Река была так себе: мутная, неказистая. Не красавица на балу – работяга, широкая кость. Воду оккупировали стаи пернатых: чайки, утки, кулики. От их гвалта хотелось заткнуть уши. Зато мост вышел на удивление. Резной, невесомый, он радугой плыл в воздухе. Солнце, клонясь на покой, подсвечивало его не хуже прожектора. В центре, камнем в оправе перстня, располагался восьмиугольный павильон, выстроенный, как и мост, в два этажа. Кажется, там были люди, но челноком они не интересовались.
Регина взялась считать арки и сбилась: то ли двадцать, то ли больше.
– Я сейчас, – сказала она пилоту. – Я недалеко.
Фрида увязалась за хозяйкой, ворча и порыкивая. Химере на Шадруване не нравилось все, начиная мостом и заканчивая куполами далеких дворцов. Особенно Фриду раздражали птицы. Ее бы воля – сожрала бы всех. Зато фигура странного зверя, ради которого Регина, собственно, и спустилась к реке, оставила химеру равнодушной. Статуями она не интересовалась. Высеченный из желтоватого камня, зверь походил на гибрид льва и собаки. Грива его, исполненная резчиком в виде узкой спирали, больше напоминала ошейник. В разинутой пасти зверь что-то держал.
Регина подошла ближе, пригляделась, и ей стало неприятно.
Клыки сжимали человеческую голову. В отличие от львопса, исполненного в нарочито примитивной манере, голова до мелочей походила на настоящую. Лицо, обращенное к доктору ван Фрассен, кривилось в непередаваемой муке, словно голова до сих пор жила и страдала. Вспомнился гусь, высунувший голову из кувшина. Впору переделать любимую загадку Старика на шадруванский лад:
«Монстр проглотил младенца. Ребенок вырос внутри монстра, став взрослым человеком. Как освободить несчастного, не убивая монстра?»
– Так будет с каждым, – сказали за спиной, – злоумышлявшим на его величество, шаха Хеширута IV. Этих чудовищ в городе полным-полно. Их ставят с незапамятных времен. Меняется только имя его величества. Местные шахи долго не живут…
Она не узнала Ника. Между ними стояли тринадцать лет и одно предательство. Да и Николас Зоммерфельд стал другим. Юношу сменил мужчина. Румянец уступил место смуглому загару. Наивность – опыту. Порывистость – скупости жестов и движений. Былая гладкость щек – аккуратно подстриженной бороде. Одежда поражала варварской пышностью: темно-синие шаровары, парчовый, густо затканный розами кафтан. Голову украшал колпак с меховым, несмотря на жару, околышем. На поясе у господина посла висела сабля.
– Он там, – Ник указал на павильон. – Шах Хеширут.
– Любуется закатом? – спросила Регина.
– Пожалуй. Слышишь музыку?
Действительно, от павильона текла мелодия: тягучая, сладкая.
– Он слепой, – бросил Ник. – Слепой мальчик четырнадцати лет, правитель Шадрувана. По приказу деда, редкостного самодура, ему прокололи зрачки иглами. Пять лет назад. Деда через восемь месяцев убили заговорщики. Началась смута. Грызлись насмерть, рвали страну на части…
При слове «страна» он насмешливо скривил рот. Регина не поняла, почему. Наверное, Ник отказывал дикому Шадрувану в праве именоваться страной. В присутствии шадруванцев посол обязан был держать свое нелестное мнение при себе, но, беседуя с ларгитаской, Ник мог не сдерживаться.
– Мальчик сел на трон при поддержке Кейрин-хана, самого зубастого из здешних племенных бандитов. Бандит сел бы сам, но его не признали бы шахом. Не та кровь. А как регента – ничего, съели. Так и живем, доктор ван Фрассен.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Не знаю. Надо же о чем-то говорить? Я был против твоего прилета. Глупо, больно; никакого смысла. Но мне не оставили выбора, – под глазом у Ника заплясала синяя жилка. – Обещали прислать доктора Шеллен. И обманули.
– У Шеллен инсульт.
– Может, да. Может, нет. Я никому не доверяю, Ри. Меня все обманывают. Мать, жена, судьба. Вино. Министр иностранных дел. Все лгут мне. Ничего, я заслужил.
– Жена-то чем тебя обманула?
– Она умерла, – сказал Ник, словно это все объясняло. – Пойдем.
Возле челнока их ждал паланкин. Трое чернокожих носильщиков, голые по пояс, при виде Регины низко-низко поклонились. Каждый из детин с легкостью вышел бы в финал на чемпионате Ларгитаса по атлетизму. Но паланкин, куда при желании влез бы средних размеров слон, вызывал серьезные подозрения: всего трое? Неужели поднимут? И баланс удержат – втроем?!
– Антигравы, – развеял сомнения Ник. – Техник посольства спрятал их в платформе. Носильщики нужны для отвода глаз. Они считают нас волшебниками. Вся троица – немые; на всякий случай. Ты удивлена?
– Нельзя было прислать мобиль?
– Нельзя. Контакты с Шадруваном едва налажены. Приходится сглаживать остроту цивилизационного шока. Не бойся, в паланкине ты будешь одна. Я поеду на лошади.
– А я и не боюсь…
Она лгала. Николас Зоммерфельд сказал, что ему все лгут, и был прав – даже не озвучив Регину в общем списке. Оказаться с ним в одном паланкине, просторном для двоих, но слишком тесном для тринадцати лет разлуки и одного предательства? Это было последнее, чего Регине хотелось бы. Узнав, что Ник поедет верхом, она испытала облегчение, и вслед за облегчением – стыд. Ты – врач, дура. А он – отец твоего пациента. Мать ребенка сгорела у тебя на глазах. Ты ничего не могла сделать для Амалии. В это время ты обеспечивала последнюю волю ван Седельрика – «…коллекцию же курительных трубок завещаю моему внуку Микаэлю…»
Все, закрыли тему.
– Красивый зверь. Не кинется?
– Кто? На кого?
Регина вдруг сообразила, что совершенно забыла о Фриде. Беззвучная, как тень, химера сидела рядом. Желтый взгляд ее мимоходом скользил по Нику – и вновь, с маниакальным упорством, возвращался к вороной кобыле, которую держал под уздцы один из носильщиков. Нервничая, кобыла стригла ушами. Фрида же была спокойней камня. Лишь слегка подергивался кончик хвоста.
– На меня, – рассмеялся Ник. Смех был скрипучим и резким. – А ты что подумала? Лошадь не жалко, у меня их целая конюшня…
III
– Я не хотела лететь сюда, – сказала Регина.
– Я не хотел, чтобы ты прилетала сюда, – сказал Ник.
Сперва она не поняла. Она еще жила дорогой через варварский город. Паланкин, слегка покачиваясь, плыл сквозь ночь, упавшую с небес, как орел на добычу. Впереди, соткавшись из сумерек, бежал мальчишка с факелом. Света от факела было мало; впрочем, как и от масляных фонарей, горевших кое-где, и от свечей в окнах. Раздвигая занавески, Регина видела Шадруван – так видят нагого мужчину во тьме, пронизанной редкими лучами звезд. Щека, плечо, запястье, мелькнувшее юркой рыбой; сильное бедро, колено – нет целого, не складывается… Город проступал из мрака, чтобы поманить и исчезнуть. Геометрически ровные улицы. Спутанный клубок переулков. Барельефы ворот. Портики со сталактитными нишами. Одинокий фонтан: рыба извергает струю воды. Колонны, вставшие на спинах львов. Арки моста – второго, пятого, десятого. Вслед паланкину из кофейни несется хохот и музыка.
Да, музыка.
Она преследовала Регину, как когда-то на Сякко. Сестры – сякконка и шадруванка – только здешняя пышней и темпераментней. Так разнится один и тот же сорт вина, если первую чашу пить, налив из бутылки, а вторую подогреть, добавив меда и пряностей.
– Нет, не хотел, – повторил Ник.
– Почему? – спросила Регина.
Ник не ответил.
Они сидели в посольстве Ларгитаса, на балконе третьего этажа. Спать не хотелось. Служанка принесла кофе и сладости. Регина позволила себе засахаренный орешек. Ну ладно, еще пастилку. Глупо наедаться на ночь. Глупо полуночничать с Николасом Зоммерфельдом. И уж точно глупей глупого изумляться тому, что Ник не хотел ее прилета. Поглощенная собственными переживаниями, в борьбе с памятью, она даже мысли не допускала, что Нику тяжело видеть ее. А отдать в ее руки судьбу сына – тяжелей вдвойне.
– Кого ты хотел?
– Доктора Шеллен. Маркиза Трессау. Кого угодно, только не тебя.
– Мог бы отказаться.
– Не мог. Меня заставили. Думаю, тебя тоже.
Теперь не ответила она.
– Мать пишет мне. Пробовала связаться через гипер. Я отклонил вызов, – плеск волн вторил размеренной, спокойной речи Ника. Господин посол рассказывал о конфликте с матерью, как о малозначащем пустяке. – Не хочу ни видеть, ни слышать ее. В целом, я рад, что очутился на Шадруване. Птенец вернулся в скорлупу. Так легче.
Показалось ей, или голос Ника дрогнул при словах о скорлупе?
– Здесь дичь, Ри. Великолепная, хищная дичь. Жестокая, как природа. Никуда не выходи без сопровождающих. Я выделю тебе сильных рабов. На улицах ни во что не вмешивайся. Час ходьбы от посольства – дальше не забирайся. Не жалей нищих. Иначе не отстанут. Торгуйся при покупках.
– Продавцы знают унилингву?
– Нет. Торгуйся все равно. Иначе тебя станут презирать. Или просто запоминай, что хотела бы приобрести. Я потом велю все это купить. И вот еще…
Он помолчал, вдыхая аромат кофе.
– Я знаю, ты в состоянии взломать мне мозги. В любую секунду. Я ничего не замечу. Да, когда-то ты обещала этого не делать. Но времена меняются, и мы меняемся, Ри. Не делай этого. Даже если очень захочется. А если все-таки не удержишься… Никогда, ни при каких обстоятельствах не пытайся выяснить, что я знаю о Шадруване.
– Это государственная тайна?
– Неважно. Не пытайся, и все. Хорошо?
– Я и так бы не полезла тебе в голову, – Регина обиделась. – Зачем ты мне это говоришь? Чтобы я, сгорая от любопытства, нарушила закон? Это провокация, да?
– Ты сильнее меня. Ты всегда была сильнее. Таких, как ты, лучше предупреждать заранее. Тогда при необходимости ты удушишь любопытство голыми руками.
– Шутишь?
– Да.
И сейчас, и раньше тон Ника был убийственно серьезен.
– Расскажи мне про сына.
– Ты не ознакомилась с диагнозом?
– Я хочу услышать от тебя.
– Артур практически не говорит. Так, лепет. Иногда, если голоден, произносит: «Ам-ам». Не использует игрушки по назначению. Играет с тряпочками и бумажками. Бывает, что с обувью. Еще – кубики. Много рисует. Каракули – «человечки», «деревья»…
– Есть сходство с объектом?
– Слабое.
– На свое имя реагирует?
– Нет.
– Навыки?
– Не можем приучить к горшку. Отказывается есть самостоятельно. Не любит, когда к нему прикасаются. Терпит меня и няньку. Томограмма мозга показала, что органических нарушений нет. Впрочем, это ты и сама знаешь.
– Реакция на чужих?
– Плохая. Раньше кричал. Сейчас замыкается в себе. Боится остаться наедине с малознакомым человеком. К общению не стремится. Бесстрашен: лезет на высоту, сует руку в огонь. Упав или обжегшись, скорее изумляется, чем плачет.
– Ориентация в пространстве?
– Нормальная. Хотя… У меня такое впечатление, что Артур не может запомнить одно и то же место. Даже свою комнату. Она для него всегда внове. Что это значит?
– Давай обождем с выводами. Я просто накапливаю информацию. Ребенок агрессивен?
– В целом, нет.
– Приступы гнева?
– Гнев он обращает против себя. Бьется головой об стену. Отвешивает себе затрещины. Если не прекратить это силой, может «казниться» очень долго. Спасаемся музыкой.
– В смысле?
– Под ритмичную музыку Артур начинает качаться с ноги на ногу. Полагаю, это его любимое развлечение. Я не могу уделять ему много внимания… Разбудить няньку? Она сидит с ним целый день…
– Не надо. Завтра переговорю. Нянька знает унилингву?
– Еле-еле. Не волнуйся, я переведу. Или Каджар-хабиб. Это здешний доктор. Оригинальная личность: поэт, звездочет, врач. Унилингву освоил за год. Он часто бывает у меня в посольстве. Тяжелая судьба: был в опале, теперь в почете… Пошли спать, а? Завтра трудный день. Тебе приготовили гостевую комнату…
– Не хочу спать.
– Надо. С утра я покажу тебе Артура. А вечером мы отправимся на прием к его величеству. Если тебе не во что одеться, скажи. Я велю подобрать самое лучшее.
Слышать от Ника «я велю» было странно. Приходилось все время напоминать себе, что это Николас Зоммерфельд, и никто иной. Жених с «космической свадьбы». Жених хуторской кутхи-молодухи. Предатель-Ник. Вдовец-Ник. Отец-Ник. Так трогают языком больной зуб, всякий раз удостоверяясь: да, болит. Трогать – бессмысленно; не трогать – не получается.
С мужчиной, сидевшим напротив, хотелось познакомиться заново.
– На прием? К шаху?!
– Его величество любопытен. У слепца не так много радостей. Я обязан подавать рапорт в шахскую канцелярию о прилете каждого ларгитасца. И всякий раз Хеширут устраивает прием. Ты отрекомендована, как великий врач. Не бойся, от тебя ничего не потребуется. Поужинаем, послушаем музыку. Отделаемся дежурными восхвалениями. Веди себя спокойно и почтительно. Когда кланяюсь я, кланяйся и ты.
– Я могу отказаться?
– Нет. Это Шадруван. Тут не отказывают его величеству.
IV
Пробуждение было интригующим. Сладко потянувшись, Регина с минуту пыталась сообразить, где находится. Шелк простыней, легкое покрывало. Перина, нежная, как мать. Размеры ложа потрясали: впору групповые оргии устраивать! Монументальный балдахин возносился ввысь на четырех резных столбах. Парчовый полог наполовину отдернут, открывая часть спальни. Столик-бюро на кошачьих лапах, зеркало в раме из темного серебра. По стенам – орнамент из лоз и цветов. Невиданные птицы с крыльями-саблями: пурпур, бирюза, охра. Окно диковинной, несимметричной формы; переплет из бронзы…
«Шадруван. Посольство Ларгитаса. Гостевая комната,» – подсказал рассудок, стряхивая сонную одурь. Регина машинально бросила взгляд на браслет-татуировку. Половина девятого по местному времени. Хватит разлеживаться, доктор ван Фрассен!
Вас ждет работа.
Босые ноги по щиколотку утонули в мягком ворсе ковра. Мигом позже скрипнула дверь, ведущая в соседнее помещение, и в спальне объявилась Фрида. С утра она избрала горалью ипостась, и зря. Коза с подозрением уставилась на ковер: это еще что такое? Не родичей ли шерсть?
– Осваивайся, – рассмеялась Регина. – А я приму душ. Не в курсе, где он тут?
Вместо душевой нашелся целый «банный покой». Сплошь полированный мрамор: пол, стены, потолок… Ванна была вытесана, похоже, из цельной глыбы: нежно-кремовая, с тончайшими персиковыми разводами. Воплощение варварской роскоши. Зато краны отсутствовали, как класс. И душ – за компанию. Взамен на полке красовалась полудюжина серебряных черпаков: от миниатюрного, игрушечного – до ведерного. Ну ладно, черпаки. А где прикажете воду брать? Ах, да, это же Шадруван!
Тут, небось, все слуги делают.
В углу с потолка свешивался шнур с кисточкой на конце. Регина протянула к нему руку – и замерла в нерешительности. Сама мысль о том, что ее будет обслуживать живой человек, выполняя функции простейшей автоматики, казалась нелепой и унизительной. Но выбора не было. Поколебавшись с минуту, она с решимостью солдата, жертвующего собой ради победы, дернула за шнур. Вместо ожидаемого звона колокольчика послышался легкий шелест. Краем глаза Регина уловила какое-то движение и торопливо обернулась, едва не упав на скользком полу. Одна из мраморных плиток над ванной отъехала в сторону, явив взору привычную панель управления. Добро пожаловать в комфорт, доктор ван Фрассен!
Вот так, значит, оберегают туземцев от «цивилизационного шока»?
После душа, одевшись и наскоро обследовав апартаменты, Регина обнаружила ряд потайных «техно-сюрпризов». В бюро прятался универсальный терминал, подключенный к внутрипосольской сети и базам данных. В недрах платяного шкафа – гладильно-прачечный автомат, замаскированный под антикварный сундук. В изголовье кровати нашелся пульт климатизатора и освещения. Стекла окна исправно меняли прозрачность. Смежную каморку, где поселили Фриду, Регина решила обследовать позже. А вот и еще один шнур. Что тут у нас? За стеной брякнул колокольчик, и почти сразу в дверь постучали.
– Да-да, входите!
– Свет утро и сияй день, господжа…
В дверях, скромно потупившись, замерла служанка – совсем юная, считай, девочка. Точеный овал лица, смуглая кожа. Волосы, черные и блестящие, как антрацит, аккуратно убраны под круглую, вышитую бисером шапочку. Оливкового цвета платье до пят. Симпатичная. Фигурка – обалдеть… Интересно, Ник с ней спит? Секундой позже Регина обругала себя за гадкую мысль. Тебе-то какое дело, подруга?!
– Доброе утро. Как тебя зовут?
– Лейла, господжа.
С унилингвой Лейла была на ножах.
– А меня – Регина. Вот и познакомились.
«Может, стоило представиться по фамилии? С титулом? Баронесса ван Фрассен? Надо было заранее выяснить, как обращаться к слугам в этой дыре…»
– Господь посол ждать. Господжа просю завтрак.
– Идем, Лейла.
Фрида, естественно, увязалась следом.
На стенах коридора мигали масляные светильники. Приглядевшись, Регина уверилась, что охристое пламя – иллюзия, под которой скрываются плазменные «солнышки», горящие в четверть накала. Свернув вправо, коридор уперся в двустворчатую дверь, инкрустированную перламутром и вездесущим серебром.
– Едальня, господжа…
V
– …а еще он не любит тактильных контактов.
Матильда Клауберг, кавалер-дама детской психопатологии и баронесса дошкольной педагогики, смотрелась родной сестрой комиссара Фрейрена. Сходство заключалось не только в завидном телосложении госпожи Клауберг. Воспитательница Зоммерфельда-сына проводила «инструктаж» доктора ван Фрассен так, словно та была стажером-желторотиком. Ни дать ни взять, полковник спецназа инструктирует молоденького лейтенанта перед первым заданием.
– Быстро приходит в нервное возбуждение. Начинает отбиваться, кричать. Потом его очень трудно успокоить. Если вам захочется взять ребенка за руку или погладить по голове, настоятельно рекомендую воздержаться. По крайней мере, в первые дни.