— Прощай! — еле выговорила я.
— До свидания, — сказал он.
«До свидания, любимый, я тебя никогда не увижу!» — билась в голове удручающая мысль.
Я пошла, поминутно оглядываясь, он смотрел мне вслед, держась за решетчатые железные лагерные ворота.
Я вдруг вернулась, побежала к воротам, протянула ему обе руки, он поцеловал их.
— Жду письма, — сказал он.
— Если освобожусь.
Я пошла, ноги были как ватные — хоть бы не упасть.
Когда оглянулась, Сережи уже не было.
— А он тебя любит… этот старик, — сказал солдат, который довел меня до самого барака.
— Почему старик? Ему только тридцать девять лет.
— Виски седые… Вот я и подумал… Тяжело расставаться?.. Но ведь ты, я слыхал, едешь на освобождение, должна радоваться.
К двум часам нас отвезли в бухту Нагаева и посадили на пароход.
Девять женщин (нам дали десятиместную каюту) в две тысячи мужчин, едущих на переследствие.
Мы еще долго сидели на палубе и ждали, пока льды взрывали аммоналом. Когда мы вышли по узкому каналу среди льда из бухты Нагаева, Охотское море оказалось свободно ото льда, небо было серым и хмурым, горизонт окутан туманом.
Будущее тоже в тумане.
«Я тебя никогда не увижу, любимый мой…»
Я прожила долгую жизнь, но больше никогда не встретила Сергея — так сложились обстоятельства.
Я девять лет была в лагере — выжила. Девять следующих лет, пока не умер Сталин, я скиталась по окраинам родины с запятнанным паспортом. Я была не одна, с мужем, которого любила за его глубокую человечность, любила как хорошего человека. А любить, как моего Сережу, я никогда никого не могла.
В 1954 году меня реабилитировали, но стать писателем мешали.
Крепко мешали, я победила. Я стала писателем, в таким, каким хотела — романтиком, продолжателем Александра Грина.
В Магадане Сергей давно не проживает.
Где он и жив ли, я не знаю.
Тяжелое предчувствие меня не обмануло… «Я тебя никогда не увижу…»
Эх, кабы мы родились с ним на полвека позже! Как мы были бы счастливы!
У стен родного города
Летом 1951 года мы с мужем жили на необитаемом острове посреди Волги, неподалеку от Саратова… Так сказать, у стен родного города, куда я не смела войти, так как дала милиции подписку в том, что в течение двадцати четырех часов моей ноги не будет в Саратове, иначе получу срок, следовательно, нас с мужем разлучат и мы поедем разными этапами — он в один лагерь, я в другой. И не исключено, что жизнь разлучит нас навсегда.
Последнюю зиму мы жили на Украине в Кировоградской области — в селе Михайловке.
Муж, как и везде, преподавал русский язык и литературу, а я писала очерки по заданию «Кировоградской правды» (у них не было очеркиста), их переводили на украинский язык и печатали под моей собственной фамилией.
Но весной, как и везде каждую весну, нас вызвали в районное НКВД и сказали то, что говорили везде:
— Мы целый год наблюдаем за вами. Вы такие хорошие люди: трудолюбивые, интеллигентные, добрые, настоящие советские люди. И так любите друг друга!.. Так любите, что мы просто не в силах вас разлучать… А у нас приказ арестовывать по второму разу. Поэтому уезжайте как можно быстрее и как можно подальше и… мы ничего не знаем. Всего вам доброго.
Мы от души их поблагодарили, что нас не арестовали по второму разу. Собрали в узелок свои вещички и поехали на Волгу повидать маму, сестру Лику и двоюродного брата Яшу.
В день приезда Валя сразу пошел в облоно насчет работы. Если б ему там дали назначение, мы бы поехали в очередной медвежий угол и там спокойно жили до первого сентября — начала занятий в школе.
Но облоно еще, видимо, надеялось, что для медвежьих углов в последний момент явятся более достойные кандидатуры, а не бывшие политические заключенные с паршивым паспортом.
Требовалось где-то прожить два — два с половиной месяца, а у нас уже не было денег (отпускные ушли на переезд). Родные и сами нуждались и не могли нам помочь. Устроили срочное совещание. И тогда мой двоюродный брат Яша, страстный рыболов, предложил следующее:
— Завезу я вас на один островок на Волге, поставлю вам палатку. На острове же не требуется никакой прописки, черт бы их всех побрал? Свежей рыбой я вас обеспечу хоть круглый год. А тетя Маша и Лика будут привозить вам хлеб, картошку, пшено и книги. Вот и выход из положения, и еще даже чудесно отдохнете.
Предложение было с восторгом принято и во избежание неприятностей тут же приведено в исполнение, благо, что у Яши имелась своя моторная лодка.
Палатка была превосходная, на двоих. Утеплили ее старыми одеялами и сверху еще покрыли брезентом.
Мама приезжала через день навестить нас и привезти каких-нибудь пирожков или ягоды, картошки. Сестра и брат приезжали обычно вечером, ну и конечно, в воскресенье. Когда съезжались мои друзья — все везли передачу (так и называли: «передача», как в тюрьме).
Пожалуй, все было не так уж плохо, если бы не осадок горечи от того, что пребывание на острове вынужденное, словно мы прокаженные.
Палатка стояла на высоком мысу, словно на носу корабля. Мы просыпались рано, сбегали по тропинке вниз и вместо умывания купались в Волге. Затем Валериан разжигал костер, а я готовила завтрак, который служил нам и обедом. На второе либо каша, либо печеная картошка, на третье — чай.
Частенько к ужину приезжал Яша, и мы ели вкусную наваристую уху.
Большей частью мы находились одни, как и полагается на необитаемом острове. Мимо совсем близко проходили волжские пароходы, до нас доносилась музыка, песни, беспечный смех, иногда замечания в наш адрес, вроде:
— Как хорошо отдыхают, аж завидно!
Я никому не завидовала. Почему-то была твердо уверена, что добьюсь в жизни всего, что наметила, сколько бы мне ни мешали.
Однажды в августе в городе был какой-то праздник. Гуляние, музыка, вечером фейерверк. Мы сидели у костра и смотрели на фейерверк. Странное чувство овладело мною — не то гнева, не то презрения к этим малодушным, тупым недалеким существам, которые были моими земляками и позволяли мне сидеть здесь у костра за стенами родного города.
Мой родной город, и я не могу войти в него — изгнанник! Какая возмутительная нелепость.
— Что с тобой, Валя? — спросил беспокойно муж. — Тебе тяжело, что ты не там, не дома? Я усмехнулась.
— Слушай, Валериан, мы с тобой непременно дождемся того дня, когда партия опомнится, наберется сил и скажет правду о своем «мудрейшем тиране». Я бы только хотела одного, чтобы он не скончался до этого великого часа.
— Ты веришь, что так будет?
— Конечно! Не все же идиотики… В партии зреют могучие силы, и они еще себя покажут. А что касается меня, я просто писатель, то есть смотрящий вперед. В родном городе еще будут меня любить, ценить и чествовать по заслугам — меня это нисколько не удивит. Настанет время, и мои земляки будут встречать меня с цветами и с уважением слушать, что я им буду говорить.
Муж смотрел на меня с любопытством.
— Ты действительно так думаешь?
— Разумеется.
Настало 1 сентября, а облоно все тянуло с назначением Валериана. Ударили холода. Мы спасались тем, что, затушив костер, засыпали в палатку горячий песок, застилали одеялами и спали до утра, как на горячей печке. Помню, 10 сентября мы сидели у костра, а кто-то проезжал на моторке мимо и над водной гладью раздался удивленный женский голосок:
— Вася, Вася, смотри, а те, в палатке, все еще живут!
— Не замерзли еще?!
В воскресенье к нам приехали мои друзья — муж и жена Петровы. Это Таисия Константиновна, которая посылала мне посылки, подписываясь: «от тети Таси и Сергея Ивановича».
— Что я вам посоветую, — сказал он нам, — хватит вам скитаться по медвежьим углам… Вижу, Валя больше не может. Знаю, знаю, но есть город, где вас пропишут и с этими паспортами.
— Какой?
— Караганда.
— Рядом с Карлагом?
— Это город, где много интеллигенции…
— Но у нас нет даже на билет… — произнесла я неуверенно.
— Я дам вам взаймы шестьсот… нет, семьсот рублей. Хватит, чтоб доехать и устроиться на работу. Учителя там нужны… Я на всякий случай запросил, — он протянул нам ответ облоно на запрос Валериана Георгиевича Петринского.
Так мы снова очутились в Караганде, в полсотне километров от Карлага.
Остановились мы в семье Лии Львовны Морской — подруги моей знакомой Гамледи, режиссера цирка.
Приняли нас очень приветливо, поместили в отдельной комнатке, угостили, чем могли. Вечером долго разговаривали и как-то сразу сдружились. Меня и Валериана особенно заинтересовал и как-то по-человечески нам понравился муж Лии Львовны — Эрих Оттович. Он был не русский, немец — чистокровный германец, родом из Рура (отец, и дед, и прадед его были шахтерами). Он был коммунистом, активным борцом против фашизма. Когда гестапо стало усиленно разыскивать его, подпольная Коммунистическая партия Германии переправила его в Москву. В Москве он работал в Коминтерне, потом на каком-то высоком посту, женился на еврейке, артистке эстрады Лие Морской. Когда началась война, Эриха Оттовича с русскими немцами сослали в Казахстан.
Ссыльных немцев из партии не исключали… Эрих Оттович нашел это нелогичным. Он пришел в Карагандинский обком, высказал первому секретарю свое мнение на этот счет и положил свой партбилет на стол, заявил, что придет за ним, когда кончится его незаслуженная ссылка.
Секретарь обкома пришел в ярость и заявил, что свой партбилет он больше никогда не увидит.
Этой ночью упрямого немца арестовали, дали ему пять лет и отправили, бывшего шахтера, на угольные шахты Караганды, где он и проработал все пять лет.
Лия Львовна эти пять лет преподавала в школе русский язык и литературу и воспитывала двух своих девочек: Аэлиту, от первого брака, и Светлану — дочь Эриха Оттовича.
Выйдя из лагеря, он тотчас поступил на угольные шахты мастером. Через некоторое время они купили себе дом, сделали к нему множество пристроек для кроликов, кур, поросят.
Мы с Валей отправились в облоно, где нам предложили школу в райцентре, но… в такой глубинке, что там, кажется, и русский язык не знают.
Когда я пришла в ужас, меня успокоили, что там есть ссыльные немцы, как раз мои земляки из Саратовской области — из республики немцев Поволжья. Инспектор нас уговаривал немедленно взять аванс и выехать завтра утречком.
— Вы только подумайте: на всю школу всего шесть учителей, наберете себе столько часов, сколько хотите.
— Валериан один на все десять классов филолог. А я могу и математику, и физику, и черчение и что еще захочу, хоть химию, хоть генетику? — подсказала я.
— Что захотите.
Мы обещали подумать до утра. Пришли домой к друзьям обескураженные.
Лия Львовна приготовила нам сюрприз.
— Я же представляла, что именно предложит вам облоно, и сходила к знакомому завгороно. Вот что я для вас добилась: всего пятьдесят километров от Караганды. Северо-западнее ГРП, то есть геолого-разведочной партии, там школа-семилетка. Уже идет учебный год, а бедным ребятам преподают лишь казахский и английский языки. Родители зовут школу курсами иностранных языков. Еще не поздно — идите за назначением.
Мы успели под конец рабочего дня. Валериан получил назначение на должность преподавателя русского языка и литературы, а я — математики и физики в трех классах.
Вечером мы распили бутылочку шампанского, а утром выехали автобусом в Северо-Западное ГРП… Оно находилось от Долинки, «столицы Карлага», в пяти километрах — от опытной станции, где мы провели последний год и стали мужем и женой с благословения всех окружающих, в том числе и начальника лагеря.
Нас ждала в ГРП квартира из двух комнат, куда нас отвел повеселевший директор школы Жангасим Баянович Койшибаев.
Директор преподавал географию, жена его казахский язык. Профессиональные учительницы были лишь в младших классах, в старших (пятом, шестом, седьмом) преподавали ссыльные немцы. За наши предметы они не брались.
Мы телеграфировали домой в Саратов адрес и написали письмо. Я своим родным — на Волгу, Валя своим — на Украину. Скоро получили ответы. Сергей Иванович с Таисенькой писали, чтоб мы не вздумали из первой зарплаты слать долг. Они подождут до Нового года. «Тогда по частям высылайте, а пока попитайтесь».
Мы от души поблагодарили и почти на всю первую зарплату купили приемник (телевизоров тогда еще не было).
В Долинке была очень хорошая библиотека, кино — три-четыре фильма в неделю, а то и пять.
Потекли, помчались уплотненные до краев дни. Через два месяца у меня во всех трех классах была сплошная успеваемость, а еще через пару месяцев исчезли и тройки. Только четверки и пятерки. В облоно всполошились: конечно, завышает отметки. В нашу школу зачастили инспекторы-математики.
Я медленно вела инспектора в седьмой класс, но все же не успела: они как раз пересаживались, командовал бывший хулиган Петька Быков, мой любимый ученик. Он орал способным математикам Феликсу Думлеру и Ване Иванову:
— Садитесь на первую парту, будете подсказывать Валентине Михайловне в случае чего…
— Гм! — промычал Шерлок Холмс, как я за глаза звала этого инспектора облоно.
Он дал мне объяснить новый материал. По счастью, подсказывать не пришлось. Я предложила желающим повторять новую теорему, которую я им только что объяснила. Все до одного подняли руки. Вышедшие к доске ребята ориентировались в новом материале ничуть не хуже меня. Инспектор не выдержал — предложил мне отдохнуть на последней парте и сам стал вызывать ребят. Буквально все доказали теорему на пять.
Следующий урок был тоже мой, и инспектор стал решать с ребятами задачи… Хорошо, что не со мной, я бы ни одной не решила. Но ребята быстренько справились со всеми.
В перемену в учительской инспектор спросил, какими методами я этого достигла.
Я объяснила, что просто мне попались гениальные ребята.
Узнав, что у меня нет никакого математического образования, он стал убеждать меня учиться заочно в педагогическом на математическом факультете.
— Какой из меня педагог? — буркнула я.
И тогда он возопил:
— Вы педагог божьей милостью!
— Она в интернат каждый вечер бегает заниматься с ребятами математикой, — сказала учительница второго класса Макарова.
— Какой там математикой! — не выдержал Жангасим Баянович. — Она же им рассказывает байки… — (Ох, опять это слово «байки» — как Решетняк в лагере.)
Но в этом и была причина сплошной успеваемости. К ребятам я ходила по вечерам в интернат и рассказывала им Диккенса, Жюля Верна, Стивенсона, Коллинза, Дюма и т. п. Если в этот день была хоть одна двойка, я не приходила, как ни просили. Потом двойку заменили на тройку. Они были согласны.
Но я им честно рассказала, что я писатель, а не учитель математики, что мне надо перед сном самой выучить материал, нарешать задач, что мне дается с превеликим трудом. А я прихожу домой такая усталая, что ничего не соображаю.
Дети, жившие дома, тоже стали приходить в интернат слушать, и Петя Быков внес предложение: помогать мне учить уроки на завтра, а заодно согласились их учить — чего терять время — и нарешать мне задач и объяснить их мне.
В общем, они взяли надо мной шефство.
Результат — сплошные пятерки. Экзамены весной по математике все сдали блестяще (я из экзаменационных задач не решила ни одной).
Дети очень любили меня, а я так же сердечно и глубоко любила своих учеников. Родители тоже все были нами довольны — и мужем и мной.
А потом произошел следующий случай.
Надо сказать, что у нас был очень дружный коллектив, за исключением одного человека — Макаровой.
Это была еще молодая женщина лет тридцати, крайне грубая, сварливая, неразвитая, тупая, но полная самомнения. Будучи учительницей второго класса, она вела себя как завуч — даже более того, командовала и директором.
Приходила на уроки других учителей, топоча сапогами, проходила через весь класс и при учениках во время уроков делала глупейшие замечания учителю. И все терпели, даже директор. Все явно ее боялись.
Конечно, не с моим характером было это стерпеть, и я принялась ее одергивать, к великому удовольствию учителей и ужасу директора Койшибаева.
Когда она пожаловала на уроки ко мне, я ее просто выставила вон.
Был конец апреля, и в клубе Северо-Западного ГРП геологи и буровики собрались совместно со школой отметить Первое мая. Жангасим Баянович со своей женой и мы с Валей сидели в четвертом ряду. Праздничное заседание открыл замполит ГРП. Он прочел состав президиума (от школы в него входила Макарова), все единогласно проголосовали «за».
И тогда (по маминому выражению) «на мне черт поохал».
— У меня вопрос, — заявила я.
— Какие сейчас могут быть вопросы? — недовольно буркнул замполит. — Вопросы потом.
— Но у меня к составу президиума.
— Хорошо, слушаю.
— Вы от ГРП выдвигаете в президиум лучших или худших? — полюбопытствовала я.
— Какой нелепый вопрос, конечно, лучших!
— А почему от школы — самую плохую учительницу? У нее сплошная неуспеваемость…
Замполит ехидно усмехнулся:
— Может, вы хотели бы, чтобы вас избрали в президиум?
Не забывайте, еще не реабилитированная, с неснятой судимостью. Но «на мне ехал черт».
— А почему бы и нет? — Я обернулась к присутствующим: — Товарищи родители, вы знаете, у меня детей нет, я целиком отдаю себя вашим детям — они это понимают, спасибо им. Но если вы сейчас не выберете меня в президиум, обязуюсь с завтрашнего дня работать как Макарова.
И я села; и директор и Валя сидела ошеломленные… Родители, что называется, обалдели.
И тогда поднялся один из геологов.
— Я выступаю как родитель (я точно знала, что у него двухмесячные близнецы), предлагаю избрать в президиум вместо Макаровой товарища Петринскую. Ведь она… — и он произнес несколько лестных слов обо мне как родитель.
— Голосуйте! — раздались голоса.