- А чего? Свои же ребята.
...Потом они волочили Деева домой. Он вырывался, ругался, обзывая их своим любимым словечком. Около дома, уставившись мутными глазами, почти трезво объявил:
- Вот увидите, скажет Деев свое слово в архитектуре! Скажет! Всем вам сопли утрет!
Доставив Деева и его подружку домой, Володька пошел провожать Тальянцева. Тот всю дорогу молчал, а когда Володька спросил его, как он нашел деевскую даму, брезгливо поморщился.
- А мне почему-то его жалко, - сказал Володька.
Тальянцев неопределенно пожал плечами. Видно, его мало занимало сейчас это. Только у своего переулка, прощаясь с Володькой, сказал угрюмо:
- Знаешь, наверно, демобилизуют меня...
- Почему?
- Разное сплелось... Ну и Люся, конечно...
После того, что случилось, Майя переселилась к матери, и Володька часто бывал у нее. Заходил вечером, и они шли шататься по улицам, где можно было поговорить обо всем. Дома присутствие Майкиной матери их стесняло.
Это были тихие хорошие вечера...
- По-моему, Володька, ты стал ко мне по-другому относиться, - как-то раз сказала она.
- Да, Майка...
- Ты знаешь, я многим нравилась, но возбуждала в ребятах, увы, отнюдь не платонические чувства, и это мне было неприятно, даже унижало как-то... Кстати, и ты, Володька, поглядывал на меня тоже довольно гадковато. А мне хотелось совсем не этого.
- Сейчас все иначе, Майка, - поспешил сказать он.
- Надеюсь, - улыбнулась она, потом задумчиво произнесла: - Может быть, Володька, не надо было ничего?.. - и заглянула ему в глаза.
- Почему? - запротестовал он и начал что-то сбивчиво говорить, так и не сумев выразить свою мысль.
В одну из таких вечерних прогулок Володька спросил:
- Ты насовсем переехала к матери?
- Не знаю...
- А как Олег относится к этому?
- Он любит свободу. По-моему, не очень переживает. А мне он сейчас как-то не нужен, - ответила она.
Больше о Майкином муже они не говорили, но зато Володька рассказал ей про Тоню. Теперь, когда отношения с Майей перешли в какое-то другое качество, стали спокойными, более дружескими, он мог уже говорить о Тоне, тем более что хотелось ему с кем-то поделиться - Тоня еще не ушла от него.
- Тебе все-таки нужно с ней встретиться, - подумав, сказала Майка.
- А ты этого не хотела бы? Да? - спросил он.
- Почему? - спокойно отозвалась она. - Я хочу, чтоб у тебя все было хорошо.
- Спасибо, - он легонько пожал ее руку.
Как ни странно, к близости они сейчас не стремились - ни Володька, ни Майя. Да и негде было побыть вдвоем, кроме как на улице. Днем она работала, вечерами их матери были дома. Эти тихие встречи продолжались и тогда, когда Володька хлопотал о Гошке.
Адвоката Володьке порекомендовал Сергей. Тот запросил три тысячи и уверял, что дело в горсуде выиграет. Володька как мог ободрял Надюху.
- Брось ты меня успокаивать. Я так думаю: рано или поздно все равно Гошка в тюрьму угодит. Непригодный он для мирной жизни, а пьяный - вообще дурной... Знаешь, бивал он меня... - говорила Надюха.
- Что же раньше не сказала? Вправил бы ему мозги, - возмущался Володька.
- Ну да, вправил... Из-за тебя и выходило все. Дура была, что рассказала...
Посоветоваться насчет Гошки зашел Володька к Толику Лявину. Тот уже не стоял за стойкой - завел буфетчицу, а сам пополнел, поважнел и не предложил Володьке стопку или пива, как делал это раньше.
- За три тысячи никакой стоящий адвокат не возьмется, - заявил Лявин, когда Володька рассказал про Гошку. - Это дело на десять кусков. А таких денег у тебя нет.
- Разумеется, нет.
- Нечего тогда и затевать... Жаль, конечно, Гошку, но сам, дурак, виноват. Мы с ним только одно дельце наладили, и вот тебе на...
- Какое?
- Закуски-то в моем заведении нет, так он вяленую рыбку обещался поставлять. По десятке за штуку пошла бы. Разумеешь?
- Чего тут не разуметь, - усмехнулся Володька. - Ты, как вижу, процветаешь?
- Это только начало... Деньгу поднакоплю, тогда развернусь. Тогда погуляем, - добавил он, хлопнув Володьку по плечу, компенсируя этим "погуляем" зажатое сегодняшнее угощение.
От Толика Володька направился к Сергею поговорить об адвокате, стоит ли вообще брать. Сергей встретил его своим обычным "салют", крепко пожал руку и провел в комнату. На письменном столе лежала груда учебников.
- Штудирую, - показал Сергей на книги. - Столько позабыл, даже страшно. Понимаешь, только в тридцать окончу институт, два года аспирантура, защита уже тридцать три будет... Черт побери, столько потеряно времени! И самые лучшие годы!.. Ну и что тебе этот Гоша? - спросил Сергей, когда Володька рассказал о разговоре с Лявиным.
- Как что? Он же был моим разведчиком, - удивился Володька небрежности, с какой произнес это Сергей.
- Именно был. Теперь он тебе никто.
- А фронтовая дружба навек? - усмехнулся Володька.
- Да, она была. И на войне, наверно, нужна. Но война-то окончилась, Володька! Зачем тебе теперь этот бывший урка? Что общего? Настоящая дружба требует какого-то одинакового интеллектуального уровня. А с Гошкой только водку пить, больше ничего.
- Он был моим разведчком. Мы вместе под смертью ходили, - упрямо повторил Володька. - Такое не забывается.
- Ладно, не будем спорить. Ты просто пока не можешь уяснить, что война окончилась и все, что с ней связано, уходит в прошлое. И слава богу, кстати. Наступило другое - настоящая жизнь! Соображаешь?
- Для меня и та была настоящая, - возразил Володька.
- Может быть, может... - махнул рукой Сергей, потом обернулся к нему: Тебе что, нравилось на войне?
- Не то слово, Сергей... На войне я ощущал свою значимость. Понимаешь?
- Не понимаю! И не принимаю! - выпалил Сергей. - "Значимость" пушечного мяса. - Он горько рассмеялся.
- Я не был "пушечным мясом", - покачал головой тот. - Я был личностью, от которой много зависело.
- Но фактически ты был винтиком военной машины, - разгорячился Сергей.
- Не знаю... Я этого не ощущал.
- Выходит, не желаешь быть винтиком? - не отставал Сергей.
- Вообще неверно это, по-моему.
- Ого, - засмеялся Сергей. - Наконец-то слова не мальчика, а мужа! Все-таки, Володька, мы были самыми умными в классе и кое в чем разбирались даже тогда, на заре туманной юности...
Надюха и Володька медленно брели по Каланчевке из горсуда. Адвокат не помог, и приговор районного суда оставили в силе. Гошка помахал им рукой со скамьи подсудимых, довольно бодро улыбнулся - где наша не пропадала - и был уведен милицонерами. Надюха всплакнула, но вскоре оправилась и сейчас шла с Володькой более или менее спокойная.
- Зайдешь? - спросила она, когда подошли к дому.
Он согласился... На кухне столкнулся с Егорычем, варившим картошку.
- Ну как? - но, увидев их лица, махнул удрученно рукой. - Загремел, значит, Гошка... Ты, Надюха, особо не расстраивайся. Не пара он тебе и буянил часто.
- Проходите ко мне, Николай Егорыч, четвертинка есть, - пригласила она.
Глазки Егорыча поживели, и он ждать себя не заставил. На троих четвертинки было маловато, и, выпив, они сидели, понурив головы, и помалкивали, в общем, как на поминках. Егорыч, правда, пытался успокаивать Надюху, говоря, что найдет она еще себе, но та отмахивалась.
- Бросьте, дядя Коля... Чего уж там, - а потом, горько рассмеявшись, добавила: - "Где уж нам уж выйти замуж, я и так уж вам уж дам уж".
Володька попробовал улыбнуться, но не вышло. Посидев еще недолго, он распрощался.
- Не забывай меня, лейтенантик, - сказала Надюха.
- Слушай, черт бы вас подрал! Что произошло? - с досадой спросил Виктор по телефону, позвонив Володьке поздно вечером. - Я только ввалился, и вот номер.
- Тоня, значит, вернулась?
- Давно. Но почему-то не звонила тебе? Ты что-нибудь оторвал?
- Ничего я не "отрывал"... Ей кто-то позвонил, ну и я...
- Психанул? - перебил Виктор.
- Да нет... Просто... знаешь... Тоня, наверно, поняла, почему я ушел.
- Ты очень ясно выражаешься, - насмешливо заметил Виктор, а потом скомандовал: - Придешь завтра. И не вздумай брыкаться.
...На другой день Володька отправился на Пироговку со смутным, неясным чувством напрасности этой встречи и с боязнью, что Тоня опять заведет речь про Юльку.
Тоня встретила его очень сосредоточенная и какая-то напряженная. Ну, подумал Володька, разговор предстоит, видать, серьезный. Она молча провела в комнату, где витал сладковатый дымок американских сигарет, усадила на диван, сама села на стул против него.
- Приготовься к большому разговору, Володька, - начала она. - Нам нужно во всем разобраться.
- Наверно, - подтвердил он.
- Ответь мне, только правду... Когда на фронте ты садился писать мне письмо, тебе сразу вспоминалась Юля?
- Как ты угадала?
- А о Юле вспоминать было тяжело, поэтому и писал редко? - продолжала она.
- Здорово ты во всем разобралась... Наверно, было действительно так, согласился Володька, усмехнувшись.
- Скажу больше, Володька. Не только письма, но и мысли обо мне сразу связывались с Юлей?
- И это правда, - он опустил голову. - Гибель Юльки - мое первое настоящее горе... И вина, - добавил он.
Тоня достала сигареты, протянула ему. Они закурили.
- Помнишь, в сорок втором я говорила тебе, что ни перед кем не чувствую себя виноватой, даже перед Юлей?
- Помню...
- А когда она погибла, почувствовала. И у меня, Володька, часто перед глазами встает холмик рыжей земли, о котором ты писал... - Она задумалась, потом вскинула голову, у нее вырвалось: - Что же нам делать?
- Не знаю, - опять пожал плечами.
Володька более или менее понимал Тоню. Ей нужно было найти какую-то значительную причину того, что случилось. Почему ушло все куда-то? Почему встретились почти чужими? И она нашла - Юлька! Но, наверно, все было гораздо проще и обыкновеннее - время. Те долгих три года, которые прожили они совершенно по-разному, совсем в других измерениях. У Тони была одна жизнь, у него другая. Если бы удалось им встретиться хоть один раз за эти годы, может, все было бы иначе?
Послышался скрип открываемой двери, и в комнату ворвался Виктор. Бросился к Володьке, стиснул его руку.
- Бегал на Усачевский! Ждем тебя, а в доме пусто. Но и на рынке ничего такого не оказалось. Ну, как вы здесь, ребятки? Договорились?
- Договорились...
- Что таким загробным голосом? Тоня? Погодите, я сейчас вами займусь! А пока, сестренка, поставь-ка чайку.
Тоня вышла на кухню.
- Ну что? - наскоком спросил Виктор.
- Ничего...
- Ладно, все будет в порядке, - бодро улыбнулся он.
Тоня вернулась, но не села, а стала прохаживаться по комнате.
- Еще в сорок втором, - остановилась она напротив Володьки, - я предчувствовала, что Юля рано или поздно встанет между нами... И вот...
- Опять начала! - воскликнул Виктор. - Вчера весь вечер об этом долбила, повернулся он к Володьке. - Тоже мне эти дамские тонкости.
- Да нет, Виктор, наверно, действительно так, - решил тот поддержать Тоню, хотя все яснее понимал, что дело в другом.
- Вы что, братцы, всерьез? - возмутился Виктор, переводя взгляд с Володьки на Тоню. - Ну, ладно, Тонька - девчонка, но ты-то солдат! Юли нет, и ее не воскресишь. И какие вы себе вины выдумали? Какого черта...
- Перестань! - остановила его Тоня. - Перестань.
- Не перестану! - ударил он кулаком по столу.
- Прекрати! Или я попрошу тебя убраться из комнаты, - вдруг сорвалась она, и ее резкость, даже грубоватость неприятно поразили Володьку.
Виктор замолк, надулся, и Володька увидел, что, несмотря на свою шумливость и голосистость, находится он под каблучком у своей сестры. Что командует в доме она. Виктор суетливо зашарил по карманам, вытащил папиросы и так же суетливо закурил. Тоня вышла на кухню.
- Все и проще и сложнее, Витя, - сказал Володька.
- Выдумываете вы сложности, - проворчал он. - Ну вас к черту! - Он уселся, положив ногу на ногу, показывая, что умывает руки. - Разбирайтесь сами.
Тоня принесла чайник и стала накрывать на стол. За чаем шел вялый разговор ни о чем. Виктор выпил чашку и поднялся, объяснил, что нужно к кому-то зайти. После его ухода Володька сказал:
- Как ты все разложила по полочкам...
Тоня вскинула на него глаза и быстро проговорила:
- Я очень долго думала. И вот...
- Это и видно... - протянул он и встал из-за стола.
- Ты уходишь? - В ее глазах что-то мелькнуло, то ли испуг, то ли боль, но удерживать его не стала, только сжала губы и немного побледнела.
Володька посмотрел на нее и двинулся к выходу. Она пошла за ним. В коридоре они остановились.
- Но разве не так? Разве я не права? - как-то торопливо спросила она.
- Все, наверно, так, Тоня... Ну, пока...
Выйдя, он поглядел на Тонин дом, на Пироговку и мысленно попрощался и с этим серым домом, и с этой улицей. Боли не было. Было лишь очень и очень грустно. Ушел в прошлое небольшой, но очень яркий кусочек его жизни. И будет ли еще такое, неизвестно. Наверно, нет...
На Колхозной Володька увидел Деева и его даму. Они, по-видимому, прощались. Володька хотел пройти мимо, но Деев заметил его, окликнул.
- Володичка, миленький, не могу сегодня к тебе. Ты отдай деньги, я же платила, а у нас "гамбургский счет", и я пойду, - услышал Володька, подойдя к ним.
- Да отдам завтра. Знаешь же, нарочно с собой не беру.
- Ну хорошо, Володичка, я побежала. Не забудь, завтра.
- Ладно, - махнул рукой Деев, повернулся к Володьке. - Новость знаешь? Тальянцева вроде из армии поперли... Второй день в баре сидит и ни слова ни с кем. Меня словно не видит. Теперь покрутится...
- Ты словно злорадствуешь? - оборвал Володька.
- Да нет, что ты? Вообще-то, знаешь, хорошие люди так быстро в начальники не выбиваются. Кстати, о Левке мне один лейтенант-сапер в госпитале рассказывал, в училище с ним был. Левку отделенным назначили, так знаешь, ребята ему темную устроили после окончания. Значит, хорош был отделенный!
- Во всех ты, Вовка, недостатки ищешь... Со школы, причем, у тебя это, сухо сказал Володька.
- А я неудачник, Володька. С рылом мне не повезло, сами "кобылой" прозвали, с отцом тоже, в войну не везло. Пустяковое ранение вот чем обернулось.
- С институтом зато повезло.
- Нет уж, дудки! Тут не везение было, а упорство. Ты перед экзаменами девками занят был, с Сергеем ночами ходил, философствовал, а я вкалывал.
- Какими девками? - удивился Володька.
- Если я чего добьюсь, то тоже работой ломовой... Начну заниматься, Томку эту побоку. Сейчас за войну догуливаю. Да и не было у меня женщин, она первая.
- Ладно. Зайду я, пожалуй, к Тальянцеву, - сказал Володька.
- Соболезнование выразить? Пошлет он тебя! Ему теперь без адъютантов да ординарцев несладко.
- Все равно надо зайти.
Дойдя до переулка, где жил Тальянцев, Володька заколебался - может, действительно не стоит, может, и верно, пошлет его Левка? Но возможно и другое - нужна ему сейчас какая-то поддержка. И он завернул в переулок.
Открыла незнакомая женщина с растерянным, помятым лицом.
- Мне Леву, - сказал он.
- Его нет. А вы кто? - спросила она.
- Школьный товарищ...
- А, школьный... Не знаете, наверно, ничего?
- Слыхал, что уволили его из армии.
- Да... А из-за чего, знаете?
- Нет.
- Ладно, чего скрывать? У меня с ним все кончено. Из-за этой... все и получилось, а сейчас, когда его уволили и стал он никем, бросила его, в свою Молдавию укатила. Где он сейчас пропадает, не знаю. Пьет. Страшно пьет. Родители в таком горе, замучилась с ним... Ну вот, все вам выложила, чтоб знали, каков ваш школьный приятель, - добавила она с болью и злобой.
Несколько раз звонила Надюха, приглашала к себе. Володька отнекивался, но все же пошел - обидится. Встреченный по дороге Егорыч шепнул, что переживает она очень, прикладываться стала частенько.
И верно, не успел Володька зайти в комнату и поздороваться, как Надюха вытащила из буфета пиво и закуску.
- Не побрезгуешь? Садись тогда... - сказала вяло и как-то без выражения. Неужто занятый такой стал, что и зайти не можешь? Ведь в институте еще не начал заниматься.
- Не начал, но читаю, кое-что вспомнить надо. - Он и вправду стал много читать.
- Понимаю. Без интереса тебе ко мне хаживать, о чем с заводской бабой говорить?
- Что ты, Надюха? Я тебе за многое благодарен. Я почти ни с кем сейчас не встречаюсь. Надо как-то собраться перед институтом. - Помолчав немного, спросил: - Пишет Гошка-то мой?
- Пишет, - равнодушно сказала она. - Да что толку? Боюсь, он своих дружков там встретит и по новой пойдет. Не пойму я этого суда - за такую пустяковину, а человек опять по кривой может. Я на него надежд не возлагаю, видать, отрезанный он ломоть... Тоскливо мне, лейтенантик, жить... Тоскливо...
Пива Володьке не хотелось, но и обидеть Надюху было нельзя, пригубил немного. Она же, выпив, уставилась глазами в одну точку и затянула какую-то тягучую песню, которую вошедший Егорыч начал подтягивать.
Володька сидел, подперев рукой голову... Старинные русские песни возвращали его всегда в долгие эшелонные дороги, где пели их солдаты заунывными голосами, выхлестывая из души предсмертную тоску, сжимавшую горло, как в те страшные минуты перед атакой, когда нету уже пути назад, а впереди малюсенький отрезок жизни, длиной всего-то в поле, расстилающееся перед ним. Сколько же лет будет томить это? Сколько еще просыпаться ему в холодном поту после военных снов?
- Хватит, ребятки, - не выдержал наконец он. - Такую тоску нагнали.
- А ты без тоски прожить хочешь? - усмехнулась Надюха. - Нет, лейтенантик, нам с Егорычем радоваться неотчего. Вот и облегчаем душу... Ладно, кончим. Верно, дядя Коля? А то как бы Володька у нас от тоски не помер. Давай веселую!
Егорыч веселую не захотел, поговорим лучше. Но разговор что-то не пошел, и Володька, посидев еще недолго, стал прощаться. Как ни отказывался он, но всучила ему Надюха пол буханки хлеба и банку консервов.
- Не ломайся, лейтенантик. От чистого сердца я, да и не обедняла пока хлебушком, небось не хватает...
Володьке, разумеется, не хватало - у матери карточка служащая, у него рабочая, Р-4, скудновато было, а в конце месяца случались дни и действительно пустоватые: жидкий чай без сахара да хлеб.