — Не лучше ли выйти навстречу и в красивой сече принять бой, выказав беспримерную доблесть, чтобы и враги пели о сражении и рассказывали внукам…
— Нет, — прервал я. — Нет. И дело не в трусости, не надо так это щуриться!
Он спросил нагло:
— А в чем?
— Уже близко армия герцога Клемента, — объяснил я. — Нужно дождаться! Только дождаться! Ситуация сразу переменится.
Он сказал скептически:
— А сколько у него людей?
— Меньше, — признал я, — чем этих… но у него настоящая армия, а не этот сброд. К тому же за ним идет…
— Что, — спросил он, — еще одна настоящая?
— Даже больше, чем настоящая, — сказал я. — Скоро все увидите.
— Увидим, — проворчал он, — только пусть поторопятся.
Ворота замка выбили после яростных атак к концу дня. Солнце опустилось за горизонт, на небе полыхает такое зарево, словно вся пролитая кровь выплеснулась на хрустальную твердь и горит там, взывая к мщению, а во дворе завязалась жестокая схватка.
Я велел всем отступить в здания, их пять, теперь превращенные в склады, а еще четыре башни с винтовыми ступеньками, где даже один может удерживать целую армию. Мунтвиговцы сперва бросились штурмовать последнюю твердыню яростно, но их в залах и холлах положили столько, что остальные отступили в страхе и растерянности: что за люди, что дерутся так отчаянно в ситуации, когда давно нужно признать поражение?
Хенгест сражался рядом со мной и Зигфридом, а когда прозвучал сигнал отбоя, он пошатнулся и даже не смог поднять руку, чтобы утереть пот и кровь со лба.
— Передышка, — прохрипел он, — до утра…
— Это же замечательно, — сказал я с энтузиазмом.
— Ага, — ответил он с тяжелым сарказмом. — Целых пять часов жизни…
— Наберитесь сил, — посоветовал я, — чтобы отдать ее с достоинством! И вбить в землю по ноздри как можно больше противников. Чтобы в их семьях были плач и зубовный скрежет.
Хродульф и Меревальд пересчитали отступивших в замок — оказалось, мы потеряли половину состава. Если нас было около пяти тысяч, то сейчас не больше двух с половиной, причем треть ранены. Священники и лекари обходят их, кого-то поднимают на ноги, кому-то дают причащение, а я подлечил высшую знать, все так же группирующихся вокруг своих лордов, и уже ощутил себя выжатым, как мокрая тряпка.
Я рассчитывал, что, загнав нас в ратушу, где размещаемся с трудом, оверлорд сочтет, что задача выполнена, жрать нам нечего, либо умрем, либо сдадимся, либо сами выйдем, чтобы погибнуть красиво и с честью, однако он с каким-то маниакальным упорством велел прокричать нам, что на рассвете начнет последний штурм.
Фанатик, сказал я себе с отвращением, религиозный фанатик! С такими вообще невозможно иметь дело. У них нет никакой логики, руководствуются не разумом, а своими представлениями о справедливости, потому такие очень часто побеждают там, где пасуют опытные военачальники.
— Всем спать, — велел я.
— Ваше высочество?
— Я побуду на страже, — ответил я. — Не волнуйтесь, мимо меня ничто не проскользнет незамеченным.
С утра начался ожесточенный штурм. Мы завалили трупами противника весь внутренний двор так, что не осталось ни клочка свободного места, куда конь мог бы поставить копыто, затем мы дрались в здании зло и упорно, и наконец-то я услышал с высокой башни дикий крик:
— Они идут!.. Они идут!.
Но лязг мечей, звон доспехов не позволили расслышать, что там выкрикивают еще, мы дрались остервенело и обреченно, однако натиск мунтвиговцев не то чтобы ослабел, но вместо павших под нашими мечами становилось все меньше бойцов противника, наконец в узком коридоре стало совсем пусто.
Внизу со двора раздавались крики, конский топот, звон оружия. Я бросился к бойнице, сквозь узкую щель увидел, как из узких улочек на площадь врывается рыцарская конница на огромных конях, а следом за ними легкие конники Норберта со своим вожаком во главе.
Мунтвиговцы пытаются организовать оборону, но падают, как пшеница под острым серпом.
Отсюда видно поверх крыш домов, как в выбитые ворота вливается железоблещущая рыцарская конница, доносятся слова боевой песни «Восток алеет, солнце встает…» и звуки боевых труб.
Хенгест, весь забрызганный кровью, задыхающийся от усталости, прохрипел:
— Неужели… подмога?.. Откуда?
Ричлрз D^uhhwc Ру1ш — эрнириин
— Армия сэра Клемента, — сказал я счастливо. — Я ж говорил! Он пришел на сутки раньше, чем я рассчитывал… Мы спасены! А завтра-послезавтра притопает и самая лучшая в мире пехота. Мы выстояли, дорогой друг! А теперь…
Я сбежал вниз, а когда выскочил из замка, на площадь ворвалась могучая рыцарская конница на крупных тяжелых конях. Земля загудела под их тяжестью, знамена и баннеры турнедские, а вот это странно…
Во главе скачет высокий и вообще просто чудовищно огромный рыцарь, за плечами красиво развевается белый плащ с огромным красным крестом, такой же крест на груди и даже на шлеме, хоть и поменьше.
Он соскочил на землю, сделал два быстрых шага мне навстречу и преклонил колено с таким рвением, что потревоженная толчком земля недовольно вздрогнула.
— Ваше высочество!
— Сэр, — сказал я в изумлении, — дайте на вас взглянуть!
Он спохватился и обеими руками поднял забрало. На меня взглянули беспощадно голубые глаза Зигмунда Лихтенштейна, мятежного барона, чьи земли стали камнем преткновения между Турнедо и Варт Генцем.
— Встаньте, барон, — сказал я, — и дайте вас обнять. Скажу без преувеличения, ваше неожиданное появление спасло много жизней наших доблестных воинов и цвет рыцарства Варт Генца. Я этого не забуду, и никто не забудет!
Он счастливо улыбался, в самом деле успел вовремя, а я покосился на его людей, пятеро из них выделяются таким же гигантским ростом, шириной плеч и вообще размерами.
— Ваши братья?
— Позвольте представить? — спросил он.
— Приказываю!
Он повернулся к ним и сделал приглашающий жест, что вообще-то равносильно приказу.
Рыцари дружной группой подошли и разом преклонили колена. Я с изумлением увидел среди них герцога Сулливана, того гада, что сумел одолеть меня в честном поединке на глазах всего войска и тем самым добиться независимости своих владений.
Зигмунд подошел к нему первым.
— Ваше высочество, — сказал он торжественно, — позвольте представить герцога Сулливана, ставшего в трудные для моих земель годы моим названым братом!.. Он является непревзойденным…
Я прервал:
— Простите друг, но герцог не нуждается в представлении. Свое непревзойденное мастерство он доказал на глазах всего моего войска, когда одолел меня в поединке. И я рад, что он с нами. Встаньте, сэр Сулливан. И… благодарю вас.
Сулливан взглянул пытливо, всерьез ли я, но явно был польщен, что я при всех упомянул о его победе надо мной, во всем моем войске второго такого нет, его запомнят.
Зигфрид тут же сказал:
— А это мой брат Кристиан, моя верная опора во всех хозяйственных делах, но и в ратных не уступает никому.
Я поднял с колен и обнял Кристиана, а затем Колина, Ховарда и Гордона, самого младшего по возрасту, как сообщил Зигмунд, но первого по доблести.
Гордону, как я понял, не больше семнадцати, весь горит восторгом битвы и жаждой подвигов, так что да, в этом возрасте пока не до скучных хозяйственных дел.
Я милостиво похлопал его по плечу.
— Подвигов впереди — пруд пруди! Но приказываю всегда держаться с братьями, самому ни-ни!., д братья пусть за тобой присматривают.
Как только их увели кормить и показывать места отдыха, за спиной громыхнуло железо, на меня упала грозная тень человека в доспехах и в шлеме.
Сулливан приблизился с некоторым напряжением в движениях, не понял еще, как следует держаться со мной, взглянул мне прямо в глаза, сдержанный и суровый.
Я произнес вопросительно:
— Герцог?
Он поклонился чуть-чуть.
— Ваше высочество…
— Что вы хотели сказать, — поинтересовался я, — но не стали, чтобы не портить радость и торжественность момента?
Он произнес мрачно:
— Ваше высочество, я по-прежнему не признаю вас сузереном королевства Сен-Мари. Его Величество Кейдан — законный король.
Мои лорды, что не отходят от меня ни на шаг, нахмурились, кое-кто начал демонстративно вытаскивать меч на треть из ножен и со стуком бросать обратно, а Сулливан договорил так же твердо и уверенно:
— …однако здесь я властелин поместья в королевстве Турнедо, где вы являетесь сюзереном. Я признаю вас командующим всеми армиями, что выступили против орд Севера, и единственным, кто может объединить королевства и дать Мунтвигу отпор.
— …однако здесь я властелин поместья в королевстве Турнедо, где вы являетесь сюзереном. Я признаю вас командующим всеми армиями, что выступили против орд Севера, и единственным, кто может объединить королевства и дать Мунтвигу отпор.
Епископ Геллерий кивал и выразительно указывал мне взглядом, что это надо принять, сейчас не до выяснения отношений и сведения счетов.
Я нахмурился и ответил резко:
— Мне нет дела до ваших монархических взглядов, роялист вы наш!.. Мне нужно, чтобы вы хорошо сражались, а большего я и не требую.
Сулливан поклонился.
— В этом случае я полностью в вашем распоряжении. Приказывайте, ваше высочество!
— Отдыхайте, — буркнул я. — Завтра тяжелый день.
Он еще раз поклонился и ушел, полный достоинства и некоего величия, словно Люцифер после дебатов с Господом.
Норберт подошел и встал молча рядом, а потом проронил задумчиво:
— Интересно…
— Что? — спросил я с подозрением.
— Услышу ли я когда-нибудь, — закончил он, — от вас что-то типа «завтра будет легкий день»?
— Он будет, — пообещал я недовольно, — однако все равно так не скажу! Не дождетесь.
Глава 5
Закрыв горловину, через которую в город ворвались первые отряды мунтвиговцев, прибывшие помогли местным быстро очистить улицы и площади от попавших в западню. Те пытались затеряться между домов, но горожане усердствовали, вымещая на них страх и злобу.
Я видел, как в разных частях города вспыхивают короткие, но яростные схватки, оттуда доносятся крики и лязг оружия, а когда все затихает, на улицах остаются растерзанные тела.
В замке быстро поставили новые петли и заново навесили ворота, а за это время, как догадываюсь, оверлорд Гайгер наконец-то получил проверенные донесения, что в спину захватившим город ударило совсем крохотное войско, хоть и все из могучих и прекрасно вооруженных рыцарей.
Это было видно еще и по тому, что немедленно погнал было отряды на новый штурм, нужно заново отбивать захваченный было Баббенбург, однако на небе полыхает красное зарево, солнце зашло, и на мир опускается недобрая тьма…
Я слышал, как в лагере протрубили отбой, и отряды с явным облегчением начали возвращаться обратно.
Норберт докладывал о расположении войск противника, ночью вряд ли начнут штурм, хотя разъярены такой неудачей в самом конце, когда оставалось вроде бы только дожать, однако к утру нужно быть готовыми.
Зигмунд, отправив братьев устраиваться на ночь, оставался при мне, стараясь понять наши шансы.
Норберт сказал ему бодро:
— Вы успели вовремя, сэр Лихтенштейн.
— Надеюсь, сэр.
— Теперь будет легче, — сказал Норберт. — Из Турнедо идет большая армия герцога Клемента Фицджеральда, вы его видели.
— Хорошая новость, — ответил Зигмунд, но на лице его не отразилось особой радости, словно и без Клемента справились бы.
— За Клементом подойдут еще, — добавил Норберт.
Зигфрид выслушал с интересом, но покачал головой и повернулся ко мне.
— Я ничего об этом не знал, — произнес он почтительно. — Ваше высочество, я успел раньше потому, что мои земли, как вы помните, на границе Тур-недо с Варт Генцем. Ваш Клемент должен был пройти мимо моих владений через неделю после того, как я поспешил в Бриттию.
— Он придет раньше, — заверил я, — чем через неделю.
— Каким образом?
— Он ведет только армию, — пояснил я. — Без обоза. И что нам здесь нелегко… знает. Или просто понимает.
— Прекрасно, — сказал он с энтузиазмом. — Тогда и дадим бой! Я помню сэра Фицджеральда, знатный воин!.. Он уже герцог?
— Со мной люди растут быстро, — обронил я скромно.
Он взглянул на меня с интересом, тяжелое крупное лицо расплылось в сдержанной усмешке.
— Как и вы, ваше высочество.
— Для чего мы и живем, — ответил я высокопарно, — если не стараемся доставить радость друг другу?
Он поклонился.
— Ваше высочество, мы будем стараться доставить вам радость нашим верным служением вам.
— Рассчитываю на вас, сэр Лихтенштейн, — ответил я. — Служите верно, и родина в моем лице вас не забудет.
Он откланялся, понимая, что долго занимать пустячной беседой всегда занятого лорда неприлично и даже непристойно, а я смотрел ему в широченную спину и напряженно думал о его землях, спор из-за которых весьма осложняет отношения Турнедо и Варт Генца.
Еще один лишний камушек на чашу весов, сказал я себе мрачно, чтобы понятия «Турнедо» и «Варт Генц» стали только географическими.
Со стен города видно, как и при свете костров на стороне мунтвиговцев наблюдается вялое и очень разочарованное шевеление. К главному шатру то и дело подъезжают военачальники, а между городом и лагерем теперь расположились, как понимаю, наиболее боеспособные и стойкие отряды.
Катапульты пока молчат, до требушетов Зигмунд и его люди добраться не сумели, да не было такой задачи, потому первые камни в сторону города полетели, как только оверлорд Гайгер получил исчерпывающие сводки о положении дел.
Норберт поднялся ко мне на стену и сразу сказал раздраженно:
— Хоть толку от них и никакого, но раздражают! В следующий раз доберусь…
— Думаю, — ответил я, — требушеты охраняют не меньше, чем самого оверлорда. И священники, мимо которых ни один незримник не пройдет.
Он повторил:
— Раздражают…
— Подойдет Клемент, — сказал я, — тогда и посмотрим, что можно сделать. Шли бы вы спать, дорогой друг!
Он покосился на молчаливого Зигфрида, что старается не привлекать внимания, чтобы я не отправил его сторожить мои покои.
— А вы?
— Пойду поговорю с епископом, — сообщил я. — Он тоже не спит ночами. Как и днем.
Он понимающе кивнул, епископ Геллерий, к нашему удивлению, оказался намного сильнее и полезнее, чем мы ожидали. Уже стало известно, что он рассмотрел пробиравшуюся через спящих у стены воинов некую тень и что-то отбирал у них незримое, а спустя некоторое время по его молитве с одного из воинов спала личина, и все увидели безобразное чудовище, а оно, едва поняло, что разоблачено, с ревом бросилось на людей, успело двух покалечить, пока его не изрубили. Всю ночь он объезжает воинский лагерь, хоть и не на коне, а на муле, как положено священнослужителю, бодрый и с прямой спиной, посвежевший на вольном ветре и с блестящими от возбуждения глазами.
Ришелье тоже стал епископом поневоле, а в молодости после окончания колледжа поступил в Военную академию, и только крайняя нужда заставила принять церковный диоцез, как единственный источник существования всей семьи. Возможно, и этот епископ изучал теологию по принуждению, но, как и Ришелье, достиг успехов, о чем говорят его немалые возможности по защите города.
Я посмотрел, как он строго и уверенно ободряет воинов, объясняет, какое великое дело совершают, а когда он отправился к другой группе, пошел рядом и поинтересовался:
— Ваше преосвященство… вы говорите, что убийство язычников… прямой путь на небо, но как же с заповедью «не убий»?
Он ответил уклончиво:
— Не желающих принимать крещение — да…
— А убийство христиан, что принадлежат, к примеру, к апостольской церкви?
— Эти еще хуже язычников, — отрезал он, сразу ожесточаясь. — Их нужно убивать без пощады, ибо только так можно высвободить их души… пока их хозяева не набрали еще больше грехов, как собаки блох!
— А если, — сказал я, — убиваешь в его доме, убьешь также всех женщин и детей?
Он вздохнул.
— Да, это грех, потом придется отстоять ночную мессу, чтобы священник очистил твои руки от крови.
— И все?
Он подумал, ответил почти уверенно:
— Да вроде бы все. Но на всякий случай, чтобы уж совсем быть чистым и правым, не мешает часть захваченной добычи пожертвовать в пользу церкви. И это в самом деле все!
Я вздохнул. _
— В общем, убийство еретиков — как бы не убийство…
— Не как бы! — сказал он строго, но, на мой взгляд, слишком громко и слишком твердо.
— Не убийство, — согласился я. — Как не убийство — забой скота.
— Есть разница…
— В чем?
— Скот не наделен душой, — объяснил он. — А у человека, даже у язычника, она есть, тем более у еретика. Потому его убивать хоть и нужно, однако потом помолиться, прося прощения за невольный грех…
— Но все же грех?
Он уловил, куда клоню, сказал настойчиво:
— Этот грех церковь берет на себя!.. Грех, совершенный ради нас, не может быть тяжким. Церковь, выполняя волю Господа, решает, как и где ее выполнить лучше. Ты ведь знаешь, прожить всю жизнь без греха невозможно. Особенно когда живешь, а не… Еще здесь, на земле, церковь взвешивает твои деяния, и, если ты совершил некий грех для спасения чьей-то Души, тебе даруется прощение. Мунтвиг — зло!