– Фейха! – с надеждой позвал он. – Фейха, ты меня слышишь?
Но доверенная наложница тоже не отозвалась. На миг в душе шевельнулась мысль, что это именно персиянка прибрала золото и вместе с ним подалась домой, но мурза ее тут же отбросил: куда девке с таким мешком золота среди разбойников-казаков бродить? Отнимут моментально, да еще и саму убьют. К тому же, Фейха – мусульманка. Значит, для язычников она не полонянка, которую нужно освободить, а самая обыкновенная невольница. Добыча.
– О Аллах, великий и всемогущий, – в безмерной тоске воздел Кароки-мурза руки к небу. – За что насылаешь ты на меня такие беды и подвергаешь таким испытаниям?! Чем я провинился пред тобой, о милосердный…
* * *Казацкие лодки, пересеча Азовское море, высадили десант возле Керчи. Лихие воины захватили безмятежный город и, разорив его, взяв богатую добычу и освободив невольников, двинулась вдоль побережья, прощупывая на прочность стоящие здесь порты. Времени устраивать правильные штурмы у легко вооруженной казацкой вольницы не имелось, а потому те из поселений, что успели запереть ворота – уцелели, а те, что не смогли опознать врагов в неожиданных гостях: усатых, с бритыми подбородками, смуглых от степного солнца, одетых в стеганные халаты, опоясанных шарфами, вооруженных саблями, были разгромлены и залиты кровью.
Начиная от Балык-Кая, половина казаков пересели на коней, и двинулись вглубь полуострова сушей, вновь соединившись с флотилией у Качи, после которой пути лодок и всадников окончательно разошлись. Ладьи, глубоко просевшие от нагруженной на них добычи – общего дувана, который еще предстояло честно поделить по окончании похода, осторожно отвернули назад, на Дон, а большинство воинов, пересев на захваченных у побережья лошадей, развернувшись в широкую облавную цель, и двинулись по степи, прочесывая ее от края и до края, выжигая кочевья, истребляя басурман, захватывая огромные стада нечестивой скотины и тысячами освобождая татарских невольников.
Большинство басурман, побросав имущество, укрылись от набега в горах или попрятались в немногочисленных городах, в большинстве своем основанных еще древними эллинами. Вырубленные в толще столовых гор, напоминающих сундуки с ровными крышками и боковинами высотой в сотни саженей, эти города не нуждались в стенах – не существовало в мире лестниц, способных достать до верхнего края вертикальных откосов, над которыми возвышались дома, и не существовало катапульт, способных забросить свои снаряды на подобную высоту.
Впрочем, казаки и не собирались гибнуть возле древнейших человеческих поселений. Изрядно отягощенные отарами и стадами, гоня перед собой полон и охраняя от возможных нападений длинный потоки обретших долгожданную свободу единоверцев, они больше не думали о боях, ограничиваясь лишь тем, что подбирали и подбирали брошенное перепуганными басурманами добро.
Охраняющие перекопский вал отряды, не готовые отражать удары в спину, при приближении казацких тысяч частью разбежались, частью укрылись за белокаменными стенами Ор-Капы. Длинный обоз неспешно двигался мимо боярина, стоящего с полутысячей воинов неподалеку от ворот крепости – на всякий случай.
– Боярин, татары впереди! – остановил Чистая Серьга взмыленного коня возле боярских детей, повсюду сопровождающих дьяка Адашева.
– Много? Где?
– Верст двадцать впереди будет. Много. Несколько тысяч, ратью идут. У меня там несколько дозоров за ними приглядывают. Пока, чую, нас не заметили.
– Остановить, похоже, хотят, – оглянулся боярин на атамана Черкашенина. – Собрал, стало быть, крымский хан силы свои. Добро желает назад возвернуть.
– Митяй, Саид, Яйло, Степан, Хагныр, – понявший все атаман без дальнейших предисловий подозвал молодых казаков. – По сотням скачите, казаков созывайте. Сеча будет. Прямо здесь помирать станем.
Небольшой отряд русской кованой рати отделился от длинной реки из людей и скота, тянущейся вдоль моря на восток, и остановился на пологом земляном взгорке, став ядром будущего грозного войска.
Самым неприятным для Даниила Федоровича сейчас было то, что обоз с добытым в честном набеге добром – повозки, скот, полон, освобожденные невольники – растянулся в длину на десятки верст, и быстро собрать распределившихся вдоль него воинов в одном месте стало совершенно невозможно. Не говоря уже о том, что за всем этим «дуваном» требовался пригляд. А потому из шеститысячной рати – две тысячи остались на ладьях, – из донских шести тысяч он мог рассчитывать от силы на четыре тысячи. А то и вовсе на три. Удастся ли отбить наскоки татар и увести обоз? Кто знает…
Однако отряды донских казаков уже начали торопливо стягиваться под его бело-синий стяг. Настроены православные степняки были серьезно. Не для того они почти месяц кровь проливали, силы тратили, сотни верст прошли, чтобы так просто все добытое басурманам отдать. Да любому из воинов легче костьми навеки лечь, живота лишиться, чем такое надругательство над собою стерпеть! И коли татары собираются прорваться к обозу – прежде им придется перебить всех казаков до единого!
Подошли из степи сторожевые дозоры, растворились в сотнях, выдохнув короткое сообщение:
– Идут…
Вскоре показались и татары. Они появлялись из ложбины между поросшими травой взгорками и растекались по степи вправо и влево, удерживаясь примерно в двух полетах стрелы от воинства донского. Замерли, выровняв ряды.
Выглядели басурмане усталыми и потрепанными. На многих щитах имелись следы свежих зарубок, далеко белели ворсящиеся от вылезающей наружу ваты порезы на халатах. Некоторые из татар и вовсе носили окровавленные повязки, закрывающие свежие раны. Однако глаза из-под отороченных мехом шлемов и шапок смотрели на казаков злобно и упрямо, ясно показывая, что отступать они не намерены ни на шаг.
Впрочем, донские воины отступать тоже не собирались. Они помнили, что сейчас, в эти самые часы, у них за спинами уходит из Крыма длинный обоз. И от того, удастся ли уберечь его от басурман, зависело то, насколько сытно и весело удастся провести на Дону осень и следующую зиму.
Адашев не торопился. По его разумению – коли вовсе без боя удастся до завтра простоять, то и хорошо. Завтра после полудня можно будет спокойно уходить вслед за обозом, прикрывая его тылы. Поход заканчивался, и ничего более, кроме возможности спокойно уйти, боярин не желал.
Даниил Федорович поднял глаза на небо: далеко ли до вечера? А когда опустил, то обнаружил, что с правого татарского крыла выкатился отряд в несколько сотен сабель, который начал разгоняться, меча стрелы в сторону казацких рядов. А отстреливаться донцам нечем – луков нет. Промедли сейчас еще хоть немного – и побьют православных ни за что.
– Ну, братцы, с нами Бог, – он бросил взгляд вправо и влево, после чего опустил копье (рогатины взамен потерянной под Азовом в Крыму не нашлось) и дал шпоры коню. – Вперед!
Вырвавшегося вперед боярина оглушил раздавшийся за спиной вместо привычного «Ур-ра!» разбойничий посвист, но сейчас это уже ничего не меняло.
Он метился в бок пускающему стрелы отряду – но татары успели извернуться, броситься наутек, просочившись в проходы между своими конниками. Крымское войско тоже колыхнулось и устремилось навстречу – басурмане не хотели, чтобы сила удара казацкой лавы повышибала их из седел и опрокинула на спину. На душу снизошло холодное бешеное спокойствие.
На этот раз Божья воля поставила перед ним какого-то зажиточного воина, а то и мурзу. Во всяком случае, одет он был не в халат, и не в старый потрепанный куяк или кольчугу, а в самую настоящую немецкую кирасу – черненую, с позолоченными наплечниками. Шапку железную татарин носил шляхтскую, рукава наружу торчали шелковые.
Правда, пикой своей он метился высоковато – в последний момент боярин поддернул щит выше, откидываясь на правый бок, почти вытягиваясь вдоль крупа коня, и одновременно посылая копье вперед, вкладывая в удар весь свой вес и набранную конем скорость. Вражеский наконечник только чиркнул по щиту, выгрызая щепу, а боярское копье, без труда пробив нагрудник – копейный удар вообще любое железо пробивает – вошло глубоко внутрь и неожиданно, изогнувшись, лопнуло посередине.
Ну и ладно – из кирасы наконечник все равно никогда не выдернешь. Даниил Федорович бросил бесполезный обломок, схватился за саблю – но из-за натянутых поводьев конь его поднялся на дыбы, и Адашев с удивлением увидел как из спины его, прямо перед седлом, выросла окровавленная пика. Скакун начал заваливаться набок, и дьяку оставалось только спрыгнуть на землю и, пригнувшись, метнуться назад, моля Господа, чтобы не затоптали.
Миновало. Сбавив шаг, боярин отбежал еще на несколько саженей и остановился, повернувшись к сече.
Казаки и татары рубились практически на месте, широкой полосой. Находившиеся впереди ожесточенно махали саблями, те кто оказался позади, стремились им помочь, нанося издалека копейные уколы. Никто не отступал, но и не продвигался вперед. Просто давила сила на силу, в надежде, что кто-то выдохнется первым и побежит.
Миновало. Сбавив шаг, боярин отбежал еще на несколько саженей и остановился, повернувшись к сече.
Казаки и татары рубились практически на месте, широкой полосой. Находившиеся впереди ожесточенно махали саблями, те кто оказался позади, стремились им помочь, нанося издалека копейные уколы. Никто не отступал, но и не продвигался вперед. Просто давила сила на силу, в надежде, что кто-то выдохнется первым и побежит.
Из схватки вырвался конь без седока. Всхрапывая и высоко вскидывая ноги, помчался к обозу. Боярин кинулся было к нему наперерез, но скакун испуганно шарахнулся от незнакомого человека и помчался в степь. Адашев, махнув рукой, остановился.
Со стороны Перекопа широкой рысью примчалось две сотни казаков и, не обращая внимания на крики и взмахи царского посланца, с ходу врезались в сечу на левом крыле. Боярин разочарованно сплюнул, остро ощущая свою бесполезность, попытался поймать еще одного оставшегося без седока коня – но опять безуспешно. Только с четвертой попытки выбредшая из боя лошадь далась ему в руки, и Даниил Федорович смог опять подняться в седло.
За то время, пока он неприкаянным бродил за спинами казаков, положение чуть-чуть изменилось – левое крыло, получившее нежданную поддержку, начало медленно, шаг за шагом, теснить татар назад. Адашев проехал позади строя, вглядываясь в окровавленные, истоптанные копытами тела. Наконец он обнаружил именно то, что искал – целое копье, оставшееся в скрюченном казацком теле. Резко качнувшись вперед, витязь подхватил копье, промчался на левый край рати и там, с громким криком:
– Москва!!! – снова врезался в сечу.
До темноты казакам удалось заметно потеснить басурман, затолкав их обратно в ту ложбину, из которой они появились, но окончательной победы, коренного перелома в битве, добиться не смогли. Спустившаяся мгла развела сражающихся в стороны, и над окровавленным полем повисла тишина. Обитатели степей – как донских, так и крымских, несколько часов махавшие саблями, вымотались до такой степени, что не имели сил даже развести костров. Они пожевали холодной баранины, оставшейся со вчерашнего дня и провалились в глубокий сон.
А с первыми лучами солнца в широкой степи, по обе стороны от залитой кровью полосы, выстланной человеческими телами и конскими тушами, снова выстроились молчаливые конные сотни.
– Вот упрямые какие они нынче, Даниил Федорович, – тихо удивился атаман. – Может, подмоги какой ждут?
– Может, и ждут, – согласился дьяк. – Обоз-то ушел?
– Отары овечьи ребята гонят, – вздохнул Черкашенин. – Медленно бараны идут, ножки больно короткие…
Из-за татарских рядов донеслись радостные выкрики – и внезапно над басурманской конницей поднялась многосаженная темно-бурая махина. В первый миг боярин Адашев подумал, что татары собрали осадную башню, обмазав ее снаружи от огня землею. Но глаза упрямо показывали ему глиняную голову черные черточки рта, приплюснутый нос, зрачки из оловянных тарелок. Широкие человеческие – и в тоже время нечеловеческие плечи, низко опущенные руки, ноги.
– Свят, свят… Святый Боже… Господи, спаси помилуй и сохрани… – послышалось со всех сторон испуганное бормотание.
– Это просто статуя, – нервно перекрестился дьяк, начиная понимать, что именно про это басурманское чудище и наказывал ему узнать государь. – Это просто большая статуя… У меня в отряде священник был… Отец Сергий… И колдун…
Чудище, покачнувшись из стороны в сторону внезапно сделало шаг, потом еще.
– Знаешь, атаман, – внезапно решил Даниил Федорович. – Бросьте вы эти отары. Давай уходить отсюда. Быстрее. Глиняное не догонит…
– Назад, назад братья! Поворачивай! На Дон уходим! Домой!!!
Разворачиваться в тесноте строя было совсем не просто – но никакой опасности казакам в эти мгновения не грозило, а потому они справились быстро, никого не задавив и не покалечив. А потом все вместе дали коням шпоры, уносясь самым стремительным галопом, какой только могли позволить отдохнувшие за ночь лошади.
– Ал-ла! Ал-ла! Гей! – послышались позади радостные выкрики, громкий посвист. Даже не оглядываясь, боярин понял, что степняки кинулись в погоню. Нет большего удовольствия для любого воина, чем рубить беззащитные спины еще недавно грозных и глумливых врагом.
– Ничего, – пробормотал дьяк. – До нас далеко. Дайте только от чудища ускакать.
Одинаково легко вооруженные всадники мчались на одних и тех же брюхатых степных скакунах, одинаково уставших вчера в бою, и отдыхавших на одной и той же траве. А потому копыта верста за верстой били во влажную землю, отбрасывая назад большие черные комья, а расстояние в два полета стрелы между спасающимися и преследователями почти не сокращалось.
– Пора… Пора атаман! – боярин начал натягивать поводья, замедляя галоп, и смотря направо и налево, чтобы его примеру последовали остальные. Боярские дети и холопы, заметили его маневр сразу, казаки пронеслись немного вперед, но атаман Черкашенин уже орал что-то воинственное.
Скакать долго в плотном строю довольно долго, а потому всадники разошлись на одну-две сажени друг от друга и развернуть коней труда не составило. Даниил Федорович выхватил саблю и помчался на такой же рыхлый строй преследователей.
– Москва!!!
Рубка на встречном ходу – штука быстротечная. Да еще вне строя, когда каждый раз один на один, каждый раз только сам за себя. Ближний степняк – молодой, легкий, горячий, вырвался вперед, а щита держать не умеет. Боярин, сталкиваясь, ударил окантовкой своего щита по низу татарского, верх открылся. Сразу – н-на туда саблей! Следующий татарин – удар! Треснули щиты, звякнули сабли, так и не дотянувшись до тел. А лошади скачут, и они уже разошлись, невредимые, и впереди новый враг. Щиты столкнулись, поднялись до уровня голов. Дьяк наугад чиркнул клинком снизу вверх, протянув его чуть вперед, и попадая между вражеским щитом и телом татарина. Ощутил легкий толчок – кажется, попал лезвием по рукам. Значит, степняк мертв – не добьют беззащитного, так все равно кровью истечет. Но и он уже позади, а на него мчится огромный татарин, поднимая щит выше головы и наваливая его сверху, норовя закрыть все небо, а заодно – не дать разглядеть, откуда последует удар. Дьяк опустил щит ниже – в таких случаях обычно как раз понизу уколоть пытаются, а рубанул басурманского коня по крупу – пусть пешком ходит. А там, глядишь, и стопчет кто-то из своих. И опять они разминулись, опять скачка. Опять татарин поднимает щит выше, а над ним сверкает острый стальной кончик. А раз сабля сверху – значит там можно прикрыться клинком, а окантовкой щита на всем скаку ударить в живот, расплющивая внутренности до самых позвонков – н-на!
Отставшие татары начали замедлять скачку. Одно дело – рубить улепетывающих трусов, и совсем другое – затевать новую долгую сечу. Поняв, что скрестить с ним оружие никто не торопится, Даниил Федорович остановил свою кобылу, потрепал ее рукой по шее. Оглянулся. Казаки, вырубив передовой татарский отряд, торопливо собирали своих убитых и раненых, поднимали их в седла или клали поперек холок коней. Боярин натянул повод, поворачивая к своим, перешел на рысь, нагоняя уходящих вперед донцов. Татары их больше не преследовали, тоже начав собирать погибших.
* * *Простояв три дня на месте разгрома русского отряда, пятитысячное войско Девлет-Гирея двинулось все-таки не в Крым, а повернуло на запад, вдоль никем не отмеченной границы Дикого Поля, в холмистые места по берегам реки Псел. Наконец-то потеплело. Снег начал стремительно стаивать, и теперь во время стоянок между короткими переходами люди останавливались на вершинах холмов, уже оттаявших от зимнего сна и кажущихся чуть ли не теплыми. Под яркими солнечными лучами к небу полезла молоденькая травка, которую торопливо выщипывали кони своими мягкими губами.
С реки сошел лед. Русский, все время что-то искавший, наконец вывел их на довольно широкую возвышенность, частью поросшую лесом, и заявил, что теперь можно отдыхать.
Вскоре выяснилось, что свой лагерь они разбили на кладбище. Среди леса и на поле вдоль него стали попадаться лежащие на земле каменные плиты с непонятными знаками, но было уже поздно: вода поднялась, отрезав их от окружающего мира.
Взятые у русских припасы закончились, и татары начали резать коней. По счастью, хоть лошадям бескормица не грозила – трава продолжала бурно лезть из земли, а на кустарниках распускалась сочная молоденькая листва. Дров для костров тоже хватало, поэтому никто не роптал. Разумеется, воины предпочли бы спать на мягких коврах и в теплых шатрах – но лучше быть сытому под небом, чем голодному в шатре.
К середине мая вода отпустила их из своего полона. Выждав еще немного, чтобы дороги успели просохнуть, русский поднял всех на коней и, погнав в стремительный двухдневный переход, внезапно обрушился на тихие деревушки по берегам Сейма.