Мы включили рефлекторы. Два узких световых пучка прорезали тьму. Снаружи творилось нечто невообразимое. Резкий, порывистый ветер гнал над самой землей обрывки взлохмаченных туч. Налетал и мгновенно прекращался дождь. Где-то далеко во тьме вспыхивали зарницы.
— Штурман, вы знаете, что сказал в аналогичном случае старик Омар? — услышал я в радиотелефоне непривычно тихий голос Шатова. — «Вниманье, странник. Ненадежна даль, из туч змеится огненная сталь».
Громадная фигура Шатова протиснулась в прорезь люка. Я поспешил за капитаном. И тотчас же удар ветра бросил меня на землю. Падая, я успел схватиться за ветви ареситы. Все-таки мы были на Марсе!
— Держитесь крепче, коллега! — крикнул Шатов. — Ползите сюда.
Шатов лежал за невысоким, густо поросшим ареситой бугром. Я пополз, преодолевая сопротивление беснующегося ветра.
— Включайте рацию, — сказал Шатов.
Я повернулся на спину, взялся за регулятор настройки. В шлем тотчас же ворвался треск атмосферных разрядов. И вдруг откуда-то издалека донесся слабый голос: «Стрела, Стрела, Стрела… Стрела, Стрела…»
— Вы слышите, штурман? — кричал Шатов. — Давайте пеленговать.
К моему удивлению, рамка пеленгатора показывала вверх, в небо. В разрывах туч над нами мелькал небольшой, вдвое меньше лунного, желтый диск.
— Фобос! — Шатов махнул рукой вверх. — Фобос, спутник Марса. Они говорят оттуда.
Отвечать мы не могли. Слабые передатчики скафандров имели радиус действия около трехсот километров, а до Фобоса было девять тысяч. «Стрела, Стрела, Стрела…» — звали с Фобоса.
— Вот заладили! — сказал Шатов. — Затем последует концерт танцевальной музыки — и передача окончена. Спокойной ночи, дорогие радиослушатели!…
Цепляясь за ветви ареситы, он встал. Я видел, как содрогалась под ударами ветра его массивная фигура.
— Смотрите, штурман!
В голосе Шатова прозвучало нечто, заставившее меня привстать.
— Смотрите!
Он показывал в темноту. Я ничего не видел. Луч рефлектора растворялся в бездонной тьме.
Потом впереди низко над землей блеснул сиреневый разряд молнии. И как на застывшем киноэкране, я увидел: на нас шла стена воды. Холодный сиреневый свет вспыхнул на мгновение. Огромная волна казалась неподвижной — наклонившаяся, вспененная, страшная.
— Назад! — хрипло выкрикнул Шатов.
Он побежал к «Стреле», подпрыгивая, оборачиваясь. Порыв ветра отбросил меня в сторону. Я упал на колени. Луч света впереди замер, метнулся, уперся в глаза. Шатов помог мне подняться. В радиотелефон я отчетливо слышал его хриплое дыхание.
— Быстрее, штурман, быстрее…
Он втолкнул меня в люк. Взвизгнув, хлопнула крышка.
И тогда я услышал гул приближающейся волны.
Ровный, очень слитный, он неуклонно надвигался, поглощая все остальные звуки — шорох кустарника, треск дождевых капель, свист ветра. Он нарастал, превращаясь в яростный, вибрирующий вой.
— Держитесь! — крикнул Шатов, и голос его потонул в грохоте обрушившейся волны.
Я протянул руки -они схватили пустоту. Пол выбило из-под ног. Я упал на Шатова. И тотчас же наступила тишина.
— Осторожнее, коллега… — поднимаясь, сказал Шатов. — Вот так. Я догадался, что случилось с Марсом. Марс превращен в заповедник для любителей острых ощущений. Полагаю, сейчас начнется небольшое, хорошо организованное землетрясение…
Снаружи по-прежнему доносился свист ветра.
Унылый, бесконечно повторяющийся, он вызывал тягостное чувство. Кажется, я сказал об этом вслух, потому что в радиотелефоне послышался голос Шатова:
— Ничего не поделаешь… Нам придется выйти. Через полчаса Фобос уйдет за горизонт, и тогда мы ничего не услышим.
Медленно открылась крышка люка. Шатов, пригнувшись, нырнул в темноту. Я последовал за ним — и сразу почувствовал, насколько сильнее стал ветер.
Он уже не был порывистым, а давил плотной, почти осязаемой стеной. Я ощущал это давление сквозь толстую оболочку скафандра.
Шатов, прижимаясь к потрескавшейся, кочковатой земле, полз в заросли ареситы. Вода ушла, оставив изломанные. кустарники. Я отпустил поручни.
И тогда ветер — он словно поджидал это мгновение — набросился с удесятеренной силой. Нет, не с удесятеренной. С неимоверной, невероятной силой.
Я плохо представляю, что произошло. Это случилось с какой-то неестественной быстротой. Падение в пустоту, жестокий удар (меня спас скафандр), яркая вспышка света — луч рефлектора осветил коричневую, всю в трещинах, очень близкую землю — и темнота. Рефлектор был разбит вдребезги, антенна рации сломана. Голос Шатова (я не помню, что он кричал) оборвался на полуслове.
Ветер сталкивал меня куда-то в пустоту, в черное ничто. Я пытался ухватиться за кусты ареситы — они были вырваны с корнем, я цеплялся за землю — она ускользала. А ветер, нет, не ветер — ураган, бешеный ураган с неистовой яростью уносил меня от планетолета. Дважды во вспышках молний я видел «Стрелу». И сразу же, скрывая ее, навалились обрывки туч. Как гигантские холмы, они ползли по самой земле, отсвечивая непрерывными электрическими разрядами. Ураган был до отказа насыщен электричеством; когда я падал на землю, со скафандра слетали снопы голубых искр. Отчаянно напрягаясь, я старался задержаться, уцепиться за что-нибудь — и не мог. Ураган подбрасывал меня в воздух, швырял наземь, переворачивал и гнал, гнал, гнал…
Это продолжалось долго, нестерпимо долго и кончилось так же внезапно, как и началось. Я почувствовал удары упругих ветвей ареситы, провалился в какую-то яму — и все стихло.
Не сразу я осознал происшедшее. Болело ушибленное плечо, не хватало воздуха, в глазах мелькали красные круги… Откуда-то из глубины сознания пришла мысль. Сначала она была смутной. Потом, оттеснив хаотические клочки других мыслей, прозвучала с беспощадной ясностью: «Случилось то, что ты давно ожидал. То самое. Неотвратимое».
Над Морем Времени бушевал ураган. Где-то (я даже не знал, в каком направлении) был планетолет. Где-то очень далеко. Расстояние между нами не поддавалось измерению. Оно было бесконечным.
А стрелка кислородного индикатора прошла половину шкалы. Кислорода оставалось на час — может быть, на полтора.
Скосив глаза, я долго, до боли в висках, смотрел на маленький светящийся индикатор, вделанный в шлем скафандра. Стрелка передвигалась! Мне казалось, что я ясно вижу, как она движется к короткой красной черте, за которой — смерть. Леденящий ужас зато-плял сознание. Он поднимался, как вода, откуда-то снизу, постепенно сковывая тело. А предательская мысль звучала с яростной настойчивостью: «Случилось то, что ты давно ожидал. То самое. Неотвратимое».
Цепляясь за узловатые корни ареситы, я поднялся на ноги, раздвинул ветви. С прежней силой ревел ветер. Но небо было безоблачным. И над самым горизонтом я увидел двойную зеленоватую, очень яркую звезду.
Да, это была Земля. Земля и Луна. В этом чужом мире, где все было враждебно — и хлещущий ветер, и жесткая каменистая почва, и непроглядная тьма, — вдруг возникло что-то свое, родное. Земля! Родная Земля! Я твердил это слово, я повторял его вновь и вновь…
В спокойном, дружеском сиянии двойной заезды было что-то необыкновенное. Что именно, я не мог понять. Всматривался — и не мог. Но чем дольше я всматривался, тем важнее мне казалось понять это необыкновенное. Я забыл об урагане, я не слышал ветра, я не видел диска кислородного индикатора…
В двойной зеленоватой звезде, повисшей над черным изломом горизонта, было нечто необыкновенное.
И внезапно я понял. Звезда мерцала! Едва заметно, очень слабо, но мерцала. А в разреженной атмосфере Марса мерцания не могло быть. Земля, далекая, родная Земля помогла мне понять, что теперь у Марса есть плотная атмосфера. Я не знал, откуда она взялась, эта атмосфера… Я даже не думал об этом.
Сквозь бездну космоса Родина указала мне путь к спасению. И я принял этот путь сразу, без раздумий и сомнений.
Я открыл вентиль шлема.
В лицо ударил теплый ветер. Глубоко, полной грудью вдыхал я воздух Марса. Он был очень теплый, влажный, насыщенный мускусным запахом ареситы. У меня кружилась голова от этого воздуха, от этого запаха, от счастья…
Не помню, сколько прошло времени. Земля поднималась над горизонтом, и там, где она поднималась, небо светлело. Для Марса наша Земля была утренней звездой. Ее восход предвещал утро, рассвет.
Он казался хмурым, этот рассвет. Серые тени тянулись по кочковатой равнине, над горизонтом клубились черные дымки туч. Но ветер стихал. Я это чувствовал.
И тогда мною овладела веселая злость. Я ухватился за низкий, стелющийся кустарник, вылез из ямы и пошел. Я шел и кричал ветру какие-то слова, какие-то обидные слова. Ветер фыркал, налетал, отталкивал меня, но он уже ничего не мог сделать.
Я шел.
Куда идти, я не знал. И поэтому шел наугад, туда, где светилась двойная утренняя звезда. Я не смог бы повернуться к ней спиной.
Я прошел метров сто, полтораста. Из-за бугра (впереди и правее меня), роняя красные искры, выползла в небо ракета. Потом еще одна. И еще, ещеТогда я побежал. Ветер расступился, исчез. Я бежал, перепрыгивая через кусты ареситы, — на Марсе почти не чувствуется тяжесть скафандра.
С вершины бугра я увидел «Стрелу». Она была совсем близко, метрах в пятидесяти. Ее темный вытянутый силуэт четко вырисовывался на фоне светлеющего неба. Она показалась мне необыкновенно красивой, наша «Стрела»: плавные, благородные и строгие обводы, гордо приподнятые короткие крылья, устремленный вперед корпус.
Шатов выпускал одну ракету за другой. Он был без скафандра, в расстегнутом комбинезоне. Рядом со «Стрелой» стоял собранный вертолет — маленький, приземистый. Только Шатов — один, в темноте, в бурю — мог собрать вертолет.
Он увидел меня, отбросил ракетницу, сорвал кожаный шлем и, высоко подняв его над головой, что-то закричал.
Я рванулся к нему, на ходу расстегивая скафандр.
— Ну, ну, штурман, успокойтесь, — глухим голосом произнес Шатов. — Кажется, старик Омар… Нет, не то…
И он отвернулся.
Только сейчас я заметил десятки ракетных обойм, валявшихся на земле. Это заставило меня вспомнить о Марсе.
— Марс? — все еще глуховатым голосом переспросил Шатов и кашлянул. — Марс? Полный порядок, штурман. За этот год многое изменилось. Люди создают на Марсе атмосферу. Красное пятно, которое мы видели на экране локатора, — термоядерный кратер. Таких два на Марсе. Четвертый месяц в них идет управляемая цепная реакция. Тяжелые атомы дробятся на легкие осколки — кислород, азот, гелий, водород. И главное — в этих кратерах от колоссальной температуры разлагаются минералы, содержащие кислород, воду, углекислый газ… Люди сейчас покинули Марс, только на Фобосе остался пост управления, Нам еще повезло, штурман, здесь были бури похлеще вчерашней. И радиоактивность была высокой, сейчас это уже не опасно. К тому же атмосфера преградила доступ космическому излучению. Считайте, что нам повезло… И хватит, штурман! Больше я ничего не знаю. С Фобоса меня порадовали целой лекцией — цифры, формулы, даже цитаты, — но я возился с этой птичкой… Простите!
— А она уцелеет, эта атмосфера? — спросил я.
Шатов расхохотался.
— Ага! Понравился ветерок… Не беспокойтесь, штурман. В раскаленном состоянии Марс потерял атмосферу — притяжение слабовато. А теперь он ее сможет удерживать практически вечно. Могу добавить: такая же участь ожидает Луну. Старушка получит шикарную атмосферу. И хватит расспросов. Хватит! Если угодно, возьмите мой скафандр, настройте рацию и слушайте… А я… Штурман, штурман, солнце! Смотрите, солнце!
Над Марсом всходило солнце. Пурпурное небо стало розовым, и на горизонте, четко разделяя землю и небо, блеснул золотой ободок. Краски дрожали, переливались, светлели. От солнечной полоски струился свет. Он углублял краски неба, наполнял их силой.
Полтора года в космосе, ураган, ночной кошмар — все это ушло, все это ничего не стоило по сравнению с первым рассветом на Марсе. Я бы прошел через вдесятеро большие трудности, чтобы видеть этот первый рассвет над древней планетой. Рассвет, созданный людьми.
Солнце выплескивало в небо упругие, сверкающие лучи, и они отгоняли тьму. Звезды гасли, стертые солнечными лучами. И только одна звезда — двойная, яркая — торжествующе светила в прозрачном утреннем небе. Теперь она была голубой.
— Земля, — тихо сказал Шатов за моей спиной.
Голубая планета.
Я обернулся. На небритой щеке Шатова влажно поблескивала голубая искорка
В.CАПАРИН
НЕБЕСНАЯ КУЛУ
Oт страха Лоо опустился на четвереньки.
Он хорошо знал, что наказанием за это служило изгнание из стада. Но когда прямо с неба показался нестерпимо яркий луч и, выйдя из облаков, уперся в высокий холм, Лоо забыл все запреты, ноги его подкосились, и он упал на руки.
Грохот разнесся по окрестностям, более сильный, чем любой гром, который Лоо слышал когда-либо.
Когда Лоо, борясь с отчаянным страхом, приподнял голову, он увидел, что из облаков прямо на сухую верхушку холма спустилось что-то большое, блестящее и мечущее пламя.
Больше Лоо ничего не видел. Он полз задом, пока страшную картину не скрыли заросли. Он полз, забыв, что умеет ходить и что передвигаться на двух ногах легче и быстрее.
Он опомнился, только когда поскользнулся на косогоре, влажном от дождя, и скатился в воду.
Фыркая, он поплыл к далекому мысу. Все сородичи Лоо плавали не хуже, чем ходили по суше. Иначе им трудно было бы передвигаться в родных местах, где вода, льющаяся сверху, и вода, чавкающая под ногами, образовала как бы основную стихию. Густые, непролазные заросли, тянувшиеся без конца, представляли такое труднопроходимое препятствие, что, когда надо было передвигаться быстро и далеко, Лоо, как все, избирал водный путь. Переплыв озеро, он вылез на берег и затряс телом так, что с густой шерсти во все стороны полетели брызги. До Больших Пещер пришлось идти долго, кружным путем, и пока Лоо пробирался среди зарослей, он несколько успокоился. Трудно сказать, что больше всего ошеломило его в картине, которую он видел недавно. Пугающим в этом зрелище была его непонятность. Конечно, гром страшен, и молнии страшны, но тут все объяснимо.
Это небесные коу сердятся и перебраниваются друг с другом, не поделив добычу. Важно только не попадаться под руку разгневанным коу. Обычно старейший из них вмешивается и наводит порядок, и они, поворчав, успокаиваются. Но небесные коу невидимы, говорит старый Хц. Они живут высоко за облаками и никогда не спускаются на сушу.
Только иногда они швыряют вниз остатки своей пищи. Эти объедки подбирались народом Лоо и бережно хранились в Священной Пещере — тяжелые, жесткие куски. То, что не разгрызли зубы небесных коу, крепче камня. Только один камень — талаху — может сравниться по твердост с объедками небесных коу. Из талаху лучшие охотники делают наконечники для «летающих жал».
Но никогда еще небесные коу не покидали своих жилищ в облаках и не спускались к двуногим.
Старый Хц говорил, что этого никогда не было.
А если бы они решили это сйелать, это выглядело бы примерно так, как то, что видел Лоо.
Лоо даже подпрыгнул на месте, так поразила его эта мысль. О, Лоо недаром считается одним из умнейших в своем племени.
Он побежал, торопясь сообщить об открытии.
Нгарроба в голубом скафандре бежал, широко расставляя ноги, чтобы не упасть в жидкую грязь, но расстояние между ним и тавтолоном сокращалось.
Неуклюжее животное, переваливавшееся, как утка, на задних ногах, выглядело бы смешным, происходи дело в другой обстановке.
Размерами и очертаниями оно отдаленно напоминало кран для сборки трех-четырехэтажного здания, если бы тот вздумал вдруг скакать. Увесистый корпус опирался на могучие лапы и хвост толщиной в ствол хорошего дерева. Дальше кверху туловище постепенно утончалось и почти без всяких плеч переходило в длинную сужающуюся шею. Шея заканчивалась смехотворно маленькой — похожей на змеиную — головой. Наверху у туловища свисали слабые передние лапы, беспомощно болтавшиеся в такт прыжкам.
Карбышев порывисто отдернул пневматический клапан кармана. Конечно, было непростительным легкомыслием захватить один пистолет на четверых. Но ведь предыдущая экспедиция на Венеру, как известно, вовсе обошлась без оружия. А сейчас Карбышев с острым беспокойством думал, успеет ли он достать пистолет, прежде чем тавтолон нагонит вице-президента Африканской академии наук, и что произойдет, если он опоздает.
Нгарроба упал в тот самый момент, когда Карбышев нажал спусковой крючок. Синяя молния сверкнула, коснувшись рыжего туловища с гладкой, словно резиновой, кожей. Тавтолон упал: зад его вместе с опорными ногами и хвостом, словно парализованный, остался на месте, а часть туловища с шеей и головой рухнула наземь.
Теперь в дело вмешались Гарги и Сун Лин. Гарги, тонкий и изящный даже в своем желтом скафандре, быстро подбежал к Нгарробе. Сун Лин помог ему приподнять голову африканца. Сквозь прозрачный шлем было видно посеревшее лицо Нгарробы. Он шевелил губами, но нельзя было разобрать, что он говорит. Кто-то догадался, наконец, выпрямить погнутую антенну на шлеме Нгарробы.
Пылкий африканец обрел дар речи.
— Что случилось с этой скотиной? — воскликнул он, озираясь по сторонам. — Взбесилась она, что ли?
— Да что, собственно, произошло? — спросил Сун Лин. — Вы появились из зарослей так внезапно. И сразу выскочило это чудо и погналось за вами. Вы раздразнили его чем-нибудь?
— Очень мне нужно дразнить такую дурацкую тварь, — проворчал Нгарроба. Рукой в перчатке он повернул краник внизу шлема и, поймав губами выдвинувшуюся трубку, хлебнул глоток коньяку. — Вы же знаете, что у этой махины мозга на самую крошку. Но, с другой стороны, всему миру известно — и это напечатано в трудах всех семи предыдущих экспедиций на Венеру, — что тавтолоны никогда не нападают на человека.