Но мужики и сами ничего не понимали и лишь просили его ехать поаккуратнее. Мише-москвичу стало вдруг очень страшно, и он от страха чуть не наложил в штаны. Правда, может и не только от страха – им тогда не разрешали открывать люк, и они до одури надышались маслом и горючкой. Через два дня им велели возвращаться в дивизию, и Мышу расстроился: он так и не увидел Москву.
На родине дядька снова пристроил его в гараж, но теперь уже шофером:
– Поработай годик, а там снова тебя в Москву тебя отправим. Будешь учиться на юриста, а там устроим тебя в горсовет.
Он стал возить зампреда горсовета – маленького лысого мужчину, который совсем не говорил по-абхазски.
На следующий год родственники собрали ему пять тысяч рублей, и он стал собираться в Москву, но тут началась война – в самый разгар курортного сезона. Туристы больше не приезжали ни в Пицунду, ни в Новый Афон. Матери пришлось зарезать двух коров, так как сыр больше никто не покупал.
Мышу снова не понимал, что происходит. Даже на рынке его земляки разделились на врагов и друзей. Те, кто хвалили свой товар по-грузински, вдруг оказались врагами. Они защищали целостность и суверенитет нового независимого государства. Те, кто торговался по-абхазски, хотели больше независимости и вскоре взяли в руки автоматы. Это уже потом он догадался, что причина войны была не в свободе и независимости. Тогда никто не хотел уступать соседу ни рубля, ни лари. Никто ни с кем не хотел поделиться красотой гор и ущелий, чистотой рек и целебным воздухом.
После того, как соседи-грузины оказались сильнее, Мышу Мацабе был отрезан путь домой. Он навсегда остался в другом мире – чужом и жестоком.
Три дня назад ему попалось интересное объявление о продаже квартиры. Когда он поднялся на двадцать третий этаж, то увидел из окна звезды на кремлевских башнях. До него вдруг дошло, что за всю свою жизнь так и не увидел Москвы.
Тот высокий, как гора, дом напомнил ему горсовет в Гагре. В том здании до войны тоже были высокие белые колонны и массивные дубовые двери. Ах, как же ему хотелось самому выходить из них и важно садиться в черную «Волгу»! Тогда самому молодому шоферу из гаража горсовета казалось, что решать государственные очень просто: для этого достаточно получить персональное авто.
Когда началась война, он ворвался в здание с колоннами и убил своего начальника. Тогда он боролся за свободу и независимость, и для этого надо было убивать тех начальников, кто не говорил на его родном языке. Он не задумывался, почему среди его жертв оказалось много женщин. Учительницы, врачи, библиотекарши уже двадцать лет приходили к нему по ночам и не давали заснуть. Он сменил паспорт, но не мог сменить свои воспоминания. Он хотел вспоминать вершины, ущелья, реки и озера, а видел перед собой лишь кровь, слезы, трупы и разруху.
Посмотрев квартиру, он спустился в маленький дворик, спрятанный в тени высокого дома. На этом клочке московской земли были точь-в-точь такой же парапет, как на набережной в Гудауте. Тельман Исмаилович облокотился о перила и стал глядеть в дальнее прошлое.
В том санатории, где ему лечили искалеченную руку, была хорошенькая медсестричка. Он скрежетал зубами, когда она перевязывала его культю, но старался не показывать ей, как ему больно. Для нее он навсегда остался героем.
Через год она умерла от потери крови. К тому времени в городе, окончательно разрушенном бессмысленной войной, больше не было ни врачей, ни лекарств. Их дочку Мащико взяла к себе его мать. Он иногда писал им, но приехать так и не осмелился. Мащико, которую в Москве прозвали Миленой, так и не узнала, что он ей не дядя, а родной отец. Когда ей исполнилось восемнадцать, он вызвал ее в Москву. Сам он тогда сильно бедствовал, и не мог дать ей денег даже на жилье. А потом ей вдруг подвернулся этот майор…
– Потерпи, девочка моя! – умолял он дочь. – Поживи пока с ним. Только не рожай от него.
Она плакала, а он гладил дочь по гладким шелковистым волосам.
– Скоро ты будешь жить, как принцесса! – перекрестил он ее.
Те десять тысяч баксов, что он одолжил жениху Мащико, достались ему очень непросто. Вместе с тремя такими же, как и он, отчаявшимися мужчинами, они решили отжать бизнес у конкурента. Они похитили его десятилетнего сына и две недели держали в подвале старого дома. Коммерсант привез пятьдесят тысяч баксов лишь тогда, когда ему подкинули фалангу от мизинца. Пятую часть полученных средств они вложили в ремонт «Огонька». Своими страданиями и страхами он заслужил право вознести единственную дочь в роскошные покои на двадцать третьем этаже.
Три дня назад Мамцуров оставил продавцу задаток. Еще час назад он был уверен, что получит нужную сумму, реализовав чемодан в розницу. Московский шалбес с омерзительным хвостом на затылке обещал ждать не больше месяца.
– Пошли, – скомандовал однорукий босс и оглянувшись, точно хищник, устремился в темноту. Анзор еле поспевал за ним.
Пройдя метров пятьсот, мужчины увидели длинный пруд, который блестел в свете луны. Узкий водоем уходил куда-то к большим домам, силуэты которых виднелись вдали. Мамцуров показал жестами, что надо упаковать чемодан в пакет. Анзор, наконец, стал понимать, что происходит.
Шеф вынул из кармана пальто катушку скотча:
– Перематывай!
Телохранитель присел на корточки и стал заматывать сверток, точно ценную посылку.
– Осталось только адрес написать, – хмуро пошутил он.
– Смеяться потом будешь, – оборвал его Мамцуров. – А то тебе самому срок напишут.
Когда чемодан был привязан к запаске, босс снова скомандовал:
– Пошли на мост. Как только скомандую, бросай.
Два коротких всплеска раздались почти синхронно. В следующую секунду в кармане у Мамцурова зазвонил мобильник. Нажав кнопку ответа и услышав начальника смены, он изобразил крайнее удивление:
– Ора! Аклуб? Изалшом! Не может быть! Апхаста? Какой ущерб? Пожарные приехали? А еще кто? Я буду через десять минут!
Вода в пруду снова стала темной и безмятежной.
Сплюнув вниз, Мамцуров произнес по-абхазски:
– Теперь думать надо, как спасать товар. Запоминай место.
Анзор цокнул языком и тоже ответил на родном языке:
– Ора! Ты гений, дядя! Вытащим, как только все успокоится.
В ответ Мамцуров лишь махнул протезом. В его глазах сверкали слезы. Ночной клуб, который он арендовал на пять лет, принадлежал известному вору в законе. Тот никогда не поверит, что пожар произошел по вине посетителей, а если и поверит, то потребует ущерб с Мамцурова.
– Пошли, – приказал он. – Едем обратно. Там нас уже ждут. Уже почти двенадцать.
39
Инок добрался до колледжа лишь к полудню. С трудом передвигая костыли, он вошел в класс.
– А, это ты, Королев… – рассеянно произнесла Анна Петровна. – Проходи, садись. Долго же тебя не было.
Ее как будто совсем не удивило, что у него нога в гипсе.
– Я эт-то. Б-болел, – объяснил он и с удивлением оглядел аудиторию: шла уже вторая пара, а за партами сидело всего пятеро человек. Коршунов, Большова и вся компания отсутствовала в полном составе.
– Ну что ты стоишь, проходи уже! – прикрикнула Аннушка.
За прошедший месяц она сильно подурнела. Ее былая утонченность превратилась в самую настоящую худобу, а большие серые глаза чуть ли не выкатывались из орбит.
– Кто-нибудь знает, где Большова, Коршунов и все остальные? – с тревогой спросила учительница, но ей никто не ответил. – Они что, тоже все заболели? Или решили устроить себе выходной за мой счет?
В минувшую пятницу директор объявил педагогам, что не будет оплачивать занятия тем, на чьи уроки приходит меньше половины группы. На первом месте по пропускам стояла, разумеется, А.П. Брынцева.
– Да они в пятницу такой расслабон устроили, что теперь не скоро в себя придут, – раздался чей-то голос с задней парты.
Анна Петровна хотела спросить еще о чем-то, но тут дверь отворилась, и в аудиторию вошел директор в сопровождении сурового незнакомца. У него был здоровый цвет лица, а в глазах – ничего хорошего. Незнакомец по-хозяйски уселся за учительский стол и положил перед собой свою серую папочку. Не говоря ни слова, он молча оглядел присутствующих, после чего стал внимательно изучать классный журнал:
– Знакомые фамилии! – сказал он непонятно кому. – Коршунов, Большова, Коротков. Здравия желаю, товарищи студенты!
Пятеро тинейджеров нехотя вылезли из-за парт. Инок не успел подхватить костыли и остался сидеть на лавке.
– Вчера в вашем колледже произошло ЧП, – размеренно произнес незнакомец. – Можете садиться.
Тут слово взял директор:
– Ваши товарищи совершили серьезное правонарушение, можно сказать, преступление. Его расследуют правоохранительные органы и лично капитан Максим Ильич Часовник.
Аннушкины нездоровые глаза выкатились еще сильнее. Рассказ гостя из органов прозвучал, точно гром среди ясного неба. Закончив свое короткое повествование о пожаре в ночном клубе, он почему-то обратился именно к ней:
Аннушкины нездоровые глаза выкатились еще сильнее. Рассказ гостя из органов прозвучал, точно гром среди ясного неба. Закончив свое короткое повествование о пожаре в ночном клубе, он почему-то обратился именно к ней:
– А что вы можете сказать об этих студентах, а-а-а….
– Анна Петровна Брынцева, – услужливо подсказал Скрягин.
– Так что скажете? – глаза полицейского были цвета осеннего дождя.
– Я не могу ничего о них сказать, – пролепетала Аннушка. – Они так редко ходят!
– Вот и плохо, что не ходят! – возвысил голос офицер. – Ваши студенты устроили пожар в ночном клубе, а вы ничего про них не можете сказать?
– А кто именно устроил поджог, товарищ капитан? – осторожно осведомился Скрягин.
– По свидетельству Короткова и Карапетяна, поджог устроила Антонина Большова.
Студенты вжались в парты еще сильнее.
– А кстати, Василий Петрович, – с подозрением спросил он Скрягина, – вы не можете мне объяснить, как несовершеннолетние попали в ночной клуб и приобрели там наркотические средства и алкоголь?
– Никак нет, товарищ капитан, – четко ответил директор. – Не могу знать. Мы проводим большую воспитательную работу. Мы не направляем студентов в ночные клубы.
Инок заметил, что при этих словах он густо покраснел, а незнакомец недоверчиво покачал головой.
Тут с задней парты снова послышался взволнованный девичий голос:
– А где они сейчас?
– Кто где, – уклончиво ответил гость. – Кто в больнице, кто в СИЗО, а кто дома повязки меняет.
Инок вдруг почувствовал, что произошла чудовищная несправедливость, и от этого его лицо тоже пошло красными пятнами. В его ушах зазвенел взволнованный голос Большовой: «Идиоты! Да вы мизинца его не стоите!» Он вдруг понял, что это все из-за него: это он ввел в программу неверный алгоритм, и Мышиный Король оказался сильнее всех.
Не спрашивая разрешения у старших, он с трудом вылез из-за неудобной парты и заковылял к доске. Скрягин и следователь никак этого не ожидали.
– Я знаю, п-почему она это сделала! – отчетливо произнес Королев. – Коршунов х-хотел ее изн-насиловать.
– Вот как? – упитанный незнакомец недоверчиво оглядел странного дохляка на костылях. – А ты-то откуда знаешь?
Этот чудак с хвостом на затылке ему кого-то подозрительно напоминал.
Тщательно подбирая слова, Инок передал все, что слышал от Коршуна в «Забавинском». Слушая его сбивчивый рассказ, Аннушка краснела все больше и больше. От кого они научились ТАК унижать друг друга? Неужели все ее разговоры о добре, зле и нравственном выборе были для них лишь пустым звуком? Не в силах справиться с нахлынувшими эмоциями, она закрыла лицо ладонями и зарыдала навзрыд.
– Гражданка учительница! – оборвал ее следователь. – Возьмите себя в руки!
Скрягин с опаской поглядел на Королева. История принимала самый скверный оборот.
Инок же не чувствовал больше никаких эмоций – ни жалости к своей бывшей тайной возлюбленной, ни страха перед двумя суровыми начальниками, ни отвращения к происходящему. Единственное, чего ему сейчас хотелось, так это переписать игру, в которой Ведьмочка и Прекрасная Дама разили своих врагов не хуже всех остальных. Он вдруг понял, что не такие уж они и стервы. Так, просто жертвы собственных иллюзий.
Когда он закончил свой сбивчивый рассказ и снова сел за парту, гость поинтересовался:
– И чем же закончились твои отношения с Большовой?
– Я п-проболел четыре недели, – ответил Королев. – В-воспаление легких, с-сепсис и п-перелом.
Гость присвистнул от удивления:
– Ну ты и живучий, однако!
– А ты можешь это подтвердить? – спросил Скрягин.
Инок молча вынул справку из кармана и положил ее на учительский стол.
Минуты две следователь изучал медицинский документ, а затем обратился ко всем студентам:
– А вы, гражданка учительница, тоже можете подтвердить факт пари Большовой с Коршуновым?
Анна Петровна почувствовала, что ее сейчас ударят.
– Нет. Я не присутствовала, – сдавленно произнесла она. – Меня срочно вызвали в канцелярию.
– Ну, предположим, – задумчиво протянул следователь. – Но тебе, – он кивнул в сторону Инока, – да, да, тебе – придется повторить свои слова в качестве свидетеля. Я сейчас напишу тебе адрес, приедешь завтра в три часа.
Он достал из своей папочки лист бумаги, что-то там написал и протянул Иноку.
– Ну ладно, – он посмотрел он на часы. – Пора заканчивать воспитательные беседы.
В полной тишине мужчины вышли из аудитории. Опер без приглашения направился в директорский кабинет.
– А к вам, Василий Петрович, у меня будет еще пара вопросов. Вы знакомы с Мамцуровым? – прямо в лоб спросил Часовник.
Скрягин понял, что отпираться бесполезно:
– Да, мы вроде как-то встречались у общих знакомых.
– И у кого же? Когда конкретно?
Василию Петровичу ничего не оставалось, как рассказать про долг в десять тысяч долларов, который дальний родственник жены скостил ему месяц назад.
В глазах гостя загорелись желтые огоньки:
– Вот как? По нашим оперативным данным, за несколько минут до поджога в клуб привезли большую партию наркотиков. А в ходе пожара все сгорело – и у нас против Мамцурова теперь никаких улик. И знаете, почему? – понизив голос, поинтересовался он. – А все потому, что нам кто-то очень серьезно помешал. Вы меня хорошо понимаете, Василий Петрович?
Скрягин пожал плечами:
– А что я должен понимать, Максим Ильич? Что вы намекаете, будто это я хотел избавиться от кредитора? И что с этой целью подговорил своих студентов устроить пожар в центре Москвы? Ну и фантазия у вас! Прямо как у Гофмана.
– А откуда вы знаете Гофмана? – лицо капитана вытянулось. – Давайте отсюда поподробнее.
Скрягин хлопнул себя по ляжкам:
– Я вас не понимаю! Гофман – мой любимый писатель. Немец. Я его к слову вспомнил. У него в сказках разные чудеса происходят. Вот и вы мне сейчас про чудеса рассказываете.
Часовник смотрел на него, не мигая, минуты полторы, а потом достал из папочки два листка бумаги:
– Вот, подпишите здесь. А теперь тут. Это подписка о невыезде и повестка. Явитесь ко мне завтра в четыре часа. Адрес указан.
Скрягин почувствовал, что превращается в Щелкунчика. Его нижняя челюсть совершенно одеревенела.
Гость аккуратно застегнул папочку на «молнию» и встал из-за стола:
– Не смею больше задерживать.
Директор колледжа вдруг спохватился и, еле двигая языком, с трудом произнес:
– А как же этот, Королев? Он же объяснил вам, из-за чего Большова устроила поджог.
Гость уже взялся за дверную ручку:
– А-а, этот заика! Да забудьте вы про него! У этого подростка одни стрелялки на уме. А вот мы с вами, Василий Петрович, еще обязательно потолкуем по-взрослому. Сказочник вы наш!
40
Капитану Часовнику надо было возвращаться на Маросейку, чтобы доложить о допросе, но он не спешил на службу. Выйдя на улицу, он глубоко вздохнул и прищурил глаза от яркого света. В скверике возле Колледжа сферы обслуживания уже во всю хозяйничала весна: деревья и кусты покрылись нежной зеленью, грачи искали червей на свежевскопанной земле, гастарбайтеры красили урны, а ребятня каталась на самокатах. Где-то вдалеке сгущались тучи, но здесь, над маленьким сквериком, светило апрельское солнышко.
У Часовника вдруг зачесалось в носу – то ли от первой пыльцы, то ли от солнечного света, то ли от ядреной краски. Он достал не слишком чистый носовой платок и промокнул набежавшую слезинку. У него, здорового молодого мужчины, вдруг защемило сердце. Из его кармана выпал сложенный вчетверо листок, который он нашел в субботу на кухонном столе.
«Максим! Наш брак был большой ошибкой, которую пора исправить. Надеюсь, что ты не станешь возражать против развода. Мы уехали в Питер. Больше не звони мне. Я сама позабочусь о дочерях.»
Его бросила жена, и он только сейчас понял, что уже ничего нельзя исправить.
Сначала, когда он только прочел эту записку, ему захотелось первым же рейсом лететь в Питер, но так устал после спецоперации, что побоялся попасть в аварию. Мобильник жены не отвечал, и он решил сначала отоспаться, и лишь после этого воссоединиться с семьей.
Проспав три часа, он взглянул на сложившуюся ситуацию более трезво: сперва надо было нанять адвоката, а уж потом ехать в Питер. В понедельник утром капитан отправился на службу и совершенно выкинул свой семейный конфликт.
Еще утром он был полон уверенности в своей правоте, но услышав детский смех, понял, что он больше никогда не сможет сводить своих дочек в театр. Теперь он нужен был только своей секретарше, которая уже несколько раз звонила ему, напоминая о себе. Сгорбившись, точно одинокий пенсионер, капитан Часовник направился к своей «Мазде». Он старался думать только о поджоге ночного клуба со смешным названием «Огонек».