- Дает... - иронически улыбнулся Сергей. - Всех переплюнул! Володька до старшего только дотянул, я в лейтенантах хожу, а тут майор! Командир отдельной части! По стойке "смирно" так и хочется встать.
- Бросьте, ребята! Обыкновенно все получилось, я же войну лейтенантом начал. Взвод, рота, ну и батальон - нормальное продвижение по службе, - с не совсем искренней скромностью произнес Тальянцев: дескать, конечно, обыкновенно, но не у всех так вышло и такие награды тоже не все заработали.
- Ты демобилизуешься? - спросил Володька.
- Что ты? Я же кадровый, в армии до конца дней... Видимо, в академию направят. А сейчас в командировке. Вот жену демобилизовал, она у меня военврачом в батальоне была... Знаете, ребята, странно как-то, только двадцать шесть стукнуло, а чувствую себя... ну, не старым, конечно, а...
- Созревшим начальником, - перебил Сергей, усмехнувшись.
- При чем начальство? Не подковыривай. А человеком созревшим, что ли. Ведь полутора тысячами командовал - не шутка. Понимаете, ответственность какая?
- Понимаю, - сказал Володька.
Тальянцев солидно помолчал, сел, достал пачку "Казбека", просунул друзьям.
- Спраздновать бы встречу, но мне... - посмотрел на трофейные швейцарские часы, - через час в наркомат. Очень рад, что вас повидал.
Какой-то холодок и натянутость были в этой встрече. Не мог Тальянцев скрыть до конца чувство превосходства перед школьными товарищами, и, когда он распрощался и ушел, Володька облегченно вздохнул, сказав:
- Ну и важен стал... Странно, чем это он отличился, в школе не блистал.
- Службист по натуре, - небрежно бросил Сергей.
- Не без этого... Но все же хорошо, что встретились, ничего не попишешь прошлое, юность.
- Да... - задумчиво протянул Сергей, - у нас уже есть прошлое. Даже немного грустно.
- Деев без ноги. По самое бедро, - сообщил Володька.
- Очень печально... - Сергей затянулся папиросой. - У меня два случая было, когда загнуться мог. Один при сильной бомбежке, второй - немцы к штабу прорвались, пришлось круговую оборону организовывать и отстреливаться. Кстати, за это вторая "звездочка". А вообще-то везло.
- Штаб полка - не передок, - заметил Володька.
- Я и не сравниваю. Знаешь, когда я в военкомат пришел, мне сразу предложили на курсы военных переводчиков. Отказываться было глупо, и ты понимаешь, почему - получу звание, денежное довольствие и возможность помогать отцу.
- Понятно... Как отец?
- Болен... Не знаю, дотянет ли до конца, - Сергей помрачнел, но быстро взял себя в руки и продолжал обычным бодрым голосом: - Еле удалось демобилизоваться. Начштаба хорошим мужиком оказался, ну и осколок в ноге помог. Мне, Володька, и года нельзя терять, и так потеряна уйма времени... Он помолчал немного, потом спросил: - Как ты думаешь, изменится что-нибудь после войны? - Лицо стало напряженным.
- Как-то не задумывался об этом, Сергей.
- Я надеюсь... И очень, - вздохнул он. - Должно же быть...
Надюха выписалась из больницы и позвонила Володьке.
- Заходи, лейтенантик, поговорить надо, - пригласила она.
Володька пошел на Домниковку... В комнате Надюхи уже был накрыт стол, блестели жестянки консервных банок, на блюде лежал нарезанный большими ломтями хлеб, на тарелке белел кусок сала, ну и четвертинка стояла.
- Присаживайся... Что-то осунулся ты, бледненький стал, - оглядела она Володьку. - Не хватает еды?
- Не хватает, - признался он.
- Давай угощайся... - и подвинула ему тарелку.
- Как здоровье, Надя?
- Вроде подлечили. Через три дня на работу выхожу... Вот что я думаю: Гошка сейчас работает, занят цельный день, давай без него с талонами провертывать? Как ты на это?
- Не знаю, - пожал он плечами. - Я торговать, Надюха, не умею.
- И про это думала. Егорыча подключим, - деловито сказала она.
- Тогда пожалуй... - не очень уверенно согласился Володька.
- Со мной делиться не надо. Мы с Гошей хорошо живем. Это для тебя я...
- Ну что ты, Надюха? Неудобно мне...
- Неудобно портки через голову надевать. Брось ты! Нету у тебя хватки, как у Гошки, а сейчас жизнь такая... Это тебе не "ура" кричать да в атаку людей поднимать. Теперь вертеться надо уметь, а ты не умеешь. Ну, Володька, подняла она рюмку, - за наши успехи.
После второй рюмки ослабевшая после болезни Надюха захмелела, глаза замутнились, по лицу блуждала какая-то странная улыбка.
- Не забыл, как целовались мы у Егорыча? - вдруг спросила она.
- Помню...
- Повторить не хочешь? - засмеялась Надюха.
- Девушка друга - святыня, - шутливо ответил он, вспомнив выдуманный Сергеем еще в юности афоризм, когда они опасались, что влюбятся в одну и ту же девчонку.
- Святыня, говоришь? - задумчиво повторила она. - Только я не Гошина, хоть и расписались мы с ним. Подвернулся он, выбирать не из кого.
- Значит, ты не любишь его?
- Любишь, не любишь... Какая теперь разница. Есть мужик, и слава богу, что не одна... Глупенький ты еще, - она провела ладонью по его лицу. - Вопросы задаешь - любишь, не любишь? Словно только по любви люди живут. Разве по-другому не бывает?
- Бывает, наверное...
Надюха опять коснулась рукой его щеки и потрепала, как маленького, как раз в этот миг неожиданно ввалился Гошка. Остановился и мутными глазами, в которых таилась угроза, уставился на них.
- Милуетесь, значит, - процедил он.
- Здорово, - сказал Володька, поднимаясь со стула.
- Здорово, но не здорово. Свиданку без меня устроили. Понятно.
- Чего тебе понятно? Иди-ка спать. Лыка не вяжешь, - грубовато оборвала его Надюха.
Гоша подошел к столу и уперся взглядом в Володьку.
- Я же предупреждал, командир... Пусть я тебе и жизнью обязан, но не вздумай с Надюхой путаться. Дракой дело не кончится, тут кровушкой пахнуть будет, - он взял со стола початую четвертинку и прямо из горлышка влил в себя.
- Дурак ты, Гошка! - прикрикнул Володька. - Забыл, что ли, слово тебе давал? Иди проспись. Кровушкой меня не испугаешь.
- Не испугаю? - ухмыльнулся Гошка. - А это видел? - И в его раскрытой ладони оказалась знакомая Володьке финка с красивой наборной ручкой.
- Сам знаешь - видел, - спокойно сказал Володька. - Если бы кто другой меня на такой понт брал, врезал бы, - и опустился на стул.
- Врезал бы? - вдруг засмеялся Гошка. - Другому врезал бы, а мне не хочешь? Любишь, значит, Гошку? - переменил он тон.
- Знаешь же... Брось, Гошка, эти замашки свои. Убери финку, - добавил Володька тихо, не приказным голосом.
- Ладно, командир, это я сдуру, - примирительно сказал Гоша и спрятал финку. - Дай пять.
- Держи, - протянул руку Володька.
Когда Гоша окончательно успокоился, Надюха рассказала ему о своем предложении Володьке.
- Валяй, - сказал Гошка.
И Володька начал "валять"... Снова на столе у Канаевых появились буханки хлеба, консервы, купленные в коммерческом, масло, сахар, чай, иногда и мясо с рынка, а в Володькиных карманах шелестели мятые червонцы... Но опять надо было придумывать для матери какое-то объяснение, и Володька долго ломал голову, что бы изобрести вразумительное. Кроме займа денег у Сергея, он ничего не придумал, но того надо было предупредить, и они встретились у Ботанического сада - место, приблизительно одинаково удаленное от их домов. Прошли в сад, всколыхнувший в обоих детские воспоминания: оказывается, водили их матери сюда в одни и те же годы, когда им было по пять-шесть лет.
Ботанический, огромный для них тогда, представился сейчас очень маленьким. Аллейка, казавшаяся бесконечной, всего-то тянулась метров на триста. Там в тенечке они и присели на скамейку.
- Значит, так, Сергей... Ты дал мне взаймы тысячи три. Для моей матери. Понимаешь? - начал Володька.
- Не совсем...
Володька рассказал о своих "делах" с Надюхой и Егорычем, закончив словами, что ему, конечно, очень противно заниматься этими махинациями, но что делать?
- Подумаешь, какие махинации! - усмехнулся Сергей. - Вы, сэр, забудьте о той "святой" и прочее русской литературе, на которой мы имели счастье быть воспитанными. Это в тихих дворянских усадьбах хорошо было рассуждать о нравственности, честности, высокой и чистой любви. Прошла кровавая война. Жизнь тяжелая и еще долго будет такой. А кто-то разбогател, кто-то устроился, как всегда бывает при всех войнах. Сантименты надо отбросить, Володька.
- Мой Гошка говорил, что в такое время все тянутся к хлеборезке.
- Твой Гошка не дурак, - рассмеялся Сергей. - Ты его слушай. У тебя же ни черта нет практической жилки, а время действительно не такое, чтобы витать в эмпиреях. - Сергей помолчал немного, потом спросил: - Что у тебя с институтом?
- Не знаю еще, куда перевестись из архитектурного. Придется в гуманитарный какой-нибудь. В технических черчение... А вообще-то, если откровенно, никуда мне не хочется, - вздохнул он.
- Как это так? - удивился Сергей.
- Мне кажется, Сергей, что главное я в своей жизни сделал, а остальное все не то уже. Остальное несущественно...
- Это вы загнули, сэр! Самое главное и самое интересное в нашей жизни только начинается. Появилась возможность показать, каков ты есть и на что способен, - горячо сказал Сергей. - Война - это пропавшее время. От человека требовалось лишь одно - воевать! И никому не нужен он был как личность.
- Это вы загнули, сэр! Самое главное и самое интересное в нашей жизни только начинается. Появилась возможность показать, каков ты есть и на что способен, - горячо сказал Сергей. - Война - это пропавшее время. От человека требовалось лишь одно - воевать! И никому не нужен он был как личность.
- Наверно, не совсем так, Сергей, - заметил Володька.
- Именно так! У нас засохли мозги, мы не прочли ни единой книги, мы интеллектуально отстали на пять лет. Это главное в жизни, а не ползать на брюхе под пулями.
- Ты и не ползал.
- Не ползал в эту, ползал в финскую, - обрезал он Володьку.
- Ты просто не так устал, Сергей...
- Возможно. Но это пройдет. Нам же всего по двадцать пять и уже двадцать пять. Для науки, которой я собираюсь заниматься, это много. Придется наверстывать бешеными темпами. - Сергей говорил убежденно, резко, уверенный в своей правоте. - Понимаешь, - продолжал он, - мы должны доказать и себе, и другим, что способны на большое. Может, черт побери, и на великое!
- Мне что-то ничего не хочется доказывать, - вяло произнес Володька, завертывая самокрутку.
Сергей внимательно посмотрел на него.
- Мда... Прости, у тебя все сложнее. Ушел архитектурный... и с ним многое, о чем мечтал...
- Ни о чем я особо не мечтал, - протянул Володька безразлично.
- Как же?! А твои проекты загородного ресторана? Я помню.
- Это было мальчишество, Сергей.
- Но тебе же хотелось создать что-то оригинальное? Мы же с тобой не ординарные люди, Володька!
- Ну, хотелось... Когда это только было? А насчет неординарности не знаю... Я в армии стремился как раз быть как все, так было лучше.
- Слушай, Володька, а как твои дела с Тоней? - в глазах Сергея мелькнула догадка.
- Она в Германии... С отцом...
- Понятно... Из наших видел кого-нибудь?
- Майку... И Лелю, помнишь?
- Ну как тебе Майка? - живо спросил Сергей. - Правда шикарная женщина?
- Да... Она красивая.
- Обязательно позвонить надо. Я говорил тебе, что у нас в сорок втором была мимолетная, так сказать, встреча. Очень приятная, кстати.
- Приятная? - переспросил Володька, и что-то кольнуло, он вспомнил Майкин вопрос: не говорил ли чего Сергей про нее?
- Очень. Чему ты удивляешься? У нее старый муж, и вообще она человек свободных взглядов.
- У тебя же Люба, - сказал Володька.
- Ну, ты действительно увяз в девятнадцатом веке, - он засмеялся, хлопнул Володьку по плечу. - Проснитесь, сэр!
- Ладно, пойду я... - поднялся Володька, ему неприятен был этот разговор, и он холодно глянул на Сергея.
Что это, ревность, думал он, возвращаясь домой. Нет, конечно, просто какое-то разочарование в Майке. Ведь то, что было у них, Володька объяснял ее прошлой влюбленностью в него. Он вообще думал, что у женщин все может быть только по любви. Мужчина - дело другое... Правда, в Иванове чуть пошатнулась в нем эта наивная вера, но он отмахнулся - шла еще война.
- Мама, - начал он разговор в один из вечеров, - тебе не кажется, что все то, чем мы с тобой жили, - одно, а настоящая действительность - совсем другое?
- С чего это у тебя вдруг? - спросила мать, кинув внимательный взгляд на Володьку.
- Начал размышлять... Знаешь, вроде бы шесть лет армии, из них три года войны, должны были что-то значить, а оказалось, что у меня нет никакого жизненного опыта. Я научился лишь воевать, понимать и дружить с теми, кто рядом, ну а в остальном остался, наверное, таким же мальчишкой.
- Меня это не очень огорчает, Володя, - улыбнулась мать.
- Но я же ни черта не смыслю в том, что вокруг меня!
- Что именно? - спросила она спокойно.
- Ничего не понимаю!
- Володя, после войны жизнь всегда сложна. После окончания гражданской и военного коммунизма для многих был непонятен нэп. Жизнь сразу наладилась, откуда-то появилась масса товаров, но появились огромные деньги у одних и весьма скромный заработок у других... Сейчас, конечно, все иначе, но какие-то нечестные люди умудрились нажиться на трудностях и несчастьях других. И что из этого? При чем здесь "придуманные мифы"? Порядочность всегда останется порядочностью, а не...
- Опять ты за свое, - перебил Володька. - Порядочность, непорядочность. Это чересчур прямолинейно. Жизнь не укладывается в эти два понятия.
- Ты так решил? - она посмотрела на него. - Объясни тогда.
- Чего объяснять? Жизнь каждый день подчеркивает относительность всего этого, - махнул рукой он.
- Нет, дорогой, человечество дорого заплатило и еще дорого заплатит за то, что сочло абсолютные истины за относительные, - сказала мать убежденно.
- Ты веришь в абсолютные истины?
- Без них нельзя жить, Володя.
- А "не убий"?! И война? Нет, мама, ты не права. - Он поднялся и стал ходить по комнате, громыхая сапогами, потом остановился. - Понимаешь, мама, во время войны у каждого был смысл жизни - победить. А сейчас?
- Жить честно, - спокойно сказала мать.
- Опять - честно, нечестно! Честно я не мог сходить даже в ресторан, чтобы отпраздновать возвращение. Ходил на чужой счет - то угощал Деев, то Гошка...
- Кто этот Гошка?
- Мой бывший разведчик. Разве я не говорил тебе о нем?
- Нет... Володя... - Она помолчала, словно колеблясь. - Ты что, действительно взял взаймы у Сережи, и на эти деньги мы так шикуем?
- Спроси у него, - стараясь придать уверенность голосу, ответил Володька.
- Я и спрошу, - не сразу сказала она. - Хотя, конечно, вы уже сговорились.
Володька ушел в свою комнату с неприятным ощущением, какое всегда бывает после вынужденного вранья. Кроме того, слова матери если не убедили его окончательно, то дали толчок к мыслям тоже нелегким. И тут позвонила Майя.
- Как поживаешь, Володька? - спросила она небрежно.
- Так себе, - пробурчал он.
- Смотрю, у тебя неважное настроение?
- Вроде... Знаешь, Майка, я, как вернулся в Москву, начал делать что-то не то...
- К этому "не то" отношусь и я? - шутливо осведомилась Майка.
- В какой-то мере, - ляпнул он прямо. - Потому что это один из целого ряда непорядочных поступков, мною совершенных.
- Боже, как длинно и непонятно! - воскликнула она. - Неужели ты надеешься прожить, всегда поступая порядочно! Это смешно, Володька! Господи, насколько же я старше тебя! Надо ведь вернуться с войны таким невинным агнцем, - она рассмеялась.
- Не такой уж я невинный, - угрюмо сказал Володька. - Просто в войну всегда делал то, что надо. А сейчас делаю не то...
- Я как-то не замечала, что ты страдаешь рефлексией. Что ж, позанимайся этим, только не слишком всерьез. Я больше не буду тебе звонить, а то получилось - связался черт с младенцем. Не хочу быть этим самым чертом... Но, когда будет плохо, звони. - Она резко повесила трубку.
Володька, вспомнив про разговор с Сергеем, набрал Майкин номер.
- Мы не закончили разговор, Майя.
- Разве?
- Что у тебя было с Сергеем? - спросил он в упор.
- Вот в чем дело! - протянула она. - Что он тебе рассказал?
- Что очень приятно провел с тобой время.
- Если ему было приятно, при чем здесь я? Никаких приятностей я ему не доставляла. Посидели в "Коктейле", вот и все.
- Правда, Майка? - произнес он с облегчением.
- Я не врушка. Ну теперь все? - и, не дожидаясь ответа, повесила трубку, но уже не так резко.
- Привет, сэр! - окликнул его Сергей около букинистического магазина, находящегося вблизи Сретенских ворот. - Почему не звонишь?
- Так...
На самом же деле Володька был обозлен на Сергея за намеки насчет Майки, и ему не хотелось встречаться с ним. Но сейчас, когда он взглянул на него, у Володьки сжалось сердце - Сергей плохо выглядел, ничего не осталось от того бравого, самоуверенного вида, с которым он встретил Володьку у себя дома. В руках был вузовский учебник по медицине.
- Зачем тебе это? - Володька показал на книгу.
- Пойду в медицинский...
- А химфак?
- Ты газеты читаешь? Чудеса - дезертиры, эти гады, которые воевать не хотели, амнистированы, а... - он замолчал.
- Ну знаешь, многих же зазря посадили под горячую руку: и от эшелонов отставших, и случайно от части отбившихся, ну и прочих, - заметил Володька.
- Тех - понятно. Но ведь и настоящих дезертиров амнистировали. - Сергей взял Володьку под руку. - Пойдем посидим где-нибудь... так вот, Володька, не будет мне на химический хода, понимаешь, там все сложнее. Ну а с медициной полегче. Тебе ясно все?
Володька кивнул.
- Попробуем сделать что-нибудь настоящее на этом поприще. - Он улыбнулся и сжал Володькин локоть.
Они прошлись до бульварного кольца и присели в скверике.
- Ты не находишь, что в этой войне было... ну, нечто трагическое? - начал Сергей.
- Ты говоришь о тех пяти-шести миллионах наших потерь?
- И о них, конечно. Но не о пяти-шести, их было гораздо больше, Володька.
- Думаешь?
- Предполагаю... - он вытащил папиросы, закурил. - Мда... странный мы народ - русские... Все для будущего, - повторил Сергей то, о чем часто твердил в сорок втором, и задумался.
- Война - всегда трагедия, Сергей, - сказал Володька.