Как ни странно, бессилие помогло мне: не сумев сделать ничего, что бы облегчило мое положение, я завис в своем гробу, упершись коленями в одну стену, а спиной в другую, уронил голову на грудь и впал в прострацию.
Мне показалось, что я уже умер, но дух мой упорно не желал выходить из моего измученного тела: он, словно бы в наказание за что-то ужасное, был прикован к этой воняющей потом и еще чем-то едким плоти и обречен неотлучно нести караул до полного разложения моей физической оболочки.
В таком промежуточном состоянии, совершенно без всяких мыслей, без эмоций и в отсутствие каких-либо даже элементарных реакций, я существовал, как мне показалось, целую вечность — пока не пришли крепыши, дабы распахнуть крышку проклятой домовины и извлечь мои бренные останки на свет божий.
* * *Крепыши — молчаливые исполнители Системы — слова лишнего не говоря и даже не взявши себе за труд поинтересоваться моим самочувствием, отвели меня двумя этажами ниже, в некое подобие медицинского учреждения. Здесь везде был кафель, кварцевые лампы и стерильная чистота. Окон я не заметил, так что, вполне возможно, это был подвал.
Для начала меня поместили в душевую и выдали казенную одежду: смену нижнего белья, тапочки и робу из прочной и грубой ткани. Это было весьма кстати. Неловко признаваться в этом, но во время адских метаний в «гробу» со мной приключилась неприятность, из-за которой мои вещи временно пришли в негодность. А может, и не временно. Туфли, например, точно придется выкидывать. Жаль, хорошая была обувка.
Хотя… Об этом я подумал как-то мимолетно, по инерции: память подсказывала, что туфли мне нравились, но никаких эмоций по факту их утраты я в настоящий момент не испытывал. Очень может быть, что если бы сейчас меня повели на расстрел, я бы отреагировал примерно так же. Да, разумеется, это нехорошо, неправильно и несправедливо, но, если уж так приспичило, пусть расстреливают. Я был до крайности измотан физически, выжат до последней капли в эмоциональном плане и относился ко всему происходящему с совершенно не присущей мне черствостью. Не знаю, уместно ли будет так выразиться, но возникало ощущение, что мне каким-то неведомым образом ампутировали эмоции.
После того как я наскоро привел себя в порядок и переоделся, меня отвели в помещение, похожее на кабинет врача. Здесь меня поджидал Никита Сергеевич в компании с грустным желчным типом, облаченным в белый халат.
— Так вы, оказывается, негодяй, — с порога заявил я, бесстрашно глядя на следователя. — А как ловко порядочным прикидывались…
— Да сам такой! — как-то совсем свойски обиделся Никита. — Кто сказал «нет клаустрофобии»? Я что, по-твоему, этот вопрос задал, чтобы понравится даме?
— До сегодняшнего дня не было, — я без эмоций пожал плечами. — Кстати, а что там с дамой? Я так понимаю, вы ее изнасиловали и убили?
— Ага, и расчленили тоже, — Никита достал телефон и протянул его мне. — Третий абонент по списку. Можешь позвонить изнасилованной и убитой и спросить, как самочувствие.
— Не буду, — нимало не смутившись, отказался я. — Мы с ней даже не знакомы.
— Правильное решение, — одобрил Никита. — Звонить незнакомой даме в столь поздний час — это бестактность на грани непристойности. Кстати, если интересно: Инга тебя вспомнила.
— Да мне как-то… — я с искренним равнодушием пожал плечами. — Что вы собираетесь со мной делать?
— Все как обычно, — дружелюбно улыбнулся Никита. — Исполним три желания и отпустим. Начнем прямо сейчас: нет ли желания перекусить? Обычно после таких переживаний люди испытывают прямо-таки дикое чувство голода.
— Очень мило, — равнодушно отметил я. — Сначала доведем узника до предынфарктного состояния, потом покормим. Это что, у нас такая обязательная программа?
— Саша, ты сам ведь виноват! — с чувством воскликнул Никита. — Ну сказал бы, что у тебя клаустрофобия, никто бы тебя в «стакан» не пихал, посидел бы спокойно в коридоре. Если хочешь знать, многие «клиенты» со стажем сами туда просятся.
— Да неужели? Эти «клиенты», они что — сумасшедшие?
— Это своего рода релакс такой, — вмешался грустный тип в халате. — Подумать, подремать, ненадолго самоизолироваться от шумного мира. Эффект почти что как в барокамере.
— Да в гробу я видал такой релакс, — пробурчал я. — Вы врач, что ли?
— Так точно.
— А вы сами там бывали?
— Я каждый день провожу в «стакане» по полчаса, — не моргнув глазом заявил врач. — В обеденный перерыв, после приема пищи. Очень, знаете ли, расслабляет…
Тут ко мне потихоньку стали возвращаться чувства, и, как ни странно, одним из первых было чувство неловкости. Это что же получается, я псих? Оказывается, нормальные люди сами ходят в этот замечательный «стакан», а я там едва не умер!
— Гхм-кхм… Ну, полчаса бы и я спокойно просидел. А вы попробуйте…
— Тридцать две минуты, — сообщил Никита.
— В смысле? — не понял я.
— Причем тридцать две — это вместе с процедурами и перемещением, — уточнил Никита. — Если все вычесть, «чистое время» нахождения в стакане составит немногим более двадцати минут.
— Да ладно врать-то! — вяло возмутился я. — Я там был как минимум…
— Смотри сам, — Никита с готовностью протянул мне часы. — Когда вышел из кабинета, помнишь?
Нет, вот именно это время не засекал — не было возможности. Но точно помню, сколько было, когда обыскивали: отдавая часы, машинально посмотрел на циферблат. Так вот, в тот момент было без четверти десять вечера. А сейчас половина одиннадцатого.
— Не может быть… — в самом деле, после всего, что я пережил, в это было невозможно поверить. — Я думал… Думал…
— Вы полагали, что провели там как минимум сутки? — подсказал врач.
— Эмм… Ну, в общем… — я полагал, что провел там годы, но вам об этом не скажу, а то еще, чего доброго, посчитаете полным психом и отправите в соответствующее учреждение на лечение. — Эмм… В общем, я думал, что прошло гораздо больше, чем полчаса.
— Это нормально, — успокоил меня врач. — «Счастливые часов не наблюдают» — это когда человеку хорошо. Время летит как птица, люди удивляются, надо же, годы мелькают словно дни. В случае, когда человек страдает, все происходит с точностью до наоборот. Если страдания усугубляются какими-то привнесенными факторами и приобретают характер мук, возникает устойчивое ощущение, что время остановилось. Тогда минуты кажутся вечностью.
Мне стало стыдно и досадно. Нет, я категорически против такой постановки вопроса. Это я тут пострадавший! Меня против моей воли ввергли в узилище, потом сунули в «стакан», где я жутко страдал, а теперь, выходит, я вел себя как полный психопат, да к тому же еще и… гхм… в общем, хожу теперь в казенной одежде.
Я даже покраснел от неловкости. Хотелось немедля доказать этим людям, что на самом деле я не такой, а гораздо лучше, и все, что со мной произошло в последний час — это всего лишь чудовищное недоразумение. Правда, я понятия не имел, как это можно сделать, но стремление к реабилитации присутствовало, и если бы сейчас кто-то умный дал мне совет в этом плане, я бы немедля им воспользовался. Надо сказать, что в процессе выяснения отношений с вернувшимися чувствами, я совсем забыл не только о причине своего заточения, но и о желании как можно быстрее выйти на свободу, и о том, что вот эти люди, перед которыми мне неловко, — они вовсе мне не друзья, а, скорее, наоборот…
Вот такая, ребята, замысловатая кабинка, а с виду и не скажешь, вроде бы все там очень просто…
— Ну так что, ужинать будем? — заботливо напомнил Никита, выдвигая из-под кушетки пакет. — Бутерброды с бужениной, чай, булочки…
Ага, всенепременно: мало того, что на ровном месте опарафинился перед следователем, так теперь еще буду с хамской мордой трескать его бутерброды? Ему, наверное, жена на дежурство выдала, чтобы сам здоровье поправлял, а не угощал всяких разных внезапно обосс… эмм… скажем так — обосновавшихся в казенном учреждении.
— Спасибо большое, но что-то не хочется, — отказался я. — Знаете, я бы сейчас с гораздо большим удовольствием поспал. Что-то я там того… немного утомился.
— Ну что ж, спать так спать, — Никита кивнул на кушетку. — Отдыхай на здоровье.
— Что, прямо здесь?
— А ты что, в камеру хочешь?
— Нет, не хочу, — я сел на кушетку и с опаской уставился на врача, который тотчас же выкатил из угла стойку с капельницей. — Это мне?
— Это вам, — не стал отпираться врач. — Аллергии на барбитураты нет?
— Эмм… А могу я отказаться?
— Вы не ответили на вопрос.
— Нет, аллергии нет, но…
— Замечательно, — врач подкатил капельницу к кушетке. — Ложитесь на спину, закатайте правый рукав. Наркотики не принимаете?
— Нет, но… Доктор, скажите, это обязательно?
— Вы не ответили на вопрос.
— Нет, аллергии нет, но…
— Замечательно, — врач подкатил капельницу к кушетке. — Ложитесь на спину, закатайте правый рукав. Наркотики не принимаете?
— Нет, но… Доктор, скажите, это обязательно?
— Это транквилизатор, — пояснил врач, заботливо помогая мне укладываться. — После того, что вы пережили в «стакане», вам без этого не обойтись: иначе могут быть необратимые последствия.
— А если я откажусь? — попробовал воспрепятствовать я.
— Не получится, — покачал головой врач. — Мы не имеем права позволить вам сойти с ума. Мы головой отвечаем перед государством за каждого, кто к нам попал. Так что, если понадобится, инъецируем принудительно. Печень, почки — в порядке?
— Ну что ж, раз так… Да, все в порядке, я здоров как бык.
— Перед «стаканом» он то же самое сказал, — напомнил Никита.
— Да я понятия не имел, что она у меня есть, эта проклятая клаустрофобия! — покаянно воскликнул я. — Вы что же, думаете, я нарочно вам соврал?!
— Спокойно, — предупредил врач, перетягивая жгутом мою руку. — Расслабьтесь. Будем надеяться, что ваши полковые врачи — люди добросовестные. Судя по выписке из медкнижки, вы в самом деле совершенно здоровый человек, без каких-либо противопоказаний. Впрочем… Про клаустрофобию там тоже не написано ни слова.
— У вас что, есть выписка из моей медкнижки? — запоздало удивился я.
— А также выписка из личного дела и копии всевозможных документов на тебя, — подтвердил Никита. — Ты что же, думал, тебя с улицы выдернули просто так, поболтать о сомнительной пользе беспорядочного секса?
— Вот даже как… А могу я узнать, что мне собираются «шить»?
— Инкриминировать, — поправил Никита. — Конечно, можешь: попытку государственного переворота, терроризм, участие в преступной группе с целью физического устранения высших представителей власти и ряд сопутствующих шалостей. В общем, стандартный профильный набор.
— О боже… Вот это я…
— Да ты не переживай, — успокоил Никита. — Лишнего не напишем, во всем разберемся объективно. Кроме того, скажу тебе по секрету… В общем, при первичном ознакомлении с материалами дела у меня возникло такое ощущение, что все это — всего лишь недоразумение…
— Вот это очень верное ощущение! — горячо поддержал я. — Это все — сплошное недоразумение!
— Готово, — врач поставил капельницу и зафиксировал мне руку валиком. — Лежите спокойно, не делайте резких движений, отдыхайте. На меня не обращайте внимания: я некоторое время буду регулировать поступление препарата. В принципе, можно беседовать, только без негативных эмоций и вообще, без напряжения.
— Да, это неплохая мысль, — подхватил Никита. — Давай, пока не заснул, немного поболтаем. Видишь ли, я сказал: есть чувство, что все это — недоразумение…
Тут он зачем-то сделал паузу — словно бы засомневался, затем уточнил:
— Ну что, беседовать будем, нет?
— Да-да, конечно! Я с вами совершенно согласен: это все — недоразумение, и вы очень быстро в этом убедитесь.
— Очень хорошо, — одобрил Никита. — Скажу сразу: я не собираюсь заставлять тебя «стучать» на кого-то и сдавать «твоих» коллег — мне это совершенно без надобности. Все, что мне надо, — это объективно разобраться в ситуации и найти реальных негодяев, которые во всем виноваты. И в этом плане твоя помощь как очевидца может оказаться неоценимой. Тебе моя позиция понятна?
— Понятна, — подтвердил я. — Я расскажу все, что знаю.
— Очень хорошо. И прошу не забывать: от того, сумею ли я объективно разобраться в ситуации, во многом зависит твоя дальнейшая судьба и… свобода. Это ни в коем случае не угроза, а просто констатация факта.
— Я все понял.
— Ну что ж, начнем помаленьку…
Глава 4 КЛАН: ПОСТ ПРИНЯЛ
Сидели в гостиной.
Ждали.
Чего именно?
Вот так сразу и не скажешь. То ли оргвыводов по генералу сотоварищи, то ли разрешения ситуации — одним словом, сидели и покорно ждали, когда хоть что-то прояснится.
У Игоря Викторовича во рту была страшная сухость, в горле стоял комок, и от этого было трудно глотать, дышать и даже думать. В голове было пусто, размышлять ни о чем не хотелось. Единственное желание, которое сейчас переполняло генерала: выпить чашку сладкого чая. Впрочем, на худой конец сошел бы и стакан воды.
Увы, напитки никто не предлагал, а попросить что-либо самому генералу было неудобно. Вернее сказать: невозможно. Теперь в этом доме ему ничего нельзя просить, независимо от исхода ситуации.
Здоровяки заметно переживали. В присутствии посторонних интересоваться итогами беседы в «верхнем» кабинете было неловко, но выглядел Игорь Викторович после аудиенции так, что можно было смело предполагать самое худшее. И здоровяки активно и добросовестно предполагали. Георгий — отличный спортсмен, человек с прекрасным метаболизмом, обильно потел и постоянно промакивал лоб платком — а между тем в просторной гостиной было довольно прохладно. И даже Ковров-старший — отчаянный башибузук и бесстрашный рубака, помрачнел и притих. В растерянном взгляде его легко читалось: «Скорее бы уж решилось что-нибудь… или отпустите, или пристрелите — в общем, сделайте что-нибудь… хуже нет, чем вот так сидеть тут в полной неопределенности и ждать…»
В общем, древняя мудрость «Ожидание смерти — хуже самой смерти» в настоящий момент как нельзя более полно отражала состояние духа Игоря Викторовича и его соратников.
Из-за обильного присутствия габаритных мужчин просторная гостиная и так казалась тесной, а тут еще вскоре прибыл начальник СБ со старшим телохранителем — тоже весьма неслабые ребята, отозвали в сторонку Мишу и стали о чем-то шептаться. При этом начальник СБ регулярно поглядывал на гостей — многозначительно и с каким-то нехорошим подтекстом, что, сами понимаете, отнюдь не разряжало атмосферу и не способствовало душевному комфорту. Тема разговора явно не нравилась всем троим, и, судя по некоторым признакам, между ними назревал какой-то сугубо домашний конфликт. Спорщики постепенно повышали тон, и вскоре начальник СБ вполне отчетливо и сердито выдал:
— Слушай, хорош уже херню нести! Может, пока не поздно…
В этот момент на втором этаже глуховато бухнул выстрел.
«Телки», секунды не раздумывая, с низкого старта рванули к лестнице.
— Стоять! — рявкнул начальник СБ. — Все на месте, я сам…
…и, переменившись в лице, грузным бугаем вспорхнул по лестнице на второй этаж.
Спустя минуту сверху послышался его голос — надтреснутый и жалкий, совершенно не похожий на голос человека, только что отдававшего команды:
— Миша… Миша, подымись, пожалусс… Миша!
Миша, словно сомнамбула, медленно дошел до лестницы. Взявшись за перила, немного потоптался на месте, словно не решаясь сделать шаг, и, обернувшись после некоторой паузы, хрипло пригласил:
— Игорь Викторович… пойдемте…
* * *Пятнадцать шагов от дивана до лестницы генерал шел, словно аршин проглотил, глядя в пол и жадно впитывая обстановку периферийным зрением, затылком и даже спиной.
Шел и ждал, что в любой момент телки могут открыть огонь без всякой команды.
Нет, это вовсе не пустые опасения: в практике Игоря Викторовича бывали такие случаи, когда преданные псы, внезапно потерявшие хозяина, легко выпадали из регламента высоких номенклатурных интересов и хитрых стратегий. Проще говоря, эти сильные люди, руководствуясь сиюминутными эмоциями, запросто рвали в клочки убийцу хозяина или того, кто был, по их мнению, наиболее виновен в его гибели.
Игорь Викторович — человек опытный и искушенный в разных чрезвычайных обстоятельствах, прекрасно знал, что как бы История не превозносила роль правителей и великих деятелей разных эпох, саму ее — Историю, подчас походя и мимолетно перекраивают простые люди: прислуга, рядовые сотрудники, приближенные — «пристяжь», одним словом, никому не известные пешки, волей случая оказавшиеся в нужное время, в нужном месте… и в ненужном состоянии аффекта.
До лестницы удалось добраться живым: охрана и телки молча проводили генерала давящими взглядами, но никто даже не шелохнулся.
«Слава Богу, у Старика все в мире — лучшее, — с облегчением констатировал Игорь Викторович, ступая на первую ступеньку лестницы. — В том числе и охрана, и телки. Были бы здесь какие-нибудь бобруйские Васьки-самородки, не раздумывая разнесли бы на фрагменты…»
Старик лежал, откинувшись в кресле.
Ha полу, в луже крови, валялся раритетный «Вальтер».
Густой сигарный аромат и вонь горелой бумаги намертво забивали характерные запахи пороха и свежей крови. И это было весьма кстати: и вид, и свежий запах огнестрельного суицида (особенно, когда стреляют в голову) даже на людей стойких и бывалых всегда оказывает крайне разрушительное действие, а уж рафинированную интеллигенцию буквально разит наповал.