«Поучить недолго, — отвечает старуха. — Вот, смотри».
Села она сама на лопату, а Иванушка как сунет эту лопату в печь! Старуха и крикнуть не успела. Закрыл Иванушка печь заслонкой — и прочь из избы. А там Алёнушка ждёт. Сбросила она с себя овечью шубку и говорит:
«Прощай, лихо! Натерпелись мы от тебя лиха!»
И убежали они оба к себе домой. Прибежали и стали жить лучше прежнего…
Сказка кончилась.
В тёмной комнате было так тихо, что казалось — октябрята уснули. Гуля повернула выключатель, и яркий свет брызнул всем в глаза. Щурясь, ребята подняли головы.
И как раз в это время открылась дверь. Вошла Люба.
— Что тут происходит? — спросила она.
— Мы страшную сказку слушали, — хором ответили октябрята. — В темноте!
— Почему в темноте? — удивилась Люба. — Кажется, сегодня у нас в школе всё время горел свет.
— Мы нарочно погасили, — сказала Гуля.
Люба удивлённо на неё посмотрела. Гуля смутилась.
— А что, разве нельзя?
— У нас с тобой об этом будет особый разговор, — сказала Люба. — А вы, ребята, идите по домам, уже пора.
И когда комната опустела, Люба подумала и начала серьёзно:
— Ты вообще неплохо рассказываешь сказки, в этом нужно отдать тебе справедливость. Я сама заслушалась, стоя у двери. Но объясни мне, пожалуйста, зачем ты пугаешь малышей?
— Я их не пугаю, — ответила Гуля. — Я воспитываю в них характер. Я хочу, чтобы они были смелыми и не боялись страшных сказок.
— А зачем тебе понадобилось гасить свет?
— Чтобы было ещё страшнее. В театре ведь всегда бывает темно во время спектакля.
— Смешная ты, Гуля, — улыбнулась Люба. — В театре только в зрительном зале темно, а на сцене светло.
— Ну, а если на сцене ночь?
— Всё равно есть какое-нибудь освещение. Иначе ведь никто ничего не увидит.
— Да ведь у меня и сцена и зрительный зал — всё в одной комнате, — не унималась Гуля.
— У тебя вообще не театр, а октябрьский сбор. Это же маленькие дети! Ты их напугаешь так, что они ночью спать не будут… Прежде чем такие опыты устраивать, надо с кем-нибудь из старших посоветоваться. Воспитание характера — не такая простая штука.
Гуля обиженно нахмурилась и хотела уже что-то возразить, но тут неожиданно ей вспомнилось, как совсем ещё недавно Килька и Клюква заперли её в клетке с медвежатами, чтобы проверить её храбрость…
— Ладно, — сказала она, — я буду осторожнее. Буду советоваться. Только не отнимайте у меня моих октябрят.
После этого разговора Гуля уже не отваживалась больше на рискованные воспитательные опыты.
Прежде чем затеять какую-нибудь новую игру или выбрать для октябрят книжку, она старалась припомнить, что сама любила больше всего, когда была такая, как они, что её пугало в те времена, что было понятно и что нет.
Она стала по-настоящему готовиться к сборам. Перелистав книгу, соображала, не понадобится ли ей что-нибудь объяснить ребятам или досказать.
Гуля любила «досказывать», и ребятам нравилось, когда она начинала сама придумывать продолжение рассказа или сказки.
Она часто отправлялась со своими ребятами в далёкие прогулки — на трамвае и пешком — и сколотила из них настоящую спортивную команду.
Ребята гордились своей вожатой и с нетерпением ждали каждого сбора.
Но недолго пришлось Гуле возиться с малышами. Маму опять перевели на работу в Киев, и вместе с ней должна была уехать Гуля. Перед самым отъездом на прощание она повела октябрят в кино. Там её ожидала совсем непредвиденная встреча. После картины, в конце сеанса, показали последний номер кинохроники.
Перед глазами зрителей поплыли московские улицы, спортивное состязание на одном из столичных стадионов, канал Москва — Волга… И вдруг Гуля увидела такой памятный ей овальный зал в Кремлёвском дворце, высокие двери с бронзовыми украшениями и толпу пионеров в артековской морской форме.
Чуть качнулись и подступили к самым её глазам знакомые лица: Барасби Хамгоков, Мамлякат…
А вот и она сама — Гуля Королёва. Не дочь партизана, не Василинка и не Варька, а школьница, пионерка — почти такая же, как сейчас, только чуточку поменьше ростом.
— Гуля! Гуля! Это ты! — закричали октябрята.
— Тише, что вы кричите! — сказала Гуля.
У неё билось сердце. Ей было радостно и странно опять увидеть своими глазами всё то, что она так берегла в памяти. Пожалуй, на этот раз она увидела даже больше: много разных подробностей, которые не успела тогда заметить от радости и волнения.
И, уж конечно, только на экране могла она увидеть себя самоё, Гулю Королёву, на приёме в Кремле.
Досмотрев хронику, она перевела ребят через дорогу, а сама вернулась в кино, чтобы ещё раз посмотреть на артековцев в Кремлёвском дворце.
Она осталась бы и на третий сеанс и на четвёртый, да у неё не хватило денег.
ХОЛОДНАЯ БАЛКА
К весне Гуля с матерью переехала в Киев.
Казалось, что на этот раз они уже прочно и надолго осядут на новом месте. Гуле так нравилась новая киевская квартира, нравилась улица, на которой они поселились, а больше всего её радовало то, что у неё была отдельная комната.
Первый раз в жизни Гуля устраивалась по-своему, на свой вкус и лад. Одна стена у неё была «зимняя» — там висели коньки и в углу стояли лыжи, другая стена — «летняя», с теннисной ракеткой и мячами в сетке. С книжной полки на стол и со стола на подоконник весело перелетала пушистая белка, взятая из зоопарка. Гуля её совсем приручила, и зверёк доверчиво усаживался к ней на плечо и заглядывал в её книжку своими чёрными, блестящими, как бусинки, глазками.
Всё у Гули было теперь новое — новая комната, новая школа, новые подруги, и ей думалось, что вся её жизнь теперь пойдёт по-новому.
Но этому помешала старая, запущенная болезнь.
Когда-то давно, во время киносъёмки, Гуля сильно простудилась. С тех пор она часто прихварывала.
— С этим надо разделаться раз и навсегда! — сказал доктор, осмотрев Гулю. — Вот мы отправим её в Одессу, на лиман.
Опять в Одессу! Гуля и обрадовалась и огорчилась. Было приятно побывать в знакомом, милом городе, подышать его морским воздухом, снова встретить старых друзей. А жалко было отказываться от надежд на новую жизнь.
Но так или иначе, а с наступлением лета Гулю отправили на лиман. В Одессе ей пришлось пробыть всего часа полтора, и она даже не успела сбегать на старую квартиру и повидать прежних подруг.
Ей было даже немножко грустно оттого, что здесь, в этом знакомом городе, она чувствовала себя на этот раз случайной гостьей, проезжей пассажиркой.
Как назло, на вокзале и на привокзальных улицах она не заметила ни одного знакомого лица.
Гуля пошла на сборный пункт поглядеть, какие ребята едут вместе с ней в санаторий. Там было несколько мальчиков, гораздо моложе Гули, и одна девочка — должно быть, её ровесница. У девочки были длинные тёмные косы и чёрные, чуть прищуренные глаза. Когда она хотела что-нибудь разглядеть, она вынимала из кармана очки в роговой оправе и на минутку подносила к глазам.
— Вы тоже на лиман? — спросила её Гуля.
— Да, на лиман.
— Откуда?
— Из Киева.
— И я из Киева!
Гуле сразу стало веселее. Да и девочка, видно, обрадовалась, что встретила попутчицу, землячку и ровесницу.
Они уселись на своих чемоданах, вытащили свои дорожные припасы и, угощая друг друга последними бутербродами и яблоками, принялись болтать.
Выяснилось, что девочку зовут Мирра Гарбель и учится она в консерватории по классу рояля.
Гуле понравились эти слова: «по классу рояля», и она почувствовала к своей новой подруге какое-то невольное уважение.
Дальше обе девочки уже поехали вместе, не разлучаясь ни на минуту. Стояли рядом на самом носу катера и смотрели, как разбегаются по обе стороны две длинные пенные полосы, как из жаркого берегового тумана постепенно выходят смутные очертания приближающегося берега.
Мирра надела свои очки и уже не снимала их до самой пристани. Она в первый раз видела море, дельфинов и такое множество крикливых, жадных чаек.
Село, где был расположен детский санаторий, называлось Холодная Балка. Неизвестно, откуда взялось это название. Здесь не было ничего холодного — даже камни были тут пропитаны солнцем.
На пристани какие-то быстроногие смуглые мальчики в белых костюмах и белых панамах бросились навстречу приезжим ребятам. Один из них хотел было взять у Гули чемодан.
— Спасибо, — сказала Гуля. — А вы из санатория? Давно тут живёте?
— Я испанский, — ответил мальчик улыбаясь. — Русски мало понимает.
— Мирра, ты слышишь? Это испанцы!
Но в это время высокий юноша, должно быть вожатый, что-то скомандовал своему отряду. Мальчик, слегка смутившись и пробормотав несколько слов по-испански, поставил на землю Гулин чемодан и побежал на своё место. Отряд двинулся за вожатым вдоль по берегу, а к приезжим подошла молоденькая девушка в голубом платье.
— Ну вот вы и приехали наконец, — сказала она. — Мы давно вас поджидаем. Идёмте завтракать. Меня зовут Вера.
— А вы тоже здесь лечитесь? — спросила Мирра.
— Что вы! — сказала Вера. — Вы, должно быть, приняли меня за девочку? Я педагог, воспитательница младшей группы.
И она повела приезжих ребят в белый домик, спрятавшийся чуть ли не до крыши в гуще сиреневых кустов.
— Скажите, пожалуйста, Верочка, — спросила Гуля по дороге, — неужели это в самом деле испанцы, из Испании?
— Да, испанцы, из Испании, — ответила Вера. — Чудесные ребята. Мы все их очень полюбили.
— Дети героев? — спросила Мирра.
— А некоторые из них и сами герои, — сказала Вера. — Они строили баррикады, рыли окопы. Кое-кто из самых старших даже воевал.
— Побежим к ним, Мирра! — сказала Гуля, хватая подругу за руку. — Потом позавтракаем!
— Нет уж, — остановила их Вера. — Первые дни вы посидите в карантине. Вот я сейчас передам вас вашей воспитательнице Ольге Павловне, и она вам всё объяснит.
Ольга Павловна, пожилая строгая женщина в парчовой тюбетейке на чёрных с проседью волосах, суховато, без улыбки встретила девочек. Это случилось на пороге их спальни.
Обе девочки уже успели надеть купальные костюмы, а сверху — пёстрые сарафаны и с полотенцами на плечах собрались бежать вниз на пляж.
— До осмотра врача — никаких купаний! — сказала Ольга Павловна.
— Мне врачи всегда разрешали купаться! — недовольно буркнула Гуля. — В Артеке в прошлом году я и нормы сдавала — плавание и греблю…
— Мало ли что было в Артеке в прошлом году.
С этой первой встречи у Гули с Ольгой Павловной началась война. Ольга Павловна была человек непреклонный. Карантин так карантин: сиди дома или у себя в палисаднике. Пускай весь санаторий веселится: ходит в кино, на прогулки, на купанье, а ты словно под арестом, и тебе не полагается никаких поблажек. Тихий час так тихий час: лежи и не смей даже словом перекинуться с соседкой.
— Вы сюда приехали лечиться, и мы вас вылечим, — говорила Ольга Павловна, — хотите вы этого или не хотите.
Конечно, Гуле хотелось вылечиться, но, кроме того, ей каждый день хотелось ещё чего-нибудь: кататься на лодке, плавать наперегонки, гулять вечером по берегу и любоваться лунной дорожкой в море, а во время тихого часа заучивать вместе с Миррой испанские слова.
Поэтому чуть ли не каждый день у неё бывали с Ольгой Павловной столкновения и стычки.
Гуля выходила из себя, а Ольга Павловна оставалась по-прежнему спокойной, деловитой и строгой, и это ещё больше бесило Гулю.
— Сухарь, — говорила Гуля, — никаких человеческих чувств!
— Трудный ребёнок, — говорила Ольга Павловна. — Одарённый, но трудный.
Больше всего жалела Гуля, что из-за сурового режима ей не удавалось проводить с испанскими ребятами столько времени, сколько ей хотелось.
Целая неделя ушла на карантин. Потом лечение, лечение, грязевые ванны, электризация и тихий час по полтора часа в день! А день тут короче, чем в любом лагере, потому что после вечерней росы нельзя выходить в сад.
И всё же Гуля успела подружиться с испанскими детьми. Она ухитрялась разговаривать с ними, не зная их языка, жестами, улыбкой, немногими словами — французскими, русскими, испанскими, подхваченными тут же, на лету.
— Подумай, — говорила она Мирре, — какие у них в Испании занятные школы! За один год они проходят всю алгебру, всю геометрию, всю физику. А на другой год — всё то же самое, но подробнее и серьёзнее. А перемен между уроками у них нет. Учатся полдня без отдыха.
— Как же ты всё это узнала? — спрашивала Мирра.
— Они мне рассказали.
— Да как рассказали?
— Ну, как… не знаю как. Только я всё поняла. Я даже выучила вчера одну испанскую песенку. Чудная песенка — про какого-то Пепе, который попал на птичий двор. Там прямо слышно, как гогочут гуси и кудахчут куры. По-испански это замечательно выходит! Ты непременно подбери к этой песенке музыку. А, Мирра, подберёшь?
И Гуля опять убегала к испанцам. Со старшими она по-настоящему подружилась, особенно с девочкой Кончитой Хорабо и мальчиком, которого знали Хавьер Гонсалес. Эти двое ребят лучше других говорили по-русски, и Гуля не уставала расспрашивать их про войну, которую они видели и в которой даже сами участвовали.
— Здесь такое тихое небо, — сказала однажды Кончита, закидывая назад голову и вглядываясь в летнюю густую синеву.
— Тихое? Что ты хочешь сказать? — спросила Гуля, но прежде чем Кончита успела ответить, она сама догадалась, о чём говорит маленькая испанка.
Как это должно быть страшно, когда такую мирную синеву заполняют гудением моторов вражеские самолёты, когда они стаями кружат над городом, а вокруг рушатся дома и земля дрожит от взрывов! «Неужели и нам придётся когда-нибудь увидеть и пережить такое?» — думала Гуля.
И она участливо и нежно смотрела на этих смуглых ловких ребят с такими живыми, горячими глазами, с худощавыми, чётко очерченными лицами и ярко-белыми зубами.
Среди испанцев было много малышей, напоминавших Гуле её октябрят. Ребята эти были весёлые, здоровые, но достаточно было видеть, как жадно бросаются они навстречу своим старшим братьям и сёстрам или к землякам, с которыми приехали сюда вместе, чтобы понять, как сильно скучают они по дому, по родным.
Гуля не знала, чем порадовать их. Каждый день она покупала им мандарины, леденцы, открытки с картинками, бумажные веера, бусы из раковин и всякую дребедень.
Малыши прозвали её «Мадресита» — «Маленькая мама». Цветные бумажки от «карамелос», от есть от конфет, они тщательно разглаживали и прятали на память о ней. А мандарины поедали в огромном количестве.
— Ничего удивительного, — говорила Гуля. — В Испании апельсины созревают четыре раза в год. Испанцы без апельсинов жить не могут. Вот как мы с тобой — без картошки.
И она снова звала Мирру на берег покупать в ларьке мандарины и «карамелос» для испанских ребят, а для себя с подругой — двойные порции мороженого и в книжном киоске — последние номера киножурнала.
Гуля среди испанских детей в санатории под Одессой
ТЕЛЕГРАММА
Гуле оставалось прожить в санатории всего одну неделю, когда она внезапно обнаружила, что деньги, которые ей дала мама на обратный билет в Киев и дорожные расходы, разошлись неизвестно на что.
Лёжа в тенистом уголке сада в час отдыха на раскладушке (врач разрешил ей и Мирре тихий час проводить в саду), Гуля шёпотом подсчитывала расходы:
— Мороженое в Одессе — один рубль и здесь — двенадцать; подарки испанчатам — восемь коробочек из ракушек по четыре рубля — тридцать два, итого сорок пять. Конфеты и пирожные — тридцать шесть рублей; сорок пять и тридцать шесть — восемьдесят один. Мандарины… не помню сколько… А бусы, пояс с серебряной пряжкой, открытки, журналы, веера…
— Что ты там шепчешь? — спросила Мирра, поднимая с подушки голову. — Таблицу умножения решила повторить на старости лет?
— Какую там таблицу! — вздохнула Гуля. — У меня остается всего один рубль.
— А на дорогу ты отложила?
— Нет.
— И ты об этом так спокойно говоришь? — удивилась Мирра.
— А что же мне делать? Плакать?
— Не плакать, но как ты домой поедешь, я хотела бы знать.
— Это и я хотела бы знать, — сказала с усмешкой Гуля. — Поехать я никак не могу, при всём желании. Могу только пойти пешком. Авось язык до Киева доведёт!
— А до Одессы как — вплавь?
— До Одессы вплавь…
Мирра смотрела на Гулю во все глаза.
— И как только ты будешь жить на свете, Гулька? — спросила она.
— Не знаю как… — задумавшись, ответила Гуля. — Как-нибудь. Ну ничего, я пошлю домой телеграмму.
— А на телеграмму где возьмёшь?
— У тебя займу.
Мирра засмеялась.
— А мне на билет где возьмёшь? У меня ведь тоже только последние, на дорогу.
— У кого-нибудь другого займу. А может быть, к тому времени из дому получу.
И Гуля стала вслух сочинять телеграмму, считая слова по пальцам:
— «Деньги разошлись. Точка. Не сердишься? Вопросительный знак. Пожалуйста, вышли дорогу сколько можешь. Целую. Гуля». Всего четырнадцать слов. Да ещё адрес!
— И до чего же ты ещё ребёнок, Гуля! — ужаснулась Мирра. — Зачем спрашивать, не сердится ли, да ещё ставить в телеграмме всякие точки и вопросительные знаки? Ведь всё это лишние слова. Я бы написала просто «Вышли деньги. Целую». Три слова. Коротко и ясно.
— Что ты, Миррка! — Гуля испуганно на неё посмотрела. — После такой телеграммы совсем нельзя будет показаться маме на глаза.
— По-моему, и так нельзя. Ты же сама говорила, что из-за вашего переезда у мамы туго с деньгами.
— Да-а, — вздохнула Гуля, — непутёвая у неё дочка. Можно сказать — дрянь девчонка…