- Аи впрямь - бедный, - сказал вдруг пришедший в волнение самокатчик. - Не ведает, что творит, сам себе яму роет - врагов с друзьями путает. Аракчееву, слыхать, потакает, когда он над покойной ма" тушкой царицей насмешки строит... Шутка ль, победные знамена екатерининского славного полка назвал во всеуслышание царицыны юбки? В Херсоне-городе сокрушен памятник Потемкину. В Новороссийскую губернию пришло, говорят, секретное предписание - до нашей Сибири молва донесла - тело светлейшего князя из склепа вынуть и псам кинуть...
- Уж это едва ли правда, - сказал Аргунов, - а что царствование он начал с великого кощунства над прахом матери и отца - это уж всенародно было...
- Даром не пройдет, говорят в народе, что вырыл прах отца, короновал и силком с матерью соединил, - подтвердил самокатчик.
- Расскажите, как вышло дело, Иван Семенович, - попросил Аргунов, меня в городе не было, а из очевидцев кто ж лучше вашего изобразит?
- Для потомства запомнят молодые.
- Очень просим, - вежливо поклонился Росси. Брызгалов не стал ждать, чтобы его упрашивали.
Он любил рассказывать, когда хорошо слушали. Превыше всего почитал ритуал, фрунт, правило - за что взыскан Павлом, а к странному поступку императора у него было совершенно особое уважение. И в то время как все Павла осуждали за то, что он, вырыв прах Петра Третьего, облек его мантвей, водрузил на голый череп корону и, в издевку над родной матерью, похоронил его заново с нею рядом, - Брызгалова поступок этот восхищал необычайно.
- Уж ежели рассказывать, так все по порядку, - сказал он, - и чтобы не было мне от вас никакой перебивки. Мать! - крикнул он по направлению комнаты, где находилась жена с маленьким, и стукнул своей длинной палкой в дверь. - Убери сейчас ребят!
- Пашенька, Сашенька, - молила женщина, но отроки забились глубоко и не обнаруживали признаков жизни.
Брызгалов пошарил своей тростью под скамьей, должно быть задел хорошо мальчиков, потому что оба, взвизгнув истошными голосами, тотчас прожелтели нанковыми панталонами и на четвереньках убрались к матери.
Засунув в нос понюшку табаку и основательно про-яихавшись, Брызгалов начал:
- Всем вам известно, что императору Петру Третьему смертный час приключился в Ропше, как свыше объявлено было, "по причине геморроидальных колик". В народе же сильно болтали, будто Алексей Орлов ему саморучно жизнь прекратил и прочее тому подобное. Словом, тело его привезли в Лавру в бедном гробу, четыре. свечи возложены были по сторонам гроба. На императоре всего облачения - поношенный голштинский мундирчик. Ручки в белых перчатках больших, на которых, многие тогда приметили, тут и там кровь запеклась следы, сказывают, неаккуратного вскрытия тела. Предан земле был без пышности, с одной лишь малой церковной обрядностью. Матушка-императрица не почтила своим присутствием погребения супруга. Да-с, как некоего разжалованного, лишенного короны и державы российской, хоронили горемычного Петра Федоровича...
И сколь похвальна сыновняя справедливая ревность об отце императора Павла! Ревность к восстановлению, хотя бы посмертному, прав отчих.
Тридцать карет, обитых черным сукном, запряженных цугом, каждая в шесть лошадей, выступали чинно одна за другой. Лошади с головы по самый хвост в черном сукне, при каждой свой лакей с факелом, опять-таки в черной епанче с длинным воротником, в шляпе с широченными полями, с крепом. И лакеи, с обеих сторон кареты, в таком же наряде, и кучера...
И в сих черных каретах сидели черные кавалеры двора и на бархатных черных подушках держали на своих коленях регалии.
Семь часов вечера в этом месяце - это мрак ночной. И смертный страх обуял, когда двинулась эта могильная чернота из Зимнего дворца в Невскую лавру за два дня до вырытия из могилы Петра Третьего.
Не забыть этой страшной картины. Багрово горящие дымные факелы, зеленоватые от их света перепуганные люди.
Наконец тело императора Петра Третьего вырыто из могилы и купно с его старым гробом положено в богато обитый золотым глазетом новый гроб. И выставлено посреди церкви.
Брызгалов задумался, как бы заново созерцая все, о чем вспоминал...
- А дальше, Семеныч, - вымолвил просительно Аргунов, - ужели сегодня не докончите?
- А дальше, согласно церемониалу, вот что последовало: в пять часов дня император прибыл в храм в сопровождении великих князей, придворных, жены. Вошел в царские врата. С престола взял приготовленную корону и возложил на себя. Подошел затем к останкам родителя, снял корону с себя и возложил на него. Пусть осуждают, кто посмеет, я же полагаю, сим поступком сын восстановил упущенное пред отцом. Из останков же уцелели следующие предметы, обстоятельно перебрал их Брызгалов: - кости, шляпа, перчатки, ботфорты.
- Какой ужас! - поеживаясь, заговорил Аргунов. - Коронованный скелет с его оскалом зубов, пустотой глазниц, в перчатках и ботфортах. Какой сюжет для картины!
- Брызгалов, увлеченный последовательностью воспоминаний, не отвечая, продолжал;
- В карауле по обеим сторонам гроба стояли шесть кавалеров в парадном уборе. В головах два капитана гвардии, в ногах четыре пажа. И пребывало тело Петра Третьего в этой роскоши с девятнадцатого ноября по второе декабря. Дежурили непрерывно особы первых четырех классов. Все это было сделано в посрамление первоначальному нищему и безлюдному погребению.
Император Павел самолично был пять раз на панихиде. Всякий раз, открывая гроб, он прикладывался к руке покойного. Особо же торжественный церемониал был при перенесении праха.
Брызгалов встал и широко отставил руку с бамбуковой тростью:
- Все полки, все как есть полки армии и гвардии, которые находились в столице! - сказал торжественно, с такой важностью, как будто сейчас ему предстояло этими полками командовать. - Войска стояли шпалерами от лавры до дворца. Произведен был троекратный беглый огонь. Пушечная пальба, колокольный звон по всем как есть церквам. Алексею Орлову, убийце, повелено свыше нести в собственных руках императорскую корону. Тут прилично случаю вспомнить... - Брызгалов таинственно понизил голос: - Ведь именно он, сей Орлов, и лишил Петра Третьего этой короны. Ищут его везде, дабы принял свою искупительную пытку, - нигде не находится. Исчез, растаял, словно сквозь землю от позора и стыда провалился. Вообразите, обнаружила его убогая старушка нищая. Коленопреклоненный и рыдающий, укрылся он в темном углу за колоннами церкви. Вывели, принудили принять в руки корону. Плакал, шатался, а шел. Принял казнь.
Мороз был страшенный, один рыцарь печальный в латах, в кольчуге и забрале насмерть замерз. Но гроб Петра Третьего отвезли в Зимний дворец и поставили рядом с гробом Екатерины. Наконец оба гроба проплыли по нарочито наведенному мосту - от Мраморного дворца прямо в крепость.
Да, уважительный государь и не гордый! Давеча ко мне с каким делом прибег. Очень мучается он, что графа Палена в самый день закладки замка изругал, ногами на него топал, мучается, что в гневе закладку сделал. Хоть сейчас и возвеличен им Пален, но как государь во всякие приметы верит, то опасается, кабы вред от того гнева его не произошел ему в новом замке. Вот намедни призвал он меня и говорит: "К обедне сходи, Брызгалов, да вынь за него, за фон дер Палена, за раба божия Петра, просфорку, чтобы мне от него какой беды не вышло". - "Помолиться, говорю, завсегда рад, ваше величество, а только просфору вынимать неподобающе, как граф фон дер Пален, говорю, вроде нехристь - лютеран он, и нашей просфоры евонная душа не признает". Расхохотался, однако милостиво сказал: "Ну как хочешь, дурак".
А разве я неправильно разъяснил? Нехристь - может, слово излишнее, а все же, если он лютеран, значит, не по нашему приказу числится на небе.
- Затейник наш царь-батюшка, слов нет, затейник, - то ли одобрительно, то ли с укором сказал самокатчик, когда Брызгалов по знаку выглянувшей в двери жены для чего-то ушел в соседнюю комнату. - Над покойником покуражиться легко, когда помер, а вот, слыхал я, в городе говорят, рабочих-строителей замка отблагодарить знатно приказано - всех сюда вселить, и с семьями. Пущай своими боками сырость обсушат!
- Медики всячески удерживают императора от переезда в Михайловский замок "и вселения туда кого бы то ни было - сырость его смертоносна, сказал Росси.
Брызгалов, входя, услышал эти слова и рассудительно добавил, обводя всех совиным взором из-под напудренных широких бровей.
- И я государю императору осмелился доложить, что рабочих потому вселять нежелательно, что у них произойти могут от лютой здешней сырости повальные болезни, почему заместо осушения стен дыхание их расточать будет одну лишь заразу. Но его величество уперлись в своей мысли о скорейшем въезде: хочу, сказали, помереть на том месте, где родился. И точно, когда стоял здесь Летний императрицын дворец, там и народились они двадцатого сентября тысяча семьсот пятьдесят четвертого году.
И что же торопятся сорок сёмый именно тут проводить, ежели юродивая остереженье дала?.. - подмигивая Брызгалову, сказал самокатчик. - Довести надо до государя слова юродивой.
- Вот ты и доведи, когда с твоим самокатом пойдешь, - буркнул Брызгалов, - все одно тебе путь - обратно в Сибирь. А мне, браток, туда ехать не-охота...
Все засмеялись. Росси сказал Мите, чтобы тот, забрав чертежи, ждал его в Академии внизу, у Ватиканского торса, он же на минутку зайдет по дороге к матери.
- Поговорить мне с тобой желательно, Иван Петрович, - сказал Митя, выходя с самокатчиком от Брызгалова, - зайти удобно ль к тебе?
- А ты заходи, не сумлевайся, чайку выпьем. Андрей Никифорович, хоть и большой барин, а с земляком свой, не чванливый.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Росси пошел к матери, чтобы узнать подробности про Лепикову дачу и объявить о своем намерении жить совершенно отдельно. Как обычно, едва он вошел в затемненную тяжелыми драпировками прихожую, его охватил слегка удушливый, пропитавший, казалось, самые стены, запах французских духов, неразлучных с его матерью.
- Мадамы нет дома, но у них в гостиной господин Воронихин рисуют госпожу Сильфидину, - глупо превращая в фамилию прозвание Маши, сказала краснощекая, так называемая непарадная, горничная матери.
- Где матушка?
- Уехали в Павловск - дачу продавать.
Росси передернуло: и девка, черная горничная, знала про дачу, а он, родной сын, даже уведомлен не был. Пожалуй, и вещи его - рисунки, чертежи, картоны - засунут куда ни попало, а то и в печке спалят, - надо самому озаботиться об их сохранности. Мать, как и отчим, кроме танца, иных искусств ценными не почитала. С досадой Росси шагнул в гостиную, но, увидя Воронихина, которого очень почитал, любезно ему поклонился.
- А, Шарло, приветствую тебя, очень рад видеть!
Воронихин положил на стол палитру с кистями и, повернувшись к позировавшей ему жепщине, сказал:
- На сегодня, Машенька, довольно. Спасибо тебе - танцуешь, как Сильфида, а сидишь, как мраморная богиня.
Маша привстала, спокойно поклонилась Росси и пересела в глубокое кресло. Взяв книжку со стола, она, казалось, погрузилась в чтение.
Росси внутренне рассердился: Маша отлично знала о дружбе его с Митей, и естественно было бы ей смутиться, вспыхнуть, смешаться при встрече с человеком, которому, наверное, уже известно ее гнусное коварство. И, не удостаивая Машу вниманием, Росси отошел с Воронихиным к окну.
Архитектор был, как обычно, одет щегольски, с красиво причесанной головой и белоснежным батистовым жабо, от которого холеное его лицо казалось еще значительнее. Но вместо свойственной ему тонкой иронической усмешки и несколько скованной сдержанности все существо его выражало какое-то нежданно радостное удовлетворение.
- Счастлив увидать вас в столь добром здоровье, Андрей Никифорович, вы словно именинник сегодня, - восхитился им Росси. - Счастлив за вас, если у вас радость.
- Именинник и есть, - засмеялся Воронихин. - Веря твоим искренним ко мне чувствам, Шарло, - Воронихин посмотрел ему в глаза своим внимательным, твердым- взглядом, - тебе одному из первых рад я сказать, что мне фортуна весьма улыбнулась. Сегодня граф Строганов приказал мне готовиться к конкурсу на составление проекта большого Казанского собора.
- Как! Разве эта постройка уже не поручена императором Камерону?
- Камеронов проект, как и следовало ожидать, императору не понравился. На минуту -удалось ему заглушить в себе нелюбовь к великому зодчему екатерининского времени, но вот новая внезапная вспышка гнева против всех любимцев его матери - и проект уже не принят, осужден. Требуется нечто весьма грандиозное, не совсем в духе гения Камеронова. Дан пока негласный приказ о конкурсе - я включен.
- И выйдете победителем! - восторженно сказал Росси. - От души вам желаю...
- И сам я себе желаю того же, - чарующе улыбнулся Воронихин, словно осуждая нескромность своего пожелания. Но почему ты, Шарло, не спрашиваешь у меня разрешения взглянуть на портрет Сильфиды?
- Разрешите, Андрей Никифорович? - И Росси покраснел, как мальчик, чья злая мысль вдруг обнаружена.
Воронихин вывел на свет, мольберт с большим поясным портретом. Несколько суховато, но как-то глуг боко, изнутри выразительно подчеркнут данный в теплых вечерних тонах характер Маши. Не в балетном, в простом домашнем платье. Строго, как у молодой монахини, только что принявшей постриг, смотрели ее большие невеселые серые глаза. Очень молодое лицо носило печать душевной зрелости, которая дается только способностью глубоких постижений. Рот пленительной формы, с чуть поднятыми в неразрешенной улыбке губами, выражал характер незаурядной непреклонности.
Замечательное лицо Маши, рассказанное большим искусством Воронихина, вдруг глубоко взволновало и тронуло Карла, менаду тем как к живой женщине, оригиналу портрета, к Маше, разбившей жизнь его друга, он продолжал относиться враждебно. И потому, когда Воронихин спросил: "Каково впечатление, Шарло?" - Росси горячей, чем было пристойно, ответил:
- Вы чрезмерно опоэтизировали натуру.
- Ну, это, братец, ересь чистейшая! - улыбнулся Воронихин. - Машу опоэтизировать нельзя, ибо она есть сама поэзия. Не смущайся, Машенька!
Маша встала, подошла - легкая, тонкая, прямая Сильфида - и голосом, дрогнувшим от сдерживаемого волнения, сказала:
- Как благодарить вас, Андрей Никифорович? Век не забуду вашего внимания.
- Не тебе, мне благодарить тебя, Машенька.
И Воронихин поцеловал Маше руку так почтительно и бережно, что Росси глазам не поверил и злобно подумал: "Протекции для чего-то ищет у новой княжеской содержанки", но тотчас устыдился таких мыслей. Воронихин, показалось, их прочел и опять, пристально глядя ему в глаза, веско сказал:
- Я не только ценю Машу как дивную балерину, но уважаю ее как прекрасного человека. А тебя, Шарло, прошу зайти ко мне после посещения Академии, у меня сегодня проведет вечер столь почитаемый тобой Василий Иванович Баженов. Он передает сегодня Академии свой проект об издании многотомной "Архитектуры Российской", а потом - ко мне.
- Счастлив видеть и слышать Баженова! - воскликнул Росси. - Не разрешите ли прийти вместе с другом моим, Митей Сверловым? - сказал он громко и вызывающе глянул на Машу - покраснеет ли?
Но Маша не покраснела, а подошла близко и ска-вала ему вежливо, но с твердостью, не допускающей отказа:
- Попрошу вас, Карл Иванович, уделить мне немного времени, у меня дело есть к вам.
- А я исчезаю, - сказал Воронихин. - Так, Шарло, мы встретимся с тобой в Академии.
Воронихин ушел. Маша, как хозяйка, предложила Карлу сесть. И вдруг он почувствовал, что смущается сам и, чтобы оттянуть время волнующего разговора, сказал:
- Я и не знал, что вы так хорошо знакомы с Андреем Никифоровичем.
- Знаком он мне давно, а особенно близок стал сейчас... ближе всех на свете. Ведь у нас с ним одно горе. У него, как у меня, отнята была любовь всей жизни оттого, что мы рождены крепостными...
- Позвольте, - вспыхнул Росси, - частная жизнь Воронихина мне неизвестна, но у вас... Кто же у вас отнимал Митю? Сами вы от него отказались, найдя для себя нечто более подходящее.
Маша и тут не смутилась, не разгневалась, она с горьким достоинством сказала:
- Обстоятельства, которых не побороть, жестокость жизни - вот кто отнял у меня Митю. Думайте обо мне что хотите, я ведь вижу ваше отношение ко мне, но как друга Мити прошу вас, выслушайте меня. Когда-нибудь передадите ему.
Маша села на диван и, как дама равного ему круга, указала Карлу жестом маленькой руки сесть рядом. Он покорно опустился на кресло и приготовился с любопытством слушать Машу. Его мысли путались. Он так был уверен, что когда встретит ее, то, полный презрения и гнева, отчитает за измену Мите, за корыстолюбие, низость души, продажность и предательство... И вдруг эта спокойная, печальная женщина оказалась совсем не легкомысленной, тщеславной и пустой девчонкой, как его коварная Психея.
Перед ним сидела умная, зрелая характером, ни на кого не похожая своей благородной простотой, почти светская женщина.
- Я прошу вас, Карл Иванович, запомнить для Мити то, что я сейчас вам скажу. - Маша заговорила ровным голосом, без жестов, крепко сжав руки, словно боясь выраженным чувством затемнить-смысл своей речи. - Человек, который называется моим барином, призвал меня на днях и сказал: "Тебя хочет выкупить на волю князь Игреев, мой большой приятель. Ведь вот какое большое счастье тебе улыбнулось! Кроме него, говорит, никому никогда я тебя не продам, твердо запомни. И если о ком мечтаешь, оставь свою надежду навсегда. Но князю - что поделать! - уступлю. Иди, до завтрашнего вечера обдумай, - либо вольной у князя, либо навечно моей крепостной. Впрочем, думать-то не о чем: если, по дурости, князя отвергнешь, все равно попадешь к нему же, моим изволением. Говорю тебе обо всем этом потому, что блажит князь Игреев - хочет твоей непринужденной любви... и я ее ему обещал".