— В смысле? С какими отцами?
— Понимаешь, его с малолетства отчим воспитывал, он родного отца и не знал вовсе. А тут откуда ни возьмись родной отец взял да и объявился. А парень взбрыкнул, знать его не хочет… И даже на свадьбу не позвал…
— Ну, это бывает. Главное, чтобы сам хорошим отцом стал.
— Да нет, он и впрямь хороший парень, и Сашку без ума любит. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!
— Какая ты суеверная стала, Филимонова!
— Ага, станешь тут… Вот все хорошо вроде, а я все время чего-то боюсь! Замужество — это же такой шаг серьезный… Пусть хоть Сашке в этом деле повезет, раз у меня не вышло!
— Ну, мам… Хватит уже мою личную жизнь обсуждать… — улыбаясь, нахмурила брови Саша. — Веди тетю Аню за стол, я здесь пока за тебя посижу…
— Ага, посиди, Сашк. Основной народ все равно где-то часа через два повалит, сейчас еще время неурочное. Но если кто придет — за Светланкины столы старайся подсаживать, у Ленки сегодня критические дни, она нервная. Поняла?
— Поняла, мам.
— Пойдем, Каминская, пьянствовать будем, встречу праздновать… — широко повела Филимонова рукой в сторону зала. — Отведай нашего каравая, дорогая гостья, не побрезгуй! Правда, подождать немного придется… Ты ничего, с голоду не помираешь?
Вошли в зал — довольно большой, уютный. Плыла по этому залу тихая, почти домашняя жизнь, с мягким напольным покрытием под ногами, с витражами в окнах — интимно-заботливо отделяющими здешнюю жизнь от ноябрьского стылого безобразия, с пряными обещающими запахами из кухни, с удобными креслицами вместо стульев. На небольших столах — синие полотняные скатерти, желтые салфетки с вензелем-логотипом — «У Саши».
— Что, нравится? — с гордостью спросила Филимонова, усаживаясь за стол. — Это мы с Сашкой все сами придумывали, никаких дизайнеров не звали. Хотелось как-то попроще, что ли… Народ в этом районе скромный живет, олигархи с высокими требованиями вряд ли водятся. Да и цены у нас вполне демократические…
— Кать, я за себя сама заплачу, ты не подумай, что…
— Да ну тебя, Каминская, ей-богу! Ну чего ты такая, а? Блин, всю песню испортила… — огорченно махнула полной рукой Филимонова. — Я ж тебя, считай, в гости позвала, будто к себе домой, а ты… Взяла и вдарила гордыней по святому…
— Прости, Кать! Прости, это ж я так, ляпнула для порядку! Ты про цены заговорила, вот у меня и выскочило! Не виноватая я, Кать, жизнью такой живем — все с ног на голову перевернулось. И не знаешь уже, где свято, а где не свято.
— Да ладно…
— Ну все, все, не обижайся! Расскажи лучше, как ты решилась на это дело — кафе открыть! Много мороки было?
— А то… Во-первых, я, как узнала, что тетка мне квартиру завещала, чуть с ума не сошла. Полгода ходила, как в обмороке. Я ведь даже и к нотариусу не пошла, когда она умерла, — зачем, думаю? Там и без меня родственников набежало… А потом нотариус меня сам нашел — чего, говорит, не идете наследство по завещанию оформлять?
— Ничего себе…
— Ну да! Иду, помню, к нему, а сама думаю — наверняка тут без подвоха не обошлось. Я ж не привыкла, чтоб на мою голову материальные блага вот так, неожиданно сваливались. Пришла, смотрю на него волчицей. Думаю, сразу отказаться или немного погодя. Ну, он бумаги достал, показывает мне… А там черным по белому — завещаю свою квартиру Филимоновой Екатерине Дмитриевне, моей племяннице! Представляешь, что со мной было?
— Не знаю… Обрадовалась, наверное…
— Нет, Анька, я даже как-то и не обрадовалась. Наоборот, испугалась немного. И даже мыслишка такая в голове промелькнула — зачем мне все это… Квартира у нас с Сашкой есть, нам вроде места хватает, дружно живем. И зарплата хорошая, живи да радуйся. Чего еще надо-то? Прямо как искушение на меня эта квартира свалилась! Ну, продала бы ее, денег бы огребла… И что? Стала бы носиться с ними, как дурень с писаной торбой, бояться не так потратить, не тот процент в банке получить? И завязла бы в этой суете, душонку напрочь раздрызгала…
— Ну, рассмешила! Вот в этом ты вся и есть, Филимонова, — носишься со своей душенькой, как ненормальная, боишься всего. Деньги, они ж лишними не бывают! Наоборот, пожила бы в свое удовольствие! Экое счастье на тебя свалилось, понимать же надо!
— Да я, в общем, и без того не в особом горе жила… Жила и радовалась — все у меня хорошо. А деньги… Это такая опасная штука, Ань… Видела я этих, которые за ними всю жизнь тянулись, да только судьбу себе испохабили. В общем, подумали мы с Сашкой, прикинули так и этак и решили квартиру не продавать, кафе открыть. Взяли кредит в банке на всякие переделки-обустройства, бригаду строителей наняли, и пошло-поехало… И, знаешь, увлеклись! Все у нас получилось! Теперь вот работаем, сами себя кормим, никому ничего не должны… Я уж потом поняла, какой это большой плюс — не ждать, когда тебя государство или чужой дядя зарплатой облагодетельствует. Совсем, совсем другое ощущение…
— Ну да, свобода, она и есть свобода. Кто ж спорит, хорошо, конечно. Ну а кроме ощущений… Прибыль-то хоть есть?
— Ну, не так чтобы… На жизнь хватает, в общем. Говорю же — у нас цены очень демократические. И обстановка, как видишь, довольно скромная, из штанов не выпрыгиваем. Зато душевная. И нам с Сашкой хорошо, и людям.
— Значит, на работу с утра, как на праздник?
— Ага. Так оно и есть, Ань. К этому и стремились, чтоб как на праздник, а не как в нудную обязаловку. На работе же половина жизни проходит…
— А народу к вам много ходит?
— Сейчас много, как распознали. Слухами же земля полнится. Погоди, ближе к шести тут яблоку негде упасть будет… Да и днем часто заглядывают…
Словно в подтверждение ее слов звякнул на двери колокольчик, и вскоре в зал вошла симпатичная пара — крупный седой мужчина и моложавая женщина лет пятидесяти. Он быстро стянул с себя куртку, помог даме снять пальто, пристроил одежду на рогатину вешалки. Проходя мимо их столика, улыбнулся по-свойски Филимоновой:
— Здрассьте… Мы за свой столик, как обычно…
— Да пожалуйста, Мишенька, пожалуйста! Добрый день, Лиза! — тоже расплылась в приветливой улыбке Филимонова. — Как ваша бабуля сегодня, не капризничала?
— Да сегодня ничего, сегодня получше… Вот как раз от мамы и едем… — вступила в разговор женщина, которую Филимонова назвала Лизой. — Мимо проходили, а из вашей двери так пахнуло вкусно… Вот решили себе маленькие посиделки устроить, нервы успокоить. С мамой, знаете, так трудно стало…
— Ничего, ребята, крепитесь. Долг перед родителями — дело святое. А у нас сегодня солянка и цыпленок, тот самый, Олежкин, фирменный! Садитесь, Светочка вас обслужит! Правда, минут десять-пятнадцать подождать придется.
— Да ничего, мы подождем, у вас так уютно… — мило улыбнулась ей Лиза.
— А под солянку и по сто грамм пропустить не грех! — чуть наклонившись к Филимоновой, по-свойски подмигнул мужчина по имени Миша.
— А то! — показала ему большой палец Филимонова, улыбнувшись.
Пара медленно направилась вглубь зала, уже обсуждая что-то свое, видимо, весьма наболевшее. Наклонившись через стол, Аня спросила у Филимоновой тихо:
— Кать… А ты что, со всеми клиентами… вот так?
— Ну, почти… Отчего ж не поддержать людей добрым словом, от меня не убудет! Они вон, бедолаги, каждый день к полоумной мамаше на другой конец города ездят…
— Да я смотрю, ты тут вообще праздник отдохновения души устроила! А психолога у тебя в штате нет случайно?
— А тебе психолог нужен? Приходит тут один, шибко в этих делах умный…
— Нет, мне не нужен. Я обойдусь.
— Как-то ты сейчас не слишком убедительно отказалась, Каминская… С напрягом…
— Да нормально отказалась, отстань.
— Ладно, отстану. Но если что…
— Сказала же, отстань, Филимонова! Вон, клиентов своих ублажай, а меня не надо! Я в своих проблемах как-нибудь сама разберусь!
— А есть проблемы?
— Ка-а-ть…
— Все, молчу. Тем более нам уже поесть несут… Чего так долго-то? — накинулась она на официантку Свету, церемонно расставляющую на столе тарелки с закусками.
— Так я ж предупредила, Екатерина Дмитриевна, — через двадцать минут! — удивленно взглянула на нее Света. — Олежка пока один на кухне, Федор Степаныч только через час появится. У него дома проблемы какие-то.
— Ох, разбаловала я вас, ребята! Смотрите, рассержусь, никому мало не покажется!
— Ой, Екатерина Дмитриевна… — смешно сморщила носик Света, нисколько не испугавшись. — Мы же и так стараемся, чего вы…
— А что там за проблемы у Степаныча?
— Не знаю. Придет, расскажет.
— Наверное, опять внучка заболела… Говорила я ему — надо было летом в санаторий отправить! Ладно, я потом с ним сама поговорю. Иди, Света, иди, видишь, там пара в углу сидит, обслужи их…
Света ушла, и рука Филимоновой тут же потянулась к графинчику с водкой.
Света ушла, и рука Филимоновой тут же потянулась к графинчику с водкой.
— Мне чуть-чуть, Кать! Самую капельку! Я тут злоупотребила недавно, едва выжила…
— А ты не злоупотребляй, Каминская. А под солянку не выпить нельзя, иначе букета не почувствуешь.
— Ну уж и букета…
— А ты попробуй сначала, потом ухмыляйся. Давай, что ль, за встречу…
— Давай…
Выпили, и она автоматически потянулась к вазочке с маринованными маслятами, подцепила на вилку грибок.
— Нет, Анька, ты что делаешь… — испуганно округлила глаза Филимонова. — Давай-ка солянкой, солянкой…
— Ага… Как там, погоди… — поморщилась она от привкуса водки во рту, — холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики?
— Да пусть их… А ты солянкой, солянкой попробуй!
Да уж, что говорить — солянка после глотка водки показалась амброзией. Шедевр кулинарного искусства в исполнении неведомого Олежки.
— М-м-м… — закатила она глаза к потолку, — все, Филимонова, остаюсь у тебя жить…
— Вкусно?
— Не то слово! Молодец твой Олежка!
— Еще бы не молодец… Я его из «Атланты» переманила.
— Ничего себе… Это ж самый крутой ресторан в городе!
— Ну да. Ресторан-то крутой, да только Олежка — парень простой, не амбициозный. Ему с нами комфортнее. Для некоторых, знаешь, приятнее первыми на деревне быть, чем последними в городе.
— Очень, очень вкусно! Передай ему от меня привет.
— Передам… Ну вот скажи — как тут похудеешь?
— Да никак, Филимонова. Ты уж смирись со своей участью, что поделаешь. Ну, давай за здоровье Олежки…
И хохотнули обе легко, и потянулись руками к рюмкам, чокнулись, выпили. В голове у нее чуть зашумело, и отпустило напряжение дня с его трудным разговором, бегством от трудного разговора, анализом трудного разговора… Потом, все потом. Потому что нельзя жить, чтобы столько всего и сразу. Даже самый сильный не выдержит…
— А помнишь, Катька, нашу обшарпанную комнатуху в общежитии? Как мы вчетвером жили, как хорошо нам было — весело, бездумно… Мы ведь голодали, по сути, а на душе всегда праздник был…
— Ага… А помнишь, как мы целый ящик курей в комнату приперли? Каким способом мы их добыли, помнишь? Это ж ты тогда инициативу проявила, Каминская! Нет, как ты на это решилась-то, до сих пор ума не приложу!
Конечно, она помнила. Помнила, как зашли тогда после занятий в универсам — на последние копейки батон к чаю купить. Встали в очередь в кассу, а по ту сторону прилавка толстые тетки-продавцы чем-то возмущаются, аж задыхаются от негодования. Прислушались… Оказалось, у них грузчики всем составом с утра хорошо к выпивке приспособились, и, как назло, машина с болгарскими курами пришла — разгрузить некому. Вот тут она вперед и выступила — бог знает, как смелости хватило…
— Тетеньки, а давайте мы вам машину разгрузим!
— Кто это — мы? — удивленно уставилась на нее одна из теток.
— Ну, вот мы, четверо нас…
— Так вы же девки!
— Ну и что? Мы сильные, мы в секцию плавания ходим, нам тренер сказал — мышцы на руках потренировать надо! Чего зря гантели тягать, уж лучше полезным делом заняться!
— Ну, не знаю… — оглядела она ее хлипкую фигурку, — вообще-то и впрямь ящики с курами небольшие, килограмм на семь каждый…
— Ой, да нам это плевое дело — семь килограммов!
— А как я на вас наряд выпишу? У меня и денег в кассе нет…
— А вы курами и рассчитайтесь! Один ящик — наш!
— Ну, если так… Что ж, пойдемте.
Быстренько переоделись в подсобке — в тот день аккурат занятия по физкультуре были, натянули на себя спортивные штаны и майки. Да, поначалу весело начали разгружать, со смешками, с улыбками. Потом ящики сами собой стали тяжелеть, руки висли, как плети, майки взмокли на спинах от пота… Уже и не до смешков было. Последние ящики вытаскивали — на честном слове пополам с филимоновскими матерками…
Ну, приперли они этих кур в общежитие — голодные, злые… Стоять у плиты да жарить — сил нет.
— Может, просто в духовку на общей кухне засунем, они сами там пожарятся? — предложила Светка Ларина, плюхаясь на кровать.
— Так в духовке противня нет, спер кто-то… — жалобно прохныкала щуплая Танька Сибирцева, потирая натруженные плечи.
— А мы на бутылках… — вдруг предложила Филимонова, рыская глазами по комнате. — Где у нас пустые бутылки, девки?
— Ты что, Филимонова, совсем от усталости крышей поехала?
— Нисколько не поехала! А что? Берем бутылку, засовываем горлышком в куриное нутро, ставим на донышко…
Они потом еще долго ухохатывались, обряжая пустые бутылки куриными тушками. Уж очень они живописно смотрелись — ножки вниз, крылышки в стороны…
А как потом их ели — это уж отдельная песня. Вся общага к ним на запах слетелась, и сытный ужин плавно перетек в танцевальную вечеринку. Да, еще и на танцы сил хватило. Затем, как это бывало, заставили ее романсы петь…
— …А я, кстати, потом долго этим рецептом знакомым хвасталась, Филимонова! Назывался — курица в духовке на бутылке… Кстати, очень вкусно получается, она же со всех сторон прожаривается, как на вертеле!
— Ну, тогда с тебя причитается за рецепт, Каминская! Наверное, у меня уже в то время гастрономические таланты прорезались, как думаешь?
— Да, весело мы тогда жили…
— Ну да, вовсю веселились — на одну стипендию. Никто ведь никому из дома не помогал, только тебе одной, Каминская, мать переводы каждый месяц высылала! Помнишь?
— Не знаю… Не помню… Может быть… — неловко дернула она плечом, отвернувшись к окну.
— Да как это — не помню? Ничего себе! Причем основательные такие переводы… Всю зарплату, поди, посылала?
— Не знаю, Кать…
— А мне моя мать ни копейки… — грустно вздохнула Филоминова, не заметив ее замешательства. — Как отправила меня учиться — будто мешок с возу сбросила… Ничем ни разу не помогла…
— Да может, и хорошо, что не помогла, Кать. Вон, ты какая самостоятельная стала — никому ничего не должна. И матери в том числе.
— А ты должна, что ль?
— Ну… В общем… Не хочу я об этом, Кать…
— А вот не права ты, Анька. Не права. Тут, знаешь, дело такое… Иного ребятенка вот так в жизнь выкинь — он и не поднимется. Хотя я на свою мать не сержусь… Она же не в воспитательных целях, она от безысходности… У нее кроме меня еще трое на руках оставалось. Так что матери своей спасибо скажи. Если чего ей должна, возьми да отдай. Трудно, что ли?
— Трудно. Не все долги можно отдать, Катька. Ой, не все… Ну, давай еще по одной, за нашу прекрасную молодость!
— Давай…
То ли водка на нее так подействовала, то ли душевное общение с Филимоновой — почувствовала вдруг, что совсем раскисла. Уткнуться бы в Катькино теплое плечо, пустить пьяную бабью слезу, рассказать о себе все, без утайки… Филимонова, она добрая, она всем готова свое плечо под слезу подставить. И пожалеет, и выслушает. Помочь, конечно, ничем не сможет, но все-таки…
— Ты чего, Аньк? Реветь, что ли, собралась? Вроде и выпили всего ничего…
— Нет, Кать. Не буду я реветь. Просто расковыряли мы своим разговором былое, и так, знаешь, мне себя жалко стало…
— Да ну, брось! Тоже, нашла объект для жалости — саму себя! Ты ж у нас умница-красавица, Каминская, а выглядишь, так вообще… Хоть сейчас замуж отдавай! Найдешь еще свое счастье, какие твои годы? Ну, развелась, ну и бог с ним…
— Да я не о том, Кать! Выглядишь, не выглядишь — ерунда все это… Ты ж сама видишь, какая я стала — стена железобетонная, непробиваемая… То есть я так думала, что я непробиваемая… Что со мной произошло-то, Кать? Я ж такой раньше не была…
— Жизнь всех меняет, Анька. И я раньше такой не была.
— Не-е-ет, Филимонова, не-е-т… Ты-то как раз не изменилась… А я? Что я со своей жизнью сделала, Кать? Замуж не по любви вышла, а так, лишь бы выскочить… Хотелось, знаешь ли, как-то за жизнь зацепиться, пробиться в большом городе, выстроить судьбу по кирпичику, чтоб все, как у людей… Все добивалась чего-то, психовала, усердствовала, по головам шла… А судьбу не обманешь, Кать! Ее не от ума надо строить, а от сердца! Вот как ты…
— Ну, тоже, нашла пример!
— Да, Катька, все именно так. Ты живешь, а я не живу. Я будто исполняю свою жизнь для кого-то… Только вот вопрос — для кого?
— Да сейчас все так живут, Ань. Все исполняют, все из штанов выпрыгивают, стремятся если не обогнать, так хоть не отстать. И не понимают — чего и кого обгонять-то? Жизнь, по сути, проста, как сваренное вкрутую яйцо, облупи да ешь, и будь счастлив. Главное, чтоб душа на месте была.
— А у тебя она на месте, Кать?
— Ну да, на месте. Вроде не жалуюсь. Слушай, Анька… А помнишь, как ты здорово в институте романсы пела?
— Да, было дело…
— А сейчас что, не поешь?
— Не-а.
— А почему?