Ее ответ был простым и коротким – таким же, как и ее привычный жест: взмах руки, летящие назад светлые волосы, упрямый поворот головы:
– У меня просто не было выбора, Виктор. Он мой отец…
Они снова сидели на его кухне, как тогда, в первый вечер знакомства. Шло время, ночь уже давно вступила в свои права, но ни он, ни она не думали об этом.
– Неужели ничего нельзя было поделать? – в сотый раз спрашивал Волошин, затягиваясь сигаретой, вкуса которой не ощущал. – Неужели никто не мог забрать тебя оттуда, оградить тебя от этого… отца? И даже если нет – почему ты сама так легко поддалась его влиянию?
Вера горько усмехнулась, посмотрела сквозь него сухими глазами и ответила так, словно ничего проще и естественней не могло и быть:
– Ты, видно, не понимаешь, Виктор. Он мой отец! Мама умерла очень рано, мне не было еще и десяти; мы остались вдвоем. Была еще бабушка, мамина мама – но где-то далеко… После маминой смерти мы больше не виделись. Отец уже тогда начинал свои опыты. Я долгие годы даже не подозревала, чем он занимается… Но уже была вовлечена в его работу. Эти постоянные гипнотические сеансы…
– Этот монстр что, и над тобой… экспериментировал тоже? Над собственной дочерью? – с невольным сочувствием поинтересовался Волошин.
Она пожала плечами.
– Ищешь мне оправданий? Не надо, Виктор. Когда я начала работать с ним, я была уже вполне зрелым человеком, дипломированным врачом. Конечно, профессию я себе выбрала под влиянием отца, по его стопам пошла в медицинский, он помог с поступлением… Но… Видишь ли, я его очень люблю… Любила. Как никого на свете. Я более или менее тепло относилась к маме, была привязана к бабушке, но эта моя любовь не шла ни в какое сравнение с тем, что я испытывала по отношению к отцу! Я жизни не представляла себе без него – без его взглядов, без его ласковых прикосновений, без неспешных вечеров вдвоем, без умных разговоров о судьбах мира, без его науки, к которой он благосклонно меня приблизил… Все, что угодно, лишь бы не огорчить, не обеспокоить, не разочаровать его! И когда он открыл мне свой замысел, я вовсе не торопилась ужасаться и ахать; напротив, мне хотелось во всем помогать ему, быть его опорой и его отдушиной в этой жизни, быть его верной соратницей, быть всем для него… Ведь и у меня в жизни к тому времени тоже не было никого, ничего – только отец и его дело!
Вера не заметила даже, как сигарета погасла в ее руках. Глаза ее сияли, волосы разметались по плечам, и во всей ее фигуре, когда она говорила об этом, было что-то первобытное, страстное, непреклонное. Она была хороша, и ею нельзя было не залюбоваться в этот миг – но лишь так, как любуешься ядовитой, блестящей на солнце своими узорами змеей, неожиданно встретившись с ней в пустыне. Любуешься – и прекрасно при этом осознаешь, что опасная эта красота уместнее где-нибудь в зверинце, нежели рядом с тобой… А потому, отодвигаясь от Веры подальше, Волошин пробормотал, глядя на нее во все глаза:
– Господи, ты, похоже, такое же чудовище, как он сам!
И она наклонила голову, соглашаясь с ним, и сказала так тихо, что его дыхание на фоне этой речи показалось громом:
– Так было до тех пор, пока я не встретила тебя. Все прочие наши подопытные – отец так и звал их: «подопытные» или «доноры», – были для меня всего лишь экспериментальным материалом. С каждым из них можно было попробовать какую-нибудь новую отцовскую технику, новый прием, новую сторону методики… К тебе я не смогла отнестись так же. Это было другое, совсем другое, Виктор!
Ее голос стал еще растерянней и тише, когда она произнесла, заглядывая в его лицо:
– Что же теперь делать? Как нам жить дальше?
Волошин мог бы ответить ей резко и грубо. Он мог бы сказать, что по ней с ее папенькой сумасшедший дом плачет, если не тюрьма, и что она может делать что хочет, а он лично собирается жить как жил: работать днями и ночами, любить женщин, пить вино, отдыхать за границей, подписывать выгодные контракты и зарабатывать деньги для себя и своей семьи… Он мог бы сказать ей все это, если бы не куча «не», выраставших вокруг него высоким и плотным частоколом, за который в одиночку было не выбраться. Дело в том, что он не может работать, пока не закончится эта чертова история и он не обретет свою былую силу, ту прежнюю любовь к жизни, которая и позволила ему стать тем, кем он стал. Он не может отдыхать, получать выгодные контракты и вести удачливые переговоры, потому что удача отвернулась от него. Он не может любить и дружить, потому что вокруг него пустыня… В ее жизни все было сейчас почти так же, и потому он не мог отмахнуться от ее «мы»: они были слишком связаны друг с другом, слишком зависимы, слишком несчастны и одиноки – оба. И потому он ничего не сказал Вере: он просто встал, обнял ее и притянул к себе…
…Это была смутная и странная ночь. Ласки были бурными и горячими, но какими-то принужденными, неестественными, видно, слишком круто они были замешены на чувстве вины и разочаровании. Страсть то и дело прерывалась желанием отодвинуться, отвернуться; поцелуи горчили, как горчил всегда, если верить старинным книгам, настоящий мед; а разговоры, которые мужчина и женщина, так и не сомкнувшие глаз за всю ночь, вели между объятиями, были обрывочны и неровны и не приносили облегчения.
Когда за окнами занялось наконец серое осеннее утро и Волошин открыл глаза, он увидел, что Вера не спит и внимательно смотрит на него. Лицо ее выглядело каким-то просветленным – на нем явно читались радость и надежда.
– Виктор, ты знаешь, я должна тебе сказать… – начала она, но он жестом остановил ее.
– Потом скажешь, – ответил он резко и, пожалуй, даже жестко. – Дай мне сначала умыться и прийти в себя.
И поспешил в ванную.
После этой ночи, ночи горькой любви, он чувствовал себя неуютно и странно. Душевное равновесие, которое, как ему казалось, понемногу начало восстанавливаться, вновь покинуло его. Он не понимал происходящего, не мог взять в толк, как и почему очутился в постели с этой лживой и опасной женщиной. Может быть, это опять ее ворожба? Ей же ни в чем нельзя верить!
После душа и прочих утренних процедур он вернулся еще более хмурым, чем был, и Вера тотчас уловила его настроение. Робко заглянув в его лицо, она спросила, не хочет ли он позавтракать.
– Я выпью кофе, – отвечал Виктор. – Но сварю его сам.
И она все поняла – он ей не доверяет.
За стол они уселись в гробовом молчании.
– Что ты думаешь сегодня делать? – несмело спросила Вера, все так же, как и вчера, грея руки о чашку, как будто отчаянно зябла рядом с ним.
Он долго медлил с ответом, но потом все же нехотя произнес:
– Попробую начать все сначала. Заеду в фирму. Поговорю с друзьями. Но самое главное – надо заняться братом.
– Ты хочешь, чтобы он жил вместе с тобой?
Это прозвучало так вкрадчиво, так недоверчиво-мягко, что Волошин неприязненно засмеялся.
– Да нет, я вовсе этого не хочу. Ангельские крылышки за спиной у меня еще не выросли. Зачем мне этот убогий, несчастный человек, вечное, каждодневное напоминание о болезни и горе?.. Но это единственно правильное решение – он беззащитен, и, кроме меня, позаботиться о нем некому. Когда-то я был несправедлив с ним, теперь должен искупить свою вину.
Он с громким стуком поставил на стол пустую чашку и заставил себя спросить:
– А ты? У тебя есть планы на сегодня?
– И на сегодня, и на завтра, и навсегда, – пробормотала она отстраненно. – Мои планы – спрятаться так, чтобы отец не нашел меня. Он не простит мне вчерашнего побега. Он не простит, что я выдала его, переметнулась на твою сторону. А уж когда он узнает, что я специально нарушала его инструкции, и именно поэтому ты хотя бы сохранил способность сопротивляться…
Вера горько усмехнулась и подняла на Волошина холодный взгляд.
– Но тебе необязательно было интересоваться моими планами, Виктор, – с усилием выговорила она. – Сейчас твоя вежливость ни к чему. Я понимаю, что ты не хочешь меня видеть. Я сейчас уйду и больше никогда не потревожу тебя.
И она действительно стала подниматься из-за стола, глядя куда-то за спину Виктора невидящими глазами, и, наверное, шла бы в такой прострации до самой двери, не замечая, одета она или нет, и вышла бы так на улицу, и в самом бы деле затерялась навсегда где-нибудь в лабиринтах столичных улиц, – но он положил ей руку на плечо, и она послушно остановилась, и взгляд ее вернулся, сфокусировался на его лице, и она сумела услышать и понять то, что он говорил ей.
– Никуда ты не пойдешь. Ты останешься здесь и будешь ждать меня. Потом мы что-нибудь придумаем.
И это утешение, и его тон, и горячая рука на ее плече – все это, вместе взятое, не стоило одного-единственного слова, которое вдруг слетело с его губ, – слова «мы». И, принимая это слово как нежданную, незаслуженную милость, русоволосая женщина снова опустилась на стул, сложила руки на коленях и преданно посмотрела на него.
– Может, ты все-таки послушаешь меня? – проговорила она после паузы.
– Ну? – он поднял вопросительный взгляд.
– Виктор, – сбивчиво и горячо заговорила Вера, – помнишь, я рассказывала тебе об ауре, о прорехах в ней? Через которую мы… мой отец выкачивает из людей энергию? Я тоже умею видеть ауру других людей, он научил меня… Так вот – та брешь, что была у тебя… Та родовая черная дыра… В общем, она почти исчезла.
– Что-что? – не понял он.
– Та брешь, через которую отец пил твою энергию, затягивается. – На ее лицо вновь вернулось радостное выражение. – Я наблюдала за этим всю ночь, пока ты спал. Она прямо на глазах уменьшается. Скоро ты будешь свободен, Виктор! И сможешь жить как прежде!
– Вот как? – недоверчиво поинтересовался он. – И как же это случилось?
Она недоуменно развела руками.
– Я не знаю… Я хотела попытаться… Попробовать нейтрализовать отцовское воздействие… Готовилась… Но эти обряды можно делать только в полнолуние – а до него еще несколько дней. Так что, получается, ты сам…
– Что – я сам? Я не колдовал, уверяю тебя, – усмехнулся он, но она не приняла его шутливого тона и не поддержала его.
– Значит, ты сделал что-то такое… Что-то очень важное… Из-за чего брешь затянулась.
– Возможно, то, что не стал возвращать Сережу в интернат? – предположил он.
– Может быть… А может, ты просто нашел в себе силы сопротивляться. Я не знаю… – Она вдруг улыбнулась. Грустно, виновато – но улыбнулась. – Только что поняла, что почти ничего не знаю о том, как залечиваются бреши в ауре. Наши исследования были направлены на обратное…
Едва Волошин вышел из подъезда, полил дождь – будто специально поджидал его появления. Он поднял голову, подставил лицо холодным каплям и некоторое время стоял так, прислушиваясь к странному, непонятному, забытому, но вроде бы приятному ощущению внутри. Он сам не понимал, что испытывает к Вере: ненависть, желание, жалость – или непостижимую смесь и того, и другого, и третьего. Он постигал одно – постигал пристально, горячо, упорно: ему нужна эта женщина! Вот сейчас, немедленно! Нужна она одна! Такая, какая есть: запутавшаяся, колдовская, грешная, то надменная, то испуганная, невероятно красивая даже в слезах. Потому что, какова бы она ни была, это – его женщина, кем-то свыше присланная в мир специально для него…
Глава десятая, в которой самурай проигрывает битву
Провернув задуманную операцию, Аллочка Комарова не испытывала никаких угрызений совести. Наоборот. Она чувствовала себя победителем, и самурай, живший внутри ее, ликовал – она была отомщена. Вознаграждена за долгие годы сдержанности, терпения, вынужденного лицемерия, за все те усилия, которые потратила на того, кто их совершенно не стоил.
Осуществить задуманное оказалось просто – даже еще проще, чем ей представлялось. Может быть, потому, что она долго, слишком долго готовилась к этому. Сначала этот план был для Аллочки чем-то вроде игры – иногда, от нечего делать, она представляла и продумывала в деталях, как можно было бы перевести все средства со счетов большой фирмы, вроде «АРКа», себе в карман. Наверное, хоть раз в жизни такая мысль приходит в голову всем, кто имеет дело с чужими деньгами, особенно большими. Просто не может быть, чтобы в сознании не пронеслось: «А вот было бы это все мое…» По крайней мере, так считала Аллочка. И лежа бессонными ночами в одинокой постели или стоя в долгих автомобильных пробках, она развлекала себя тем, что оттачивала схему: сначала подставной счет какой-нибудь липовой фирмы-однодневки, а потом офшор… необязательно на далеких островах, можно что-нибудь поближе – Люксембург или Кипр. В свободное время она лазила по Интернету, собирала информацию, консультировалась, как бы невзначай, со знающими людьми. И сама не заметила, как всерьез увлеклась разработкой этой схемы, окончательно перестав относиться к ней как к шутке.
Заглянув однажды в домашний компьютер Виктора, Аллочка узнала, что тот планирует создать дочернюю фирму «АРКада». Планирует – но пока не создал. Так почему бы не сделать это самой? Так, на всякий случай. К тому времени, когда Волошин соберется зарегистрировать свою фирму, компаний с одинаковым названием станет две. И, может быть, найдется способ как-то сыграть на этом…
Открывать фирму на свое имя было, конечно, рискованно, чтобы не сказать – глупо. Но тут нашелся человек, который помог справиться с этой проблемой. Будучи женщиной практичной, Аллочка постаралась завести тайную, но нежную дружбу не только с главой «АРКа», но и с остальным начальством. Двое из них по тем или иным причинам устояли перед ее прелестями, но один был, как он сам выразился, «активно не против». О ее отношениях с Волошиным любовник не знал, а сам, хоть и считался его другом, в глубине души недолюбливал владельца агентства и отчаянно завидовал ему. И когда в конце лета Аллочка, рассерженная на равнодушие Виктора, поделилась с любовником своими планами, тот горячо поддержал ее. Именно он зарегистрировал «АРКаду» – по подложному паспорту. А уж операции со счетами у нее затруднений не вызывали. Проблема была лишь в том, как отвести удар от себя – естественно, как только все вскроется, главбух Комарова первая попадет под подозрение.
Помог случай. После скандала с итальянцами Волошин приехал в офис сам не свой, и, разговаривая с ним, Аллочка вдруг поняла – он вообще не соображает, что делает. Появилось такое чувство, что у босса наступило помутнение сознания – и этим нельзя было не воспользоваться. Аллочка принесла ему на подпись несколько бумаг – он черканул на них свою закорючку, явно не видя, что подписывает. И тогда она, внутренне вся дрожа, положила перед ним несколько абсолютно пустых бланков. Если что – авось отмажется, скажет, что перепутала… Но ничего не произошло. Виктор один за другим подписал пустые листы, а потом повернулся к ней с раздраженным лицом: «Ну, все у тебя там?»
Это была настоящая победа! Аллочка и самурай торжествовали. На подписанных владельцем фирмы пустых бланках появились распоряжения, приказывавшие бухгалтеру Комаровой перевести все средства со счетов агентства недвижимости «АРК» на счет небольшой новорожденной фирмы «АРКада». И ухудшающееся состояние шефа (похоже, у него отъехала крыша) было как нельзя кстати… Прямо улыбка фортуны, честное слово!
Любовник настаивал на том, чтобы получить деньги как можно скорее, но осторожная Аллочка медлила и уговаривала его подождать. Главное – чтобы никто ничего не заподозрил. И она продолжала ежедневно ходить на работу, вкалывать там как вол и делать вид, что ничего не произошло. Хотя в душе ликовала. И то, что Волошин компенсировал часть исчезнувших средств из собственного кармана, ее вполне устроило. Теперь он разорен. Был царь и Бог – стал никто. Ну что, Витек, съел? Миленькая месть за мужское невнимание, как ты считаешь? И поделом тебе. Нельзя обижать женщину, которая строила на тебя планы. А может быть, и любила. Кто знает, что люди вкладывают в это слово «любовь»?
Поначалу Аллочка чувствовала себя самураем, который выиграл важную битву и доказал боевое мастерство. Жаль, что ее владение финансовым мечом никто не увидит и не оценит, ну, кроме партнера по операции, конечно. А совесть… Да что такое совесть? У Волошина есть совесть? Да он всеми людьми просто пользуется! Для него, сынка номенклатурной шишки, все на свете существует ради его удовольствия. Разве он знает, что такое быть бедным? Аллочка – знает: до десяти лет прожила с родителями в коммунальной квартире, подружек стыдно было в гости пригласить. Вот пусть теперь и другие узнают. Те, которые с рождения нежились в сплошном шоколаде…
Но чем дальше, тем тревожнее становилось на душе, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот – раз не разоблачили сразу, значит, со временем шансов на это все меньше и меньше. Однако волнение не проходило, а только усиливалось. Началась мучительная бессонница. Аллочка купила в аптеке снотворное, но быстро прекратила его пить, поскольку наутро вставала с тяжелой, ничего не соображающей головой. Пробовала смотреть ночью телевизор – но в страхе выключила его, потому что наткнулась на фильм Хичкока «Психо». Тот самый, в котором героиня, простая банковская служащая, похищает крупную сумму. А потом ее постигает возмездие в виде ножа маньяка…
«За все приходится платить!»
Аллочка не помнила, кто в ее сне или полусне изрек эту зловещую фразу. Но проснулась с отчаянным криком…
Было ли ей жаль Виктора, деградировавшего на глазах, сочувствовала ли она ему? Аллочка не знала ответа на этот мучительный вопрос. Конечно, если бы она могла предположить, что все так обернется, то, наверное, не стала бы проворачивать свою операцию. Или все равно стала бы?
«В том, что с ним происходит, нет никакой моей вины, – убеждала она сама себя. – Это просто совпадение». И не очень-то верила собственным убеждениям…