Эта рабочая запись в квадратных скобках, как будет видно далее, — краткий план развития всей сцены. После нее оставлено место, а ниже — перечеркнутая рабочая запись для начала следующего эпизода: «Всякая сознательная связь с жизнью портила волшебство случая. Поэтому не списался с ней, хотя был адрес. И ждал на углу, только зная день, когда приезжает (дважды в неделю) из-под Парижа».
85
Набоков имеет в виду «своенравное прозванье» из стихотворения Боратынского «Своенравное прозванье дал я милой в ласку ей...» (1832?).
86
Было: «желтоволосая».
87
Вычеркнут другой вариант: «который раз в месяц делал с ней то-то и то-то».
88
Можно разобрать вариант к этому месту: «пять<десят?> пят<ь?> описаний тогда бы проникли в роман».
89
Приписка на полях к этому месту: «рассмотреть во втором свидании».
90
Далее вычеркнуто: «дважды, а кажется, что он видался с ней долго и много раз».
91
Над этим словом Набоков поставил знак вопроса.
92
Зачеркнуто: «Колетъ».
93
После этого вычеркнуто: «позор цивилизации», «резиновое тело».
94
У Набокова: «сутенором», как если бы он соединил «сутенера» с «тенором».
95
Вместо «наважденье лубочной жизни» было: «шутовские притязания вашего мира».
96
Вместо вписанного сверху «максимально горькой» (с очевидным намеком) были эпитеты: «другой», «страшной».
97
Зачеркнуто другое начало предложения: «Проституточка моя [...]».
98
Вместо «западные» было: «мелкие немецкие».
99
Было: «холодный сок людей безд. <ушных?>».
100
Было: «За трупом оставляя труп».
101
Затем следовало вычеркнутое: «фруктовых лавок мимо».
102
Цитата из концовки стихотворения Ахматовой «На шее мелких четок ряд...» (1913): «А бледный рот слегка разжат, / Неровно трудное дыханье, / И на груди моей дрожат / Цветы небывшего свиданья».
103
Вычеркнутый вариант последней строки: «где следа, дева, королева...» К этим стихотворным строкам на полях рукописи Набоков сделал две приписки: «Тут стихи постепенно переходят в прозу. Ф.<едор> К.<онстантинович> возвращается домой», и (против стихов): «в строчку» (то есть записать стихи в строчку — прием, не раз использованный в «Даре»). Рифмы и тематика стихотворения напоминают строки из четвертой части цикла Ходасевича «У моря» («Европейская ночь», 1927), к которым они, вероятно, и обращены. Ср.: «Опрокинул столик железный, / Опрокинул пиво свое. / Бесполезное — бесполезно: / Продолжается бытие». «Рюмочки губ» (по отмеченному у Даля значению: «рюмкою» — «воронкою», «раструбом») указывают на стихотворение Мандельштама «Ламарк» (1932), ср.: «Мы прошли разряды насекомых / С наливными рюмочками глаз». После его публикации в «Новом мире», «Ламарк» обсуждался в эмиграции и, по-видимому, своим содержанием запомнился энтомологу Набокову. Н. Оцуп писал о нем: «Глубочайшая тема мандельштамовской лирики слышится мне в одном из последних его стихотворений „Ламарк“ <...>», из которого он привел несколько строф, в том числе с этими строками (Н. Оцуп. О поэзии и поэтах в СССР // Числа. Париж. 1933. № 7—8. С. 239). Любопытно, что именно в 1941 году, когда Набоков работал над продолжением «Дара», в письме к Лафлину (от 10 февраля) относительно состава переводов русских поэтов для сборника «New Directions in Prose and Poetry», в котором он участвовал с переводами Ходасевича, Набоков упомянул «несколько стихотворений Мандельштама» для возможного перевода (Vladimir Nabokov. Selected Letters. P. 37). Кроме того, рекламы и уборные отсылают к собственному стихотворению Набокова «Поэты» (1939), напечатанному под псевдонимом «Василий Шишков» и также обращенному к Ходасевичу: «детей малолетних, играющих в прятки вокруг и внутри уборной...»; «рыданья рекламы на том берегу» (подробнее см. нашу статью «Продолжение следует. Неизвестные стихи Набокова под маркой „Васiлий Шишковъ“» // Звезда. 2012. № 7. С. 198—223). В рецензии на сборник «Литературный смотр» (1940) Набоков, уничижительно отзываясь на «Распад атома» Иванова, отметил в нем как раз «банальные описания писсуаров». Примечательно, что парижские уличные писсуары часто появляются после этого у самого Набокова в текстах, имеющих отношение к предвоенному Парижу. Кроме «Поэтов» эта деталь также возникает в «Парижской поэме» 1943 года («писсуары / за щитами своими журчат») и в «Воззвании о помощи» 1940 года («...в парижской комнате с видом на милое мутное небо, на бедную роскошь каштана, на черную веспазьянку [то есть будку писсуара — по имени императора Веспасиана, впервые введшего их в обиход в Древнем Риме], оклеенную сине-красным сензано...» / Владимир Набоков. Воззвание о помощи. Определения // Звезда. 2013. № 9. С. 117).
104
Важно, что эта «рябь на поверхности» соотнесена со словами дочери из окончания «Русалки»: «Дай руку. Подойдем поближе. Видишь, / Играет рябь, нагнись, смотри на дно», а эти слова дочери в свою очередь отсылают к главе пятой «Дара»: «Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес. Смотри: сначала — сквозистые места...» (С. 370). Кроме того, сравнение отсылает к пятой главе романа, к тому месту, где Федор схожим образом обдумывает сочиняемые им стихи, как здесь, соблазнившись «случайным сбродом образов»: «...и умер исполин яснополянский, и умер Пушкин молодой... — а так как это было ужасно, то побежала дальше рябь рифмы...» (с. 395). Долинин, приняв «ерь» за «ер», это слово ошибочно интерпретировал как «раб» (Истинная жизнь писателя Сирина. С. 288).
105
Этот абзац остался недописанным: Набоков оставил место для его продолжения.
106
Ближе к середине страницы проведена отделительная черта, под которой записан вычеркнутый набросок описания соития из следующего далее эпизода:
«До этого. Относится ко второму свиданию.
Не зная, что придумать, чтобы продлить это состояние, он ладонью низко пригнул ее маленькую голову с серыми рассеянными глазами и врос в ее липкие уста, раскрывающиеся нарочно неохотно, но и это было не то, ибо слишком неудержимо начиналось брожение, а хотелось еще пожить<,> и он перешел к другому<,> и сзади у нее был желтоватый синяк и слишком быстро опять подступило. Он вернулся к прошлому. Глядя в небо потолка и тихо почил его по воле. <Очевидно, «почил по его воле», то есть по воле неба.> Я обожаю тебя, сказал он безнадежно и, повернув ее к себе, поцеловал ее в сладкие, еще горячие губы. Mais aussi tu <ami?> très gentil — снисходительно-дружески (и, вероятно, думает который час — но в этом-то безнадежном отсутствии — вся [sic!] смысл [было: „сила“] моего блаженства). Она захлопотала [...]».
107
Текст от слов «ладно» до «горничиха» — рабочая запись на верхнем поле. Возможно, Набоков хотел подобрать к русскому слову «требовательней» подходящее французское слово и, чтобы не забыть об этом, написал его в латинской транскрипции.
108
Все, что пожелаешь... степенно (фр.)
109
Вот те на! (фр.)
110
К этой рабочей записи приписка на полях: «Относится ко второму свиданию».
111
Далее в рукописи вычеркнуты следующие строки: «Наверстать потерянное в прошлом, обмануть будущее. Удесятерить ее образ, пока она здесь, живая».
112
Вычеркнуто: «Перекладывать и опять удалять».
113
Из стихотворения Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...» (1830?): «Порывом пылких ласк и язвою лобзаний / Она торопит миг последних содроганий!» Это стихотворение написано александрийским стихом (шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы). Вместо «александрийских» было: «шестистопных». Вычеркнуто другое начало предложения: «Кем это сказано? <«Торопит миг...»> У него сказано к жене [...]». По-видимому, Набоков имел в виду, что у Пушкина в первой части стихотворения речь идет о блуднице («вакханка молодая»), а во второй — о жене («О, как милее ты, смиренница моя!»), о которой он говорит в конце: «И оживляешься потом все боле, боле — / И делишь наконец мой пламень поневоле!» К этому месту, возможно, должна была относиться не получившая развитие пушкинская тема различия между близостью с проституткой и с женой, набросанная в рабочей записи, предваряющей встречу с Ивонн: «Какая она изящная, жалкая, и что у нее один любовник за другим...»; и следом — стыдливое увещевание Зины (по-видимому, в момент близости): «Ах, Боже мой, Феденька, не нужно, — говорила она тихо и с какой-то рассеянной [машинальной, увещевательной] <интонацией>, как бы думая о чем-то другом, но тоже незначительном, — ну, право же». В последнем завершенном романе Набокова «Взгляни на арлекинов!» (1974) такова же вторая жена повествователя Аннетта, носящая имя пушкинских возлюбленных: «...теперь я рад тому, что никогда не был настолько глуп и низок, чтобы не заметить восхитительного контраста между ее воспаленной стыдливостью и теми редкими моментами сладостной неги, в которые на ее лице появлялось выражение детской сосредоточенности, торжествующего наслаждения, а кромки моего недостойного сознания начинали достигать ее слабые стоны» (Владимир Набоков. Взгляни на арлекинов! Пер., прим. А. Бабикова. Изд. 2-е. СПб., 2014. С. 128).
114
Было: «мягким».
115
В этой исправленной Набоковым фразе, по-видимому, пропущено одно или два слова после «aussi»: «А ты тоже <дружок?>, я тебя нахожу очень милым» (фр.). Начальный вариант был такой: «Mais toi aussi très gentil» («А ты тоже очень милый»).
116
На полях: «Дружба — рифма, любовь — ассонанса [sic] (альбомная эпиграм<м>а)».
117
Вместо этого слова было: «la mort» (смерть).
118
«Я люблю меч, что сверкает, рыбу, что трепещет, и животик моей милой». (Эта французская фраза не раз была исправлена и переписана в рукописи, и за справедливость ее интерпретации ручаться не могу. — А. Б.)
119
В «Бледном огне» есть намек на то, что Кинбот на самом деле является русским профессором Боткиным, фамилия которого дает анаграмму «Кинбот».
120
Хорошо, если хочешь, мне подходит... (фр.)
121
То есть с Лазурного берега (Côte D’Azur).
122
Зачеркнуто: «в Лионе».
123
На полях: «Между первым и вторым свиданиями выяснил, что дело не вышло, и написал об этом жене». О каком деле идет речь — неизвестно.
124
Вверху на полях две записи: (1) «(навеяны встречей с Б., говоривше<й?> о „jogger’e“)». Можно предположить, что это нотабене для эпизода с упоминаемой ниже Музой Благовещенской (или Благово), которую Федор встретил на Лазурном берегу и которая, судя по всему, была в романе его парижской знакомой; что же имеется в виду под «jogger» определенно сказать нельзя: у этого слова множество значений — от бегуна трусцой до карманного справочника. (2) зачеркнуто: «Конец» и под этим словом: «Последние главы» (у Грейсон и Долинина ошибочно: «Последняя глава», однако, в рукописи читается: «Последнiя главы»).
125
Схожим образом в «Лолите» Гумберт по телефону узнает о смерти Шарлоты под колесами автомобиля.
126
Было: «соскочить».
127
На правом поле: [Фальтер распался]. См. нашу статью «„Дар“ за чертой страницы».
128
Здесь у Набокова четко написана буква, напоминающая русскую фиту, но не с волнистой, как должно быть, а с прямой чертой внутри (такая буква существует в ряде кириллических алфавитов неславянских языков). Нельзя сказать, что этим инициалом Набоков обозначил «Фальтера»: фита использовалась в русской письменности по этимологическому принципу — только в словах, заимствованных из греческого языка и только на месте греческой «теты», «Фальтер» же взят Набоковым из немецкого языка (мотылек, бабочка). Возможно, он намеревался написать иное имя, начинающееся на «о», и просто перечеркнул его.
129
Сокращение от Saint в топонимических названиях, например Сен-Тропе на Лазурном берегу.
130
Города Лазурного берега: Фрежюс, Канн, Ментона.
131
Эту фамилию, которая, должно быть, привлекла внимание Набокова из-за возможности ее реверсивного прочтения: «во благо», носит (как отметила Грейсон) вторая жена героя последнего завершенного романа Набокова «Взгляни на арлекинов!» (1974). Любопытно, что она появляется в жизни Вадима Вадимовича сходным образом — после того, как судьба отняла у него его первую жену Айрис Блэк, погибшую на парижской улице от рук Владимира Благидзе.
132
Дневная бабочка из семейства голубянок, знатоком которых был Набоков. Здесь намечена тематическая связь со «Вторым приложением» к «Дару»: «Вот она, вот, эта картинная галерея гениальной русской природы — великолепная синева черного „кавалера“, вместе с тигром дающего тропический привкус дальневосточной фауне; оранжевые кончики, почти по моде африканских пьерид, опрятной и стройной „пиротои“ [то есть бабочки из семейства пьерид Zegris pyrothoe (Eversmann, 1832)], красы весенних степей <...> небесно-наивные волжские голубянки...» (Papers of Vladimir Nabokov / Manuscript Division. Library of Congress. Box 6. Folder 8). Далее во «Втором приложении» «авис» будет упомянут отдельно.
133
Далее следовало вычеркнутое начало следующего предложения: «Достал сачок».
134
У Набокова — «ссыском», как если бы он хотел сперва написать «ссылка». Нельзя исключить, что слово «муза» ошибочно написано со строчной, а на деле это — упомянутая ранее дама (Муза Благовещенская), чей образ, может быть, призван напомнить стихи Фета «Музе» (1882): «Пришла и села. Счастлив и тревожен, / Ласкательный твой повторяю стих; / И если дар мой пред тобой ничтожен, / То ревностью не ниже я других».
135
Деревня в горах, недалеко от Ментоны, где Набоковы провели начало лета 1938 года и где ему посчастливилось поймать редкий экземпляр бабочки-голубянки (Мулине упоминается во «Втором приложении к „Дару“»).
136
Или Кощеев, с фольклорными ассоциациями, призванными, может быть, поддержать сказочную тему «Русалки» или указать на смещение реального плана повествования после смерти Зины (и смерти самого прототипа Кончеева в «Даре» — Ходасевича, умершего 14 июня 1939 года, тогда как действие этих «последних страниц» отнесено к осени 1939 года). Долинин прочитал это имя как «Концеев» (Истинная жизнь писателя Сирина. С. 283), однако буква «н» во всех словах разборчиво написанного конспекта финала читается ясно (и очень четко — например, выше в слове «Конец» или в слове «конца» в последней фразе), здесь же она отсутствует.
137
Было: «кончик».
138
«X» — не инициал Ходасевича, как предположила Грейсон (Метаморфозы «Дара». С. 611), а латинская «икс».
139
Квадратные скобки принадлежат Набокову.
140
Имеется в виду «Романс» (1924) Ходасевича, в котором он развил пушкинский набросок «В голубом эфира поле...». «Двойное отрицание» находим в следующих строках Ходасевича: «Догаресса молодая / На супруга не глядит, / Белой грудью не вздыхая, / Ничего не говорит». Подробнее об этом см.: А. Блюмбаум. Маргиналия к «Дару»: прокурор Щеголев // НОЖ/NOJ: Nabokov online journal / Vol. II. 2008. Попытка «обработки и окончания» В. Брюсовым пушкинских «Египетских ночей» вызвала отрицательный прием у критиков.
141
Имеются в виду строки «В младенчестве я все на дне сидела, / И вкруг остановившиеся рыбки / Дышали и глядели», отсутствующие в опубликованном тексте. Замечание Кончеева вновь отсылает к Ходасевичу, к его стихотворению «Берлинское» («Европейская ночь», 1927): «А там, за толстым и огромным, / Отполированным стеклом, / Как бы в аквариуме темном, / В аквариуме голубом — / Многоочитые трамваи / Плывут между подводных лип, / Как электрические стаи / Светящихся ленивых рыб» (Подробнее об истории продолжения «Русалки» и набоковских вариантах см.: А. Бабиков. Примечания // Владимир Набоков. Трагедия господина Морна. С. 625—630).
142
Эта деталь напоминает эпизод в «Других берегах» Набокова, где он описывает свою беседу с Буниным в парижском ресторане: «Я хотел помочь стройному старику надеть пальто, но он остановил меня движением ладони. Продолжая учтиво бороться — он теперь старался помочь мне, — мы медленно выплыли в бледную пасмурность зимнего дня. Мой спутник собирался было застегнуть воротник, как вдруг его лицо перекосилось выражением недоумения и досады. Общими усилиями мы вытащили мой длинный шерстяной шарф, который девица засунула в рукав его пальто» (гл. 13. 3).
143
См. нашу статью «„Дар“ за чертой страницы».