Полковник малодушно сбежал из дома, превратившегося в псарню, на службу и провел относительно спокойное утро в размышлениях о том, много ли нужно человеку четвероногих друзей. По всему выходило, что ему лично для счастья достаточно было бы всего одной маленькой собачки, а для полного счастья и вовсе хватило бы тихого и молчаливого противорадикулитного пояса из целебной собачьей шерсти.
Пока Вадим Тарасович изыскивал способ призвать к порядку излишне собаколюбивую Жанну Павловну, в городе случилось ЧП посерьезнее. В двенадцатом часу дня неизвестные молодцы дерзко ограбили ювелирный магазин в центре Новороссийска, убив при этом человека. Вся новороссийская милиция, едва успевшая вздохнуть после тотальных поисков тарасовского фокса, переключилась на ловлю преступника. В случае провала операции высокое начальство авторитетно пообещало снять с должности полковника, а он не менее убедительно пообещал своим подчиненным снять им головы. Участковые, гаишники и вохровцы – все искали невысокого мужчину в возрасте до двадцати пяти лет с выраженными признаками азиатского происхождения, как то: жесткими черными волосами, раскосыми глазами и цветом лица, характерным для запущенного печеночного больного.
Несмотря на проявленное служивыми рвение, спустя сутки преступник все еще не был обнаружен, зато в милицейских пристанищах и узилищах собралась впечатляющая коллекция представителей великих и малых народов Азии. Больше всего в раскинутые охранниками правопорядка тенета попалось обрусевших корейцев и вьетнамских студентов, среди которых редкими этническими вкраплениями затесались двое монгольских геологов, журналист-тувинец из Красноярска и одинокий оленевод из Якутска, в неурочное время года прибывший на Черное море с Белого на пляжный отдых. Особой строкой в списке задержанных по подозрению в совершении тяжкого преступления числился неизвестный азиат без документов, безденежный, ушибленный на голову и глухонемой или же убедительно симулирующий слабоумие и глухонемоту. Этот сомнительный тип дожидался врачебного освидетельствования в КПЗ и как раз оказался под рукой у милиции, когда поступила ориентировка на пропавшего японского туриста.
Следуя в туалет, уставший до одури и ко всему безразличный немой идиот мимоходом увидел на доске в коридоре листок с объявлением о поиске Такеши Нокамуры. Сильно увеличенное, мутное и слишком зачерненное фото пропавшего являло взорам широкую, как блин, узкоглазую физиономию с недоброй ухмылкой типичного монголо-татарского захватчика. Умудренные жизненным опытом новороссийские милиционеры не возлагали особых надежд на эту пугающую гравюру, так как в одной только Китайской Народной Республике нашлась бы сотня-другая миллионов граждан вполне подходящей наружности. Зато ФИО к снимку было начертано сразу на двух языках. Немой азиатский идиот, узрев нечитаемый для россиян узор из зайтеливых иероглифов, проявил поразительную живость и прыть. Он схватил в объятия сопровождавшего его дежурного, в паре с ним совершил сальто в полтора оборота, изнемог под тяжестью непосильной ноши и рухнул на пол, но даже там не затих, а продолжал восторженно молотить руками и ногами, плача и кашляя смехом, похожим на лай. Смышленый дежурный расценил эту дикую реакцию совершенно правильно и отрапортовал начальству о том, что японский турист Такеши Нокамура благополучно обнаружен. За неслыханную оперативность в поисках японца полковник Тарасов получил сверху устную благодарность, которая отчасти скомпенсировала нагоняй за нерасторопность в поимке преступника, известного под кличкой Чукча. Таким образом, полковник не лишился должности и погон, а его подчиненные – голов, и УВД причерноморского города перенесло дежурный удар стихии без трагических потерь.
– Это невероятно. Невозможно! Так не бывает! – ошалело бормотала я, незряче глядя на скрипучую факсовую бумажку, которую дежурный сержант Бобриков вручил мне столь торжественно, словно это была грамота, жалующая мне дворянство.
На листе черным по белому были начертаны строки, смысл которых от меня ускользал, ибо немыслимо было принять за правду сообщение, что наша доблестная милиция не только нашла моего пропавшего японца, но и везет его для воссоединения с соотечественниками. Не то чтобы я совсем уж не верила в чудеса (и в возможности служб охраны правопорядка), просто количество чудес на единицу места-времени казалось мне слишком большим. Японец-то мой нашелся за сотню километров от Джубги, в Новороссийске!
В принципе, по хорошей дороге и при наличии скоростного автомобиля высокой проходимости (типа того джипа, под которым я недавно валялась) он вполне мог добраться в Новороссийск за час-полтора, но зачем?! Делегация ведь только вчера выехала из этого самого Новороссийска! И, кстати, дорога нынче утром все еще пребывала в состоянии, далеком от идеального, хотя милицейский «газик» с Нокамура-саном на борту все же сумел пройти перевал.
Впрочем, мы с Тяпой и Нюней единодушно постановили, что не будем ломать нашу общую голову над вопросом, как и зачем Такеши Нокамура драпанул от нас в Новороссийск. Мы сосредоточились на тревожном переживании: а точно ли это наш японец?
– С ментов вполне станется подложить нам свинью и всучить департаменту вместо пропавшего Такеши Нокамуры первого попавшегося косоглазика! – прямо заявила Тяпа, откровенно не верящая в лучшие качества милицейской натуры.
Мы с Нюней промолчали, ибо втайне терзались аналогичными сомнениями.
Полтора часа, проведенные в местном отделении в нетерпеливом ожидании прибытия Такеши Нокамуры с почетным милицейским эскортом, запомнились мне как далеко не лучшее время моей жизни. Сержант Бобриков, посильно защищая честь мундира, проявил благородство и споил мне полтора литра крепчайщего кофе из собственного термоса. Неумеренное потребление бодрящего напитка вызвало у меня сильную тахикардию и повысило нервозность до заоблачных высот. Когда милицейский транспорт подкатил к стертому крылечку отделения, я дергалась, как эпилептик, и тряслась, как отбойный молоток, рискуя проломить ногами ветхую деревянную ступеньку. На моей физиономии последовательно и с большой скоростью сменялись гримасы, более или менее точно представленные древнегреческими театральными масками. Это заметно тревожило и смущало сержанта Бобрикова.
К подконвойному японцу я кинулась, как к родному, но вынуждена была остановиться в паре шагов. Амбре от интуриста было – ой– ой-ой какое! Высокоразвитой цивилизацией от него и не пахло. В богатом букете смешались незабываемые запахи мусорной свалки, запущенного коровника и проходного двора из тех, на входе в которые отчаявшиеся аборигены безуспешно малюют лживую надпись «Туалета нет!». Да и выглядел так называемый Нокамура-сан так, что моя Тяпа уверенно заявила:
– Ну точно, так и есть! Нас обдурили. Разве это культурный японец? Это какой-то эскимосский люмпен, странствующий по святым местам автостопом!
– Вы Такеши Нокамура? – недоверчиво спросила я сомнительного японца.
– Он самый, – ответил за него хмурый милицейский дядечка, сосредоточенно пинающий автомобильные баллоны. – Забирайте, гражданочка, своего Такешу до дому, до хаты и впредь приглядывайте за иностранцами как следует. Виданое ли дело? Потеряли интуриста и хватились только на вторые сутки! Пьяные, что ли, все были?
Поскольку в последнее время я и в самом деле неразумно злоупотребляла алкоголем, огрызнуться на сурового мента у меня не хватило наглости. Тяпа, правда, вякнула было что-то вроде «На себя посмотрите!», но мы с Нюней в четыре руки зажали ей рот. Я смиренно и признательно поблагодарила охранников правопорядка за активную и результативную помощь, и тот же милицейский «газон» подвез нас к гостинице Шульца. По дороге я высунула голову в окошко и, притворяясь, что любуюсь видами, глубоко дышала свежим забортным воздухом. Блудный японец пропитался тюремно-казарменным духом и так ароматизировал салон – хоть сюрикен вешай!
Мы приехали в «Либер Муттер», и тут мои сомнения благополучно рассеялись. Японская братия, резвящаяся во дворе, встретила вонючего странника как родного. Его приветствовали криками и жестами, хлопали по плечам и одаривали улыбками. Такеши Нокамура расцвел, повеселел и отвечал дружелюбным соплеменникам частыми кивками и бурным шевелением пальцев. Лично мне этот язык жестов был так же непонятен, как и вербальное японское общение, однако беспокойство мое заметно улеглось. Если японцы признали странника своим, я приму это как факт, с удовольствием поставлю галочку в списке напротив фамилии Накамуры и с чистой совестью отправлюсь в койку – отдыхать от переживаний. А то что-то слишком волнительная у меня выдалась командировочка, так и до нервного срыва немудрено докатиться!
Едва я поставила ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей на второй – спальный – этаж гостиницы, как меня окликнули:
– Танечка!
Я обернулась и остановилась. По коридору первого этажа ко мне приближался Борис Абрамович Шульц, да не один: следом за хозяином гостиницы резво трусило небольшое четвероногое. В первый момент я приняла его за собаку– бультерьера, но поняла свою ошибку сразу же, как только услышала звуки, издаваемые животным. Лже-бультерьер уютно похрюкивал.
– Вот, это вам, – торжественно объявил Шульц, снимая с руки ременную петлю плетеного поводка.
На другом конце собачьей привязи болтался поросенок. Он, похоже, был парень с характером и имел собственное представление о направлении своего дальнейшего движения. Едва Шульц ослабил поводок, свиненок тряхнул лопушистыми ушами и с цокотом припустил по коридору в сторону кухни.
– Рузочка, милая! Ты или закрой дверь, или убери с пола кастрюлю с кашей! – озабоченно крикнул вслед убегающему поросенку Борис Абрамович.
Затем он взглянул на меня с улыбкой, которая была одновременно и виноватой, и гордой, и объяснил:
– У вашего кабанчика превосходный аппетит!
Словечко «вашего» применительно к совершенно незнакомому свиненку побудило меня задать Шульцу совсем не тот вопрос, который созрел у меня первым (сначала-то я в режиме борьбы за санитарию и гигиену хотела поинтересоваться, почему это кастрюля с кашей стоит на полу), а совсем другой:
– Это мой кабанчик?
– А что? Разве он вам не нравится? – встревожился Борис Абрамович. – Помилуйте, Танечка, душечка, да ведь это лучший кабанчик из всех возможных! Красивый, здоровый, резвый! Можно сказать, идеальный кабанчик!
– Мистер «Свинячья Вселенная»! – сострила моя Тяпа.
– Уж вы мне поверьте, я-то в кабанчиках разбираюсь, у меня своя сеть шашлычных! – продолжал волноваться Шульц. – Кстати, вы обещали, что не будете его кушать. Ведь не будете же?
– Не буду, – согласилась я.
– И правильно, потому что этого поросенка нужно будет вернуть хозяевам, – Борис Абрамович заметно успокоился. – Я взял его для вас напрокат на сутки. С вас пятьсот рублей. По двадцать рублей в час, это совсем не дорого.
Я безропотно согласилась с этим утверждением, когда вспомнила существующие расценки на продажных двуногих. Райка Лебзон, бывшая моя однокурсница, а ныне доблестная труженица израильского борделя, в письмах с новой родины регулярно хвастается своими заработками.
– Пятьсот так пятьсот, только квитанцию потом дадите мне, ладно? – я вытянула из быстро худеющего бумажника пять сотенных бумажек и отдала их Борису Абрамовичу.
– Но если вы захотите насовсем кабанчика оставить, придется доплатить, – предупредил он.
– Вай ме! Вай, мои хачапури! – горестно заголосила в отдалении мадам Шульц.
В кухне все горизонтальные поверхности были заняты сырыми лепешками, которые Рузанна методично начиняла творожной массой, готовясь превратить в румяные вкусные пироги. Одна лепешка валялась на полу, и в качестве начинки на ней помещался мой поросенок. Он встал на круг теста всеми четырьмя ногами и с аппетитом трапезничал. Дождавшись, пока мой новый питомец покушает, я подняла валяющийся на полу поводок и повела кабанчика во двор.
Чихара был там, любовался видом заснеженных гор в компании соплеменников.
– Вот, это вам! – сказала я, вручив японцу перепачканного мукой поросенка торжественно и осторожно, как хрустальную вазу. – Подарок. Презент! Фром Раша виз лав!
Дожидаться ответной благодарственной речи я не стала. Одарила примолкших японцев материнской улыбкой (пусть только попробуют теперь по возвращении в город нажаловаться Сэму, что я не заботилась об их счастье!), отряхнула руки и пошла в свой номер.
Там было сумрачно, потому что ни я, ни отбывший поутру Ларик не потрудились раздвинуть шторы. Поскольку я собиралась немного подремать, меня эта светомаскировка вполне устраивала. Отчаянно зевая, я быстро разоблачилась до белья и уже хотела нырнуть под одеяло, когда из-под него вдруг показался всклокоченный блондинистый скальп, и приглушенный подушкой мужской голос недовольно молвил:
– Эй, ты, моль белая! Шагай отсюда! Я не заказывал обслуживание в номере!
– Что такое?! – я отпрыгнула назад, как робкая лань.
Под коленки мне угодила табуретка. Я сбила ее, а также попавшую под локоть деревянную вешалку для одежды и с грохотом развалившейся поленницы рухнула на пол, едва не приложившись затылком о металлическую раму кровати, на которой беспробудно дрых Славик. Павшие заодно со мной табуретка и вешалка образовали подобие баррикады, за которой спустя пару секунд нарисовался мужской силуэт пугающе атлетических очертаний.
– Дежавю! – с нервным весельем в голосе возвестила мне Тяпа. – Опять двадцать пять! Ты валяешься плашмя, как половая тряпка, а роскошный мужик смотрит на это безобразие с высоты своего двухметрового роста!
– Про половую тряпку – это ты зря! – укорила ее Нюня.
– Ах, как же ты боишься всего полового! – злобно прошипела Тяпа, с готовностью включаясь в вечные разборки на тему нашей с Нюней подавленной сексуальности.
– Цыц! – свистнула я обеим испуганным сусликом.
– Так! – удовлетворенно молвил красавец мужчина, присев на корточки и обозрев мое трепетное тело, наготу которого лишь в малой степени прикрывали трусики, лифчик и вешалка, полегшая на меня поперек, как шест, оторванный в ходе искрометного выступления темпераментной стриптизершей. – Это снова вы? Опять упали к моим ногам!
– Да идите вы со своими ногами! – тщетно пытаясь выползти из-под вешалки, огрызнулась я хамским голосом Тяпы.
– Я помогу, – предложил красавец и, ухватив деревянный шест, в который я вцепилась, как богомол в травинку, поднял меня вместе с этой палкой.
Мы стояли так близко, что я почувствовала тепло его большого тела. Надо сказать, что полноценному теплообмену мешало только белье – два небольших предмета нижней одежды у меня и один у него. Ну, и еще шест деревянной вешалки.
– Вы позволите? – светски спросил красавец, мягко отнимая у меня эту дубинку.
– Да, конечно, – пискнула я, загипнотизированная долгим взглядом опалово-серых глаз.
Мне не пришло в голову уточнить, на какое именно действие он испрашивает разрешение, а зря. Отодвинув в сторону разделяюший нас шест, атлант свободной рукой придержал мой затылок и с беспримерной дерзостью запечатлел на моих губах страстный поцелуй. Я просто оцепенела от изумления, буквально застыла, как парализованная! Некоторое время я никак не препятствовала наглецу, отчего жаркое лобзание затянулось настолько, что нахал решил перейти к следующей стадии процесса. Тут ему понадобились обе руки, он выпустил вешалку, а я машинально подхватила падающую палку и так же машинально треснула ею по златокудрой голове.
– Какого черта?! – искренне изумился он, отпуская меня и хватаясь за голову.
Я пригнулась, проворно поднырнула у него под локтем, подхватила с пола свои одежки и выскочила из номера, шарахнув дверью о косяк с такой силой, что пластмассовая цифирька «4» сорвалась с гвоздика и упала на пол.
В следующую секунду дверь номера, сделавшегося безымянным, задрожала, ручка задергалась, изнутри послышалась приглушенная брань, и я поскакала вдоль по коридору на одной ножке, на ходу натягивая джинсы и на три голоса (два внутренних и один внешний) проклиная свою судьбу. Почему, ну почему у меня все всегда складывается совсем не так, как у героинь любовных романов?!
Хакими Ногаи сидел на высоком барном стульчике у стойки ресепшена и с выражением читал вслух стихи русских поэтов в японском литературном переводе. Прочие интуристы внимали ему с умеренным интересом. Ногаи-сан относился к числу всезнаек, способных посрамить эрудицией современный компьютер, но, в отличие от компьютера, не ждал, пока кто-то проявит интерес к его обширным базам данных. Ногаи-сан нес свет знаний в темный японский народ по собственной инициативе, пресечь которую без хлороформа и огнестрельного оружия не было никакой возможности.
Участники японской делегации слушали чтеца-декламатора с тусклыми улыбками на пасмурных лицах. Глубина знаний, которыми Хакими Ногаи был залит по самую плешивую макушку, внушала им определенное уважение, однако рифмованные строки нагоняли невыносимую скуку. Искусственно стимулируя у соотечественников интерес к русской литературе, Ногаи-сан сопровождал каждое стихотворение пространным социально-историческим комментарием, который был призван утвердить кровную связь поэтических образов с реалиями современной российской жизни.
Стихийный литературный кружок как раз перешел к разбору и обсуждению одного из стихотворений Сергея Есенина, когда аккурат на словах «задрав штаны, бежать за комсомолом» в холл выскочила девушка, на бегу деловито осуществляющая вышеуказанную манипуляцию со своими собственными штанами. Это явление весьма оживило поклонников русской литературы.