— Мортон! — повторил Каррадин, словно пробуя ненавистное имя на вкус. — Как только мы натыкаемся на очередное сомнительное дельце, вы тотчас вытаскиваете на свет Мортона.
— А, вы тоже это заметили!
— Он стал душой заговора еще до коронации Ричарда. Мортон поддерживал восстание и когда Ричард уже был коронован. Вот и теперь след вел во Францию, липкий, как у улитки, разрушающей все на своем пути.
— Ну, насчет улитки, — это всего лишь эмоции. С ней в суд не пойдешь. Однако у меня нет никаких сомнений насчет его деятельности после бегства из Англии. Мортон вместе со своим приспешником Кристофером Варвиком изо всех сил старался во славу Генриха, поэтому для возбуждения ненависти к Ричарду бессчетно «посылал храбрые письма и отправлял тайных гонцов» в Англию.
— Так-так. Я, конечно, не знаю, с чем можно идти в суд, а с чем нет, но мне кажется, что идти по следу улитки не запрещается… Вы не запрещаете? Я уверен, Мортон занялся подпольной деятельностью еще до того, как перебрался во Францию.
— Безусловно. Для него смещение Ричарда было делом жизни или смерти. Пока Ричард сидел на троне, он и думать не мог о карьере. Он был человеком конченым. Значит, у него не оставалось выбора. Он всего лишился, кроме того, что положено было простому священнику. Это он-то, Джон Мортон! Без пяти минут архиепископ! А вот Генрих Тюдор, которому он, несомненно, помог, сделал его архиепископом Кентерберийским, а потом кардиналом. Да, так-то вот. Мортону было жизненно необходимо свергнуть Ричарда.
— Это был человек, — сказал Брент, — который идеально соответствует миссии разрушения. Вряд ли он был способен на сомнения. Слушок об известном нам детоубийстве он сочинил играючи.
— Но все-таки не надо забывать о том, что он, возможно, сам в это верил, — возразил Грант, чья привычка полагаться только на неопровержимые доказательства победила в нем даже неприязнь к Мортону.
— Верил, что мальчики убиты?
— А почему бы и нет? Вдруг это придумал кто-то другой? Не надо забывать, что страна просто кишела ланкастерскими сказками, придуманными многочисленными недоброжелателями просто так и не просто так. Он мог всего-навсего ухватиться за последнюю и…
— Хм. Я не освобождаю его от ответственности за помощь убийце. — В тоне, каким Брент произнес это, звучали саркастические ноты.
Грант улыбнулся.
— Возможно, — сказал он. — Ну, что еще вы нашли о кройлэндском монахе?
— Кое-что полезное. После того как я с испугу послал вам первую телеграмму, обнаружилось, что он никак не пострадал за свои, скажем, взгляды, потому что у него их не было. Он всего-навсего прилежно записывал сплетни, которые доходили из внешнего мира. Например, он утверждает, будто Ричард был коронован дважды, и второй раз в Йорке, что никак не может быть правдой. Если же ему нельзя верить, когда он пишет о событиях всем известных, то что говорить о других? Тем не менее он знал об акте и описал все подробно, включая леди Элеонору.
— Интересно, даже кройлэндский монах знал, на ком был женат Эдуард.
— Да. Елизавету Льюси святой Мор выдумал гораздо позднее.
— Не говоря уж о совершенно немыслимой истории, будто Ричард обосновал свое право на корону грехами матери.
— То есть?
— Он пишет, будто Ричард заявил, что у Эдуарда и Георга был другой отец, следовательно, он, Ричард, единственный законный сын и наследник.
— Святой Мор мог придумать что-нибудь и получше, — заметил юный Каррадин.
— Мог. Если учесть, что Ричард жил в то время в Доме своей матери.
— Да, да. Я совсем забыл. Полицейского из меня не выйдет. А может, вы правы, и Мортон был всего лишь носителем слуха? Представляете, вдруг этот слух выплывет где-нибудь еще? И даже раньше?
— Все может быть. Но ставлю пятьдесят фунтов, что не выплывет. Вряд ли он был широко распространен.
— Почему?
— Потому что остался без ответа. Мне кажется, если бы в стране ощущалось беспокойство, раздувались опасные слухи, Ричард немедленно предпринял бы контрмеры. Ведь когда чуть позднее распространился слух, будто он женился на своей племяннице Елизавете, старшей сестре принцев, он бросился на него, как коршун на добычу. Разослал повсюду письма, в которых недвусмысленно опровергал навет. Но и этого мало. Он счел это чрезвычайно важным и, не желая быть оклеветанным, собрал лондонцев, сколько их могло вместить самое большое помещение, и прямо сказал им все, что думал.
— Да! Наверное, вы правы. Ричард непременно попытался бы публично опровергнуть слух, получи тот широкое распространение. К тому же слух об убийстве племянников — прямое обвинение в преступлении, не то что слух о женитьбе.
— Да, хотя в то время надо было получить разрешение на такой брак. Кстати, в наши дни, кажется, тоже. Точно не знаю, у нас этим занимается другой отдел. Однако несомненно, если Ричард прибег к столь решительным мерам, чтобы пресечь слух о женитьбе, он наверняка пошел бы еще дальше, распространись в Англии слух об убийстве. Вывод один: никаких слухов об исчезновении мальчиков или дурном отношении к ним.
Просто шутка Кембриджа и Франции. Ничто не указывает на то, что мальчикам грозила опасность. Знаете, когда ведешь полицейское расследование, важно не упустить из вида странности в поведении всех причастных к делу людей. Почему X, который всегда в четверг вечером ходит в кино, на сей раз остался дома? Почему Y взял всего половину обычной суммы денег, да и ее не потратил? Вот так. В короткий период между коронацией Ричарда и его смертью все ведут себя, в общем, нормально. Мать принцев покидает свое убежище и устанавливает с Ричардом дружеские отношения. Ее дочери возобновляют придворную жизнь. Мальчики, полагаю, вернулись к прерванным из-за смерти отца урокам. Их юные кузены занимают свои места в Совете, им адресуют письма, следовательно, они в Йорке заметные фигуры. Не правда ли, мирная картинка? Все персонажи заняты своими делами, и никого не мучает предчувствие эффектного и совершенно ненужного убийства.
— Наверно, я все-таки напишу книгу, мистер Грант.
— Обязательно напишете. И защитите от клеветы не только Ричарда, но и Елизавету Вудвилл, которая за денежную подачку будто бы предала забвению смерть сыновей.
— Об этом я тоже напишу. Но у меня до сих пор нет никакой версий убийства.
— Будет.
Каррадин перевел сразу изменившийся взгляд с небольших пушистых облаков над Темзой на Гранта.
— Ну и тон у вас! — сказал он. — А вы сейчас похожи на кота, который собирается лакомиться сливками.
— Как вам сказать. Я тут, пока вас ждал, попробовал свои полицейские методы.
— Полицейские методы?
— Ну да. Кому выгодно, и все такое. Мы знаем, что смерть принцев не принесет Ричарду никакой выгоды, следовательно, идем дальше и смотрим, кто же на этом выигрывает. И опять возвращаемся к акту, узаконившему право Ричарда на трон.
— Какое отношение имеет этот документ к убийству?
— Генрих VII женился на старшей сестре принцев Елизавете?
— Ну да.
— Так он примирил Йорков с тем, что узурпировал трон?
— Да…
— Аннулировав акт, он восстановил Елизавету в правах законнорожденной дочери?
— Да, да.
— Но, возвратив права законного рождения всем детям, он автоматически вернул права наследникам. Принцам-наследникам. То есть вернул трон старшему из них.
Каррадин щелкнул языком от удовольствия, и глаза у него заблестели.
— Итак, — сказал Грант, — думаю, нам следует продолжать розыски в этом направлении.
— Правильно. А что теперь искать?
— Мне надо знать все, что возможно, о признании Тиррела. Но сначала, и это, пожалуй, важнее, проверьте, как вели себя все заинтересованные лица, что с ними происходило. Что они писали друг о друге, не так важно. Сделайте все в точности так, как вы делали, когда мы расследовали воцарение Ричарда после неожиданной смерти Эдуарда.
— Хорошо. Что именно вам надо знать?
— Мне надо знать, что случилось со всеми наследниками из семьи Йорков, которых Ричард покинул живыми, здоровыми и процветающими. Все о каждом из них. Сможете?
— Конечно. Проще простого. Я постараюсь побольше прочесть о Тирреле. Кем он был, чем занимался. Словом, что собой представлял. Я сделаю, — сказал Каррадин, с чрезвычайно озабоченным выражением на лице поднимаясь со стула, так что Грант был уверен: на этот раз он застегнет пальто и уйдет.
— Я вам очень благодарен, мистер Грант, за… все… За все…
— Это за наши-то игрушки?
— Нет, мистер Грант, когда вы поправитесь, я… я… Я прокачу вас вокруг Тауэра.
— Лучше до Гринвича и обратно. Мы — народ островной и очень любим водные путешествия.
— А вы не знаете, когда они разрешат вам встать?
— Вполне вероятно, я встану раньше, чем вы принесете мне что-нибудь интересное о наследниках или о Тирреле.
14
К следующему визиту Каррадина Грант еще не был на ногах, но ему разрешили сидеть в постели.
— Вы не можете себе представить, — сказал он Бренту, — какое удивительное зрелище представляет собой обычная стена. Когда лежишь неподвижно, мир кажется до забавного маленьким.
Грант был тронут тем, что Каррадин с явным удовольствием воспринял улучшение его состояния, и они не сразу взялись за историю. Первым не выдержал Грант.
— Ладно, говорите, как жилось Йоркам при Генрихе VII.
— Сейчас, сейчас. — Каррадин по обыкновению вытащил из кармана блокнот с записями, подвинул стул поближе к кровати, устроился на нем поудобнее и спросил:
— С кого начнем?
— О Елизавете нам все известно. Генрих женился на ней, и она была королевой Англии до самой своей смерти, а потом он сделал предложение безумной Анне Испанской.
— Верно. Бракосочетание состоялось весной, по другим источникам — в январе 1486 года, через пять месяцев после Босуорта. А умерла она в 1503 году.
— Семнадцать лет. Бедняжка. Ей, думаю, они показались всеми семьюдесятью. Генрих ведь был, мягко говоря, не очень любящим мужем. Ладно, пойдем дальше. Остальные дети Эдуарда. О мальчиках мы пока ничего не знаем. А Сисели?
— Ее выдали замуж за старого дядюшку Генриха, лорда Уэллза, и отправили в Линкольншир. Анна и Екатерина, когда достаточно подросли, чтобы стать добрыми членами семьи Ланкастеров, тоже были выданы замуж, а младшая, Бриджет, постриглась в монахини и жила в Дартфорде.
— Что ж, по крайней мере, традиционно. Кто там еще? Сын Георга?
— Юный Варвик был приговорен к заточению до конца своих дней в Тауэре, но казнен якобы за попытку к бегству.
— Так. А Маргарита, дочь Георга?
— Она стала графиней Солсбери. Ее казнь по сфабрикованному обвинению, несомненно, классический образец «законного» убийства.
— Теперь старший сын Елизаветы. Он был вероятным наследником…
— Джон де ла Поул. Жил со своей теткой в Бургундии…
— С Маргаритой? Сестрой Ричарда?
— Да. Умер во время восстания Симнела. [25] Но у него был еще младший брат, которого вы забыли включить в список. Его казнил Генрих VIII. Де ла Поул сдался Генриху VII под охранную грамоту, и, думаю, Генрих опасался нарушить данное ему слово, может быть, чтобы его не покинула удача. Как бы то ни было, свое слово он сдержал. Зато Генрих VIII, не ведая сомнений, убрал де ла Поула и еще четверых, которых вы не указали. Это Экстер, Сарри, Букингем и Монтегю. Он отделался от всех.
— А незаконный сын Ричарда — Джон?
— Генрих VII назначил ему содержание в двадцать фунтов в год, но именно он стал его первой жертвой.
— Как так?
— По подозрению в том, что он принял приглашение переехать в Ирландию.
— Вы шутите?
— Совсем нет. Ирландия считалась центром тогдашних недовольных, и Йорки были там популярны. Получить приглашение оттуда значило подписать себе смертный приговор, хотя я не понимаю, чего было Генриху беспокоиться из-за Джона. «Шустрый добродушный юноша», не более того.
— И тем не менее прав на корону у него было побольше, чем у Генриха, — съязвил Грант, — ибо он был незаконным, но единственным сыном короля, тогда как Генрих — праправнуком незаконного сына младшего сына короля.
Они помолчали.
— Все правильно, — сказал Каррадин, прервав затянувшуюся паузу.
— Что правильно?
— То, что вы думаете.
— Похоже на то. Этих двоих не было в списке. Они опять помолчали.
— Итак, до сих пор убийства совершались под прикрытием закона, — подвел итог Грант. — Убийства, но законные убийства. А малолетним детям никаких обвинений предъявить нельзя.
— Нельзя, — согласился Каррадин, внимательно наблюдавший в окно за воробьями. — Следовательно, тут требовалось что-то другое, все-таки они были важными персонами.
— Согласен. — С чего начнем?
— С того, кто где был и что делал в первые месяцы правления Генриха. Скажем, в первый год. Где-то там должна быть накладка. Помните, как в приготовлениях к коронации принца?
— Помню.
— А вы нашли что-нибудь о Тирреле? Кто он такой?
— Нашел. Он оказался совсем другим, нежели я себе представлял.
— Да? Вы уверены?
— Уверен. Он был влиятельным человеком, наш сэр Джеймс Тиррел из Гиппинга. Член многих… как вы их называете… советов при Эдуарде IV. При Ричарде с ним тоже все было в порядке. Не знаю только, участвовал ли он в битве при Босуорте. Многие явились туда слишком поздно. Вы это знали? Правда, я не уверен, что это важно. Как бы то ни было, но он не лакей. А раньше я представлял его себе только лакеем.
— Интересно. Ну а потом, при Генрихе?
— Вот… Здесь-то и начинается самое интересное. Для человека, столь верного и близкого к Йоркам, у него слишком хорошая жизнь. Генрих послал его констеблем в Гин. Потом послом в Рим. Он был одним из тех, кто заключал мирный договор с Карлом VIII в 1498 году. Генрих пожаловал ему пожизненный доход с некоторых земель в Уэльсе, но заставил обменять его на доходы с графства Гин. Непонятно только зачем.
— Понятно, — сказал Грант.
— Зачем?
— А вас не удивляет, что вся его карьера связана с пребыванием вне Англии? Даже последний подарок.
— Да, теперь удивляет. И как вы это объясняете?
— Никак. Может быть, он страдал легкими и ему был показан Гин. Наверное, мы слишком начитались всяких историй. Похоже на пьесы Шекспира, которые можно интерпретировать до бесконечности. И долго он наслаждался этим счастьем?
— Довольно долго. До 1502 года.
— А что случилось в 1502 году?
— Генрих от кого-то узнал, будто Тиррел хотел помочь одному из Йорков, находившемуся в Тауэре, бежать в Германию. Он послал на осаду замка в Гине целый гарнизон Кале, который, на его взгляд, действовал недостаточно быстро, поэтому он послал туда еще и лорда-хранителя печати… Если вы знаете, что это такое. — Грант кивнул. — Послал лорда-хранителя печати… Ну и названия вы, англичане, придумали для своих чиновников! Он послал его предложить Тиррелу охранную грамоту, если он поднимется на корабль в Кале…
— Не может быть!
— Дальше вы и сами могли бы додумать. Тиррел был заключен в Тауэр и обезглавлен «в великой спешке и без суда» шестого мая 1502 года.
— А его признание?
— Не было.
— Как не было?
— Не смотрите на меня так. Я не виноват.
— Я думал, он признался в убийстве принцев.
— Так пишут в книгах, но это все сообщения о его признании, а самого признания нигде нет. Вы меня понимаете?
— Значит, Генрих не обнародовал его признания?
— Нет. Его личный историограф Полидор Вергилий составил сообщение о том, каким образом было совершено убийство. Но это уже после смерти Тиррела.
— Если Тиррел признался, что убил по наущению Ричарда, почему ему не предъявили официального обвинения и не судили открыто?
— Понятия не имею.
— Ладно. Итак, о признании Тиррела узнали только после его смерти.
— Да.
— Тиррел признался, что в 1483 году, то есть почти двадцать лет назад, примчался из Варвика в Лондон, взял ключи от Тауэра у констебля… забыл его имя…
— Брэкенбери. Сэр Роберт Брэкенбери.
— Взял у сэра Роберта Брэкенбери на одну ночь ключи от Тауэра, убил принцев и вернулся с докладом к Ричарду. Таким образом, он делает признание, которое должно прекратить все разговоры о таинственном исчезновении мальчиков, и тем не менее его не показывают народу.
— Не показывают.
— Я бы не решился с этим идти в суд.
— Да, совершенно немыслимо. Никогда в жизни не слышал ничего более мерзкого.
— Они даже не призвали Брэкенбери, чтобы он засвидетельствовал эпизод с ключами.
— Брэкенбери был убит в Босуортском сражении.
— Какой удобный мертвец! — Грант немного помолчал, обдумывая возникшую ситуацию. — Что ж, погибший Брэкенбери — еще один свидетель нашей правоты.
— Каким образом?
— Если все было именно так и по приказу Ричарда ключи кому-то передавались, то в Тауэре должно было остаться множество свидетелей этого события. Просто невероятно, чтобы никто не доложил о нем Генриху, когда тот явился в Тауэр, особенно если мальчики действительно исчезли. Брэкенбери умер. Ричард умер. Но кто-то же из официальных лиц, остававшихся в Тауэре, должен был привести принцев к Генриху. И если он не смог этого сделать, то должен был сказать: «В такую-то ночь констебль отдавал ключи тому-то и тому-то, и с тех пор мальчиков никто не видел». И все должны были громко возмутиться поведением человека, отдавшего ключи. Он стал бы живым доказательством номер один против Ричарда и страусовым пером на головном уборе Генриха.
— Более того, Тиррела слишком хорошо знали, чтобы он мог ходить неузнанным по Тауэру. В маленьком Лондоне в то время он был заметной фигурой.