Ганс, наблюдавший эту картину, буквально давился от смеха, накрывшись купленной вчера в городе газетой и беззвучно сотрясаясь от душившего его хохота. Лишь через пару минут, после того как доктор со своей спутницей покинули палату, Бенно смог выдавить из себя первую фразу:
– Что это было???
– Валькирия, камрад! Даже не сомневайся – настоящая валькирия! – Ганс наконец-то дал выход своему безудержному веселью.
– Э-э-э… – едва ли не впервые в своей жизни Бенедикт Недамански не нашелся с ответом. Зато Нойнер развлекался вовсю.
– А ты думал? «Бедра, грудь», – Ганс передразнил недавние восторги товарища по несчастью, – ерунда все это. Главное для настоящей валькирии, чтобы кольчуга удобно надевалась! А на ту грудь, что ты показывал, не то что доспехи – парашютный купол не натянешь.
– Дьявол! Не завидую я в таком случае тем, кто попал в Вальхаллу и вынужден пялиться на таких страхолюдин до самого конца света. Это ж похуже, чем в чистилище сидеть в ожидании Страшного суда!
– Ага. Зато представь, с какой яростью будут сражаться эти вояки, когда придет день последней битвы – после такого зрелища их уже ничем не испугаешь!
Словом, норвежка действительно произвела фурор, правда несколько не такой, как рассчитывали находящиеся на излечении герои рейха.
А вот у Ганса дела стремительно пошли на лад. Как ни странно, но назойливый сосед и новая медсестра (которая, по выражению все того же соседа, была самым жутким из всех ужасов войны, с которыми ему доводилось встречаться), даже по отдельности способные нагнать смертную тоску на кого угодно, вернули ему тягу к жизни. Точнее, Нойнер ощутил просто непреодолимое желание оказаться от них как можно дальше. Ну а вслед за стимулом появились и результаты. Уже к концу февраля медицинская комиссия констатировала полное выздоровление оберштурмфюрера и постановила выписать его из больницы и направить в действующую армию – лечебная эпопея Ганса закончилась.
Правда, немедленная отправка на фронт все же не состоялась. Оберштурмфюрер Ганс Нойнер получил месячный отпуск «для окончательного восстановления моральных и физических сил» и в последний день уходящей зимы, сев на поезд Дрезден – Мюнхен, отправился домой, собираясь в точности последовать полученной рекомендации.
* * *Примерно в это же время отдыхом на природе занимался еще один человек – Гейдрих решил ненадолго отвлечься от повседневной рутины и вырваться из напряженной атмосферы гитлеровской ставки. К концу февраля дела в его ведомстве, которое лихорадило от постоянных преобразований и реорганизаций всю прошедшую зиму и осень, более-менее нормализовались, и Рейнхард Тристан получил, наконец, возможность отправиться в долгожданный отпуск.
Десятидневный отдых с семьей на горнолыжном курорте в Баварских Альпах и вправду пошел на пользу. Исчезли моральная усталость и постоянно давящее напряжение. В голове вновь зароились идеи и сами собой стали складываться новые грандиозные планы. Появилась возможность, отвлекшись от повседневной рутины, взглянуть на последние события со стороны, заново проанализировать создавшееся положение и немного подумать о грядущем. Собственно, этим Рейнхард Гейдрих и занимался в последний день своего отпуска, сидя в кресле у уютно потрескивающего углями камина.
Цепкий взгляд главы РСХА скользил по слегка колышущимся за окном шале веткам вековых елей. Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих размышлял.
«Итак, очередной этап в карьере успешно пройден – мне удалось сломить последнего значимого внутреннего конкурента на ниве тайной войны – Абвер. Теперь я подмял под себя практически все спецслужбы рейха. Отныне РСХА – имперская служба безопасности, образованная в кажущемся таким далеким, 39-м году слиянием СД (служба безопасности) и зипо (полиция безопасности), является единственной полноценной спецслужбой рейха.
Конечно, формально Абвер никуда не делся – его подчинение РСХА носит временный характер, что подчеркнуто во всех приказах, определяющих текущее положение вещей. Но, как говорится, нет ничего более постоянного, чем что-то временное. В любом случае, после той чистки, что устроили люди «папаши Мюллера», армейская разведка вряд ли сможет оправиться. Лучшие кадры после весьма тщательной проверки будут переведены в мое ведомство, а создать новую структуру и развернуть агентуру – дело нелегкое. – Гейдрих жестко усмехнулся. – Пожалуй, будет даже лучше вернуть Абверу «независимость», предварительно подрезав ему крылья и ограничив его функции исключительно военной сферой».
Обергруппенфюрер потянулся, хрустнув суставами, и подбросил в камин еще одно березовое поленце из стоящей рядом аккуратной металлической корзины, после чего продолжил свои неспешные размышления.
«Впрочем, итог тихого противостояния с Абвером, длившегося еще со времени создания СД, был вполне закономерен. Слишком уж вяло работает армейская разведка, слишком слабую агентурную сеть они смогли развернуть, слишком много проколов допустили… Слишком много. Так что случившаяся как раз месяц назад казнь адмирала Канариса через повешенье (как шпиона) и нынешнее плачевное положение некогда грозной спецслужбы – всего лишь логичный результат борьбы за существование – побеждает сильнейший!»
По губам шефа имперской службы безопасности скользнула кривая усмешка, придав его высокомерно-холеному лицу хищное выражение.
«Хотя объективности ради надо признать: тот «пришелец», что свалился из ниоткуда почти год назад, пришелся очень кстати. И очень хорошо, что попался он именно офицеру СС – повезло. Впрочем, – тут лицо Гейдриха вновь приняло серьезное выражение, – везет тому, кто хорошо к этому подготовился. Не создай я в свое время партийную контрразведку, не разверни за последующие годы широчайшую сеть отделений и обширнейшую агентуру, так и притащить этого пришельца было бы некуда. А так, пожалуйста, – полноценное отделение Гестапо в самом центре Парижа, развернутое менее чем через месяц после занятия города.
И все-таки пришелец из будущего помог, сильно помог. Нет, с Канарисом, конечно, удалось бы справиться и своими силами, очень уж по старинке была организована работа в его ведомстве. Традиции и опыт, конечно, вещь хорошая – мне ли не знать? Ведь я сам начинал постигать азы агентурной деятельности в ведомстве покойного ныне адмирала. Но ничто не стоит на месте, и в непростом деле шпионажа и борьбы с оным все время нужно придумывать что-то новое, еще неизвестное противнику. И именно пришелец продемонстрировал это со всей возможной ясностью и отчетливостью. Ну не он лично, конечно, – тут Гейдрих, вспомнив показания ошарашенного и довольно-таки плохо соображающего путешественника во времени, невольно улыбнулся, – но именно с помощью предоставленной им информации (надо сказать, весьма скудной и довольно сумбурной) аналитики шестого управления во главе с Шелленбергом смогли составить более чем убедительную картину вопиющей некомпетентности Абвера».
Вспоминая, как нервно и суетливо вел себя фюрер, читая аналитический обзор Шелленберга, Гейдрих вновь не сдержал ядовитой усмешки. Еще бы! Ведь он лично правил и редактировал этот без преувеличения судьбоносный отчет. Нет, выводы в нем были сделаны абсолютно верные, причем исходя из весьма общих и в основном косвенных данных, полученных от пришельца (тут его сотрудники оказались на высоте). Но выводы выводами, а вот впечатление этот отчет должен был произвести вполне определенное. И он – Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих этого добился. Его стараниями акценты в этом отчете-докладе были расставлены так, что у фюрера не осталось ни малейших сомнений: Канарис – бездарь и дешевка, по недоразумению занимающая пост главы разведки, а все его ведомство – богадельня, тратящая огромные средства непонятно на что. И все (ну или почти все) роковые для рейха решения, принятые в той, теперь уже не состоявшейся реальности, были приняты исходя из неверных, неполных, а то и вовсе подложных сведений, предоставленных Абвером.
«А новые сведения о технических разработках и военных приготовлениях, полученные уже МОЕЙ агентурой, и вовсе выставили ведомство Канариса беспомощным и жалким. Это ж надо было умудриться прохлопать все (ВСЕ!) перспективные разработки противника. Радары (уже принятые на вооружение!) в Британии, новые танки и реактивные снаряды в СССР, атомную бомбу, наконец! Все проспали. Да и про размеры и вооружение, а также организационную структуру той же РККА Абвер, как оказалось, имел более чем скудные сведения. Политическую же обстановку подчиненные Канариса, похоже, и вовсе не отслеживали. Достаточно вспомнить итало-греческую войну, ставшую полной неожиданностью для германского руководства. Государственный переворот в Югославии, едва не сорвавший восточный поход, тоже как-то прошел мимо внимания абверовской агентуры.
Ну и подложное «дело Канариса», конечно, ускорило процесс устранения адмирала и его присных, поставив красивую финальную точку в их противостоянии. Но кому дано, тот поймет – это лишь верхушка айсберга. А годы тщательной и кропотливой работы по подрыву доверия фюрера к армейской разведке и ее руководителю навсегда останутся скрыты от подавляющего большинства заинтересованных лиц. Оно и к лучшему.
Пока же можно себя поздравить. Некогда единственная служба разведки и контрразведки Германии теперь будет низведена до уровня чисто военного узкоспециализированного ведомства, которое занимается сбором и обобщением сведений от военных атташе. Ну и еще там по мелочи. Вся политическая, техническая, экономическая разведка, а также контрразведка отныне сосредоточены в моих руках! Огромная власть, колоссальные возможности, почти осязаемая мощь». Рейнхард бодро протарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Новые возможности пьянили. Пьянили, но не опьяняли! Слишком уж хорошо он понимал, что, поднявшись столь высоко, и упасть можно очень низко – прямо в безымянную могилку на каком-нибудь безвестном кладбище. Пока что он устранил лишь одного из своих конкурентов. Вернее, очередного из них. Но работы от этого меньше не стало, наоборот – прибавилось. Нужно совершенствовать созданный управленческий аппарат, отлаживать новую структуру, заполнять выросшие штаты, особенно тщательно проверяя сотрудников, переведенных из Абвера. Нужно курировать массу новых технических разработок, обещающих вывести разведывательную деятельность на принципиально иной уровень, за который взялся новый – технический отдел.
«Но это все текучка – тяжелая, но необходимая работа, а есть еще и работа на перспективу. И новая цель уже намечена – «Черный орден СС» – ведомство еще одного бывшего шефа, Генриха Гиммлера. Первые успешные шаги в этом направлении уже предприняты. Еще летом 40-го года, опираясь на положительное впечатление, произведенное на фюрера полученной с помощью пришельца информацией, удалось добиться вывода РСХА из СС. Можно смело считать это стратегическим успехом, так как теперь над ним нет никого, кроме самого Гитлера. Хотя фактически подчиненность Гиммлеру и раньше была довольно условной – информация, добываемая РСХА, шла напрямую к фюреру. И приказы приходили оттуда же. Но все же, все же…»
Гейдрих недобро усмехнулся, вспомнив точную и оттого совсем не смешную для кое-кого шутку Геринга: «HHHH, Himmlers Hirn heisst Heydrich»[20].
«Толстяк прав! То, чем СС является сейчас, во многом является заслугой других людей, а вовсе не рейхсфюрера СС. Гиммлер – ограниченный идеалист-мечтатель, ни на что, кроме своей собачьей верности фюреру, не способный. Но в то же время этот романтик нацизма обладает вполне реальной силой и рычагами влияния. СС сейчас фактически является государством в государстве, с собственной экономикой, юрисдикцией и вооруженными силами. А наличие силы у ограниченного, но преданного соратника вождя чревато неприятностями для менее догматичных и более честолюбивых последователей фюрера. Следовательно, пора избавить «паладина Гитлера» от функций, которые он не в состоянии как следует выполнять.
Правда, прямой конфликт на этот раз не желателен. Что ж, это даже к лучшему. У СС и лично Генриха Гиммлера врагов более чем достаточно как в самой организации, так и за ее пределами – желающих избавиться от такого соперника предостаточно и в армии, и в партийном аппарате. Нужно лишь подтолкнуть эти силы к действию и придать им нужное направление, после чего можно будет любоваться результатами своих трудов со стороны, ничем не рискуя.
Ну а заодно неплохо бы прихватить что-нибудь полезное и для себя. Тем более что начало уже положено. Вот, например, инспекторат концентрационных лагерей очень органично вписался в структуру РСХА. Ведь клиентов в ведомство покойного ныне Эйке поставляет именно РСХА, так почему бы ему и дальше не сохранять контроль над своими «подопечными»? Ну а вместе с пенитенциарной системой, в комплекте, так сказать, под мой контроль перешли и охранные войска – подразделения «Тотенкопф». Собственная армия в придачу к собственным спецслужбам и системе исполнения наказаний – это уже что-то». Гейдрих не сдержался и щелкнул своими изящными пальцами музыканта. Все пока шло по плану. По его плану!
* * *Кому не удалось удержаться на почтительном расстоянии от действующих фронтов, так это Ромке, который угодил прямо в распахнутые объятия продолжающейся мировой бойни. Эшелоны, везущие бойцов и командиров 26-й стрелковой бригады на запад, в течение девяти дней с небольшими остановками проследовали из Камышлова через Свердловск, Ижевск, Казань, Горький и Иваново в Ярославль, где и произошла выгрузка.
Пока рота строилась на вокзале, готовясь к пешему маршу, Марченко наметанным глазом уже уловил признаки, безошибочно указывающие на близость фронта. Вроде и обычный провинциальный город, типа той же Пензы, которую Рома неплохо узнал, пока лежал в госпитале, а вот поди ж ты – сразу чувствуется, что война рядом. Тут тебе и пулеметные гнезда, сложенные из мешков с песком, и задранные в небо стволы зениток, и стеклянные глаза прожекторов, и усиленные патрули на улицах, частично перегороженных баррикадами и переносными проволочными заграждениями. Люди, попадающиеся на глаза, тоже были какие-то беспокойные, занятые, собранные. Нет обычной для глубокого тыла беспечности и раскованности, переходящей местами в расхлябанность. Да и вообще вся окружающая обстановка какая-то… словно в воздухе что-то разлито… тревога, страх… Даже дышится тут по-другому!
Впрочем, долго наслаждаться городскими видами Ромке не дали. По мере выгрузки части бригады споро выпроваживали из города, отправляя их пешим порядком дальше на запад. Таким вот образом стрелковый батальон, в котором на должности командира отделения числился младший сержант Марченко, преодолел за трое суток около сотни километров, после чего остановился на дневку в небольшом городишке, названия которого Ромка как-то не запомнил, что вообще-то было для него нехарактерно – на память он никогда не жаловался и с детства отличался повышенной любознательностью.
Марш-бросок, кстати, дался батальону, да и всей остальной бригаде, состоящей в основном из новобранцев, довольно тяжело. Хватало и отставших, и стерших ноги (эти в основном из городских, непривычных к столь дальним походам), и просто заболевших (предсказания старшины Филатова, высказанные еще в поезде, сбылись в полной мере). Надо сказать, что отделение Марченко на общем фоне смотрелось очень даже неплохо (Ромкины усилия по подготовке своих бойцов к фронтовой жизни не пропали даром) и потерь за время марша не имело. Это достижение не прошло не замеченным для бдительного ока начальства, которое отметило Романа и его бойцов, правда довольно своеобразным способом – откомандировало на второй день марша все отделение в полном составе для помощи пулеметчикам, сгибавшимся под тяжестью своих «максимов» и коробок с патронными лентами. После этого Ромке со своими подчиненными пришлось попотеть уже всерьез, но они с честью вышли и из этого испытания, дотащившись до пункта сбора бригады хоть и в числе последних, зато в полном составе.
Здесь, как в самом городишке, так и в его ближайших окрестностях, уже были заметны следы недавних боев. Осыпавшиеся, оплывшие после осенних дождей окопы; воронки от разрывов бомб и снарядов; всевозможный мусор, оставшийся от разрушенных строений; расщепленные, посеченные взрывами и осколками деревья; выпирающие из-под нападавшего снега обгорелые балки и закопченные печные трубы – все, что осталось от домов, спаленных дотла в ходе боевых действий. Война, хоть и длилась в этих краях не долго, успела оставить за собой весьма заметный след.
Изменение обстановки заметил не только Марченко. Филатов, подойдя к Ромке после обеда, состоявшего из жиденького супчика с черным хлебом, задумчиво протянул, глядя на окружающий пейзаж:
– Можно. Отчего нет? Воюют они хорошо, да и сил у них хоть отбавляй, но если с умом к делу подойти, то и их бить можно. Тяжело, но можно.
Старшина тяжело вздохнул.
– То-то и оно, что тяжело. Доводилось мне с ними еще в прошлую, Империалистическую, воевать – цепко дерутся, сволочи! Помню раз, под Тарнополем мы с ними схлестнулись… Я тогда впервые на фронт попал, молодой еще был совсем, зеленый… Командование наше как раз наступление очередное готовило. Вот, значитца… – Тут Филатов ненадолго прервался, сосредоточенно прикуривая скрученную между делом «козью ножку», после чего продолжил: – На том участке венгры стояли, ну мы им бока и намяли, а потом немцы пришли, союзнички ихние, вот тогда и пошла такая свистопляска, что только держись. Целые взводы артиллерией вчистую выкашивало! В окопах такая резня шла, что кое-кто из нервных и умишком трогался. Подпоручик наш, из интеллигентов, помню… – Старшина сокрушенно покачал головой, а его взгляд расфокусировался, приобретя какую-то задумчивость, словно Митрич вновь переживал события давно отгремевших сражений. Рома помалкивал, размышляя над услышанным и ожидая продолжения. Наконец, очнувшись от нахлынувших воспоминаний, Филатов встряхнулся, отгоняя наваждение, и, пару раз глубоко затянувшись, продолжил: – Я это все к чему: немцы с тех пор, по всему видать, только злее стали и воевать явно не разучились, раз аж сюда дойти сумели, так что бои нам предстоят такие, что не приведи господи. Умоемся мы с ними кровью и не раз, но по-другому – никак! Или мы их обратно попрем, или они нас вконец добьют, не сейчас, так потом. Так-то вот, Рома.