Замолкшую боярыню подхватили под белы ручки и зашвырнули на телегу, которая была выстелена соломой. Кто-то из холопов сжалился над бывшими хозяевами. Телеги здесь делают без гвоздей и металлических деталей. Кузов с вертикально стоящими, низкими бортами. Рабочие поверхности колес без железных полос, изрядно побиты, неровные. Боярин Фока стегнул жеребца с той же силой, с какой били его жену. Телега, поднимая серую пыль, запрыгала по неровной дороге в сторону Рыльска. Боярин спешил убраться подальше, пока я не передумал и не повесил его. Или чтобы растрясти боярыню, которая лежала с застывшим лицом, перечеркнутым набухающей красной полосой. Наверное, начала осознавать, что жизнь ее коренным образом переменилась. Уверен, что муж прихватил немного серебра, но надолго этих денег не хватит. Разве что богатые родственники приютят или дети.
– Есть у них дети? – спросил я сотника Мончука.
– Нет, бездетные, – ответил он. – Но говорят, некоторые деревенские детишки шибко похожи на Фоку.
– Пошли пару человек, пусть соберут крестьян, расскажу им про их новую жизнь, – приказал я.
– Фока вернется сюда, и не один, – предупредил сотник.
– Надеюсь, – произнес я.
Меня тоже насторожила легкость, с какой боярин сдался. Предполагал он, что я приеду, ждал и готовился. Наверняка большую часть богатства отвез в Рыльск или, что скорее, закопал в тайном месте. Оставалось выяснить, подождет ли, пока я уеду, и заберет по-тихому или нагрянет с отрядом.
– Сколько отсюда до Рыльска? – спросил я.
– Завтра к обеду доберутся, – ответил сотник Мончук.
– Если из Рыльска отряд поутру выедут, то сюда не раньше обеда прискачет? – предположил я.
– Пожалуй, так, – согласился сотник.
– Когда придут арбалетчики, размести их по избам и проследи, чтобы никто из крестьян не ходил в сторону Рыльска, – приказал я.
Никто из крестьян даже не подумал предупредить бывшего хозяина после того, как узнали, что оброк будет меньше. Остаток дня и весь следующий они занимались дележом боярской земли. Мне было не важно, кто ее будет обрабатывать, лишь бы оброк платили исправно. В боярском доме теперь будет постоялый двор. И деревне прибыток от купцов, и князю.
Боярин Фока задержался на сутки. Видимо, потребовалось время, чтобы набрать отряд. Не знаю, что пообещал им, но скакало с ним чуть больше сотни охочих людей – в два раза больше, чем было со мной, когда приехали в его деревню, но меньше, чем стало после его отъезда. Отряд боярина растянулся по лесной дороге, которая на этом участке огибала холм. Про арбалетчиков Фока не знал. Поэтому и не стал высылать разведку. Или собирался это сделать, когда будет поближе к деревне. Мы ждали его километрах в пяти от нее. На боярине были островерхий шлем с расстегнутой бармицей и длинная кольчуга с рукавами по локоть и стальными пластинами на плечах. Нам он оставил мисюрку, короткую кольчугу и плохенький меч. Я еще подивился, что боярин так плохо защищен и вооружен. Наверное, в Рыльске у него дом или еще одна деревенька, полученная от князя Мстислава. Туда он, видать, и перевез большую часть своего имущества. Теперь направлялся отбить остальное. Рядом с ним скакали двое моих бывших бояр, успевших смыться из Путивля. Видимо, на роду им написано быть наказанными мной.
Фока о чем-то переговаривался с ними. Когда он повернулся в едущему слева, я нажал на курок арбалета. Тихо щелкнула тетива, и болт бесшумно и быстро преодолел полсотни метров, легко пробил кольчугу и почти полностью вошел в грудь боярину. Со склона холма из кустов и из-за деревьев полетели болты, выстрелянные сорока арбалетчиками. Их позиция была справа от всадников. Остальные двадцать и лучники из спешившихся всадников расположились слева. С этой стороны обычно прикрываются щитом, но, если повернутся вправо, подставят им спины. Что и случилось. Я успел завалить еще одного всадника в кожаном доспехе, похожем на бушлат без воротника. Когда в третий раз зарядил арбалет, стрелять уже было не в кого.
Выскочили из засады всего человек десять, ехавшие в хвосте отряда. Были они на плохих лошадях и в тегиляях, так что потеря невелика. Почти два десятка врагов взяли ранеными. Когда я на лошади выехал на дорогу, они сидели и лежали кучкой посреди дороги, окруженные арбалетчиками. Среди них оказался и один из моих бывших бояр. Болт угодил ему справа в таз и вышиб из седла. Или боярин сам свалился, не вытерпев боли. Сейчас он лежал на левом боку. Бледное лицо покрыто крупными каплями пота. Выражение смиренное: от судьбы не убедишь. Фатализм здесь свирепствует.
– Разденьте его и на сук, – приказал я.
Арбалетчики с радостью выполнили приказ. У многих, как подозреваю, с боярами длинные счета. Ветку выбрали толстую, дубовую, но и она согнулась, когда боярин повис в петле и судорожно задергался.
– Экий плясун! – пошутил кто-то из арбалетчиков.
Остальные раненые старались не смотреть на меня. Боялись напроситься на казнь. Я выбрал раненного легко, в правую руку, молодого парня с открытым лицом. На нем была короткая кольчуга поверх старой красной шелковой рубахи, которые и спасли его. Кольчуга подпоясана широким кожаным ремнем, на котором висели сабля и нож, оба в деревянных ножных с бронзовым навершием. Парень, выдернув болт, держал его в окровавленной левой руке и, как мне показалось, рассматривал с интересом.
– Снимите с него кольчугу и оружие и приведите коня похуже, – приказал я арбалетчикам.
Они быстро выполнили мой приказ, забрав и окровавленный болт.
– Передашь князю Мстиславу, что я грабить его земли не ходил, у себя в княжестве порядок навожу, но, если он хочет войны, пусть приходит. Еще три дня я буду ждать в деревне, – сказал я раненому, а затем отдал распоряжение своим воинам: – С остальных тоже снимите все ценное и оставьте их на дороге. Кому суждено выжить, тот и доберется до Рыльска.
Собрав трофеи, мы вернулись в деревню. Взяли неплохо. Одних только верховых лошадей около сотни, два с половиной десятка кольчуг, броню похуже и много всякого оружия. Половину добычи забрал я, остальное поделили дружинники. Пехотинцу одна доля, кавалеристу две.
Князь Рыльский решил не вставать на тропу войны, но и посла с извинениями тоже не прислал. Видимо, это должно было обозначать, что к нападению он никакого отношения не имеет, ничего о нем не знал и знать не хочет. Вот если бы оно удалось…
12
По возвращению в Путивль я вечером вызвал к себе в кабинет воеводу Увара Нездинича. Обычно мы с ним общались в общественных местах. Кабинет у меня не очень просторный, метра три на два. В нем стоит высокий шкаф, изготовленный по моему заказу (здесь такие пока не в моде), стол и пять стульев: одно возле торца для меня и две пары по бокам. В кабинете я принимаю только по личным или очень важным делам. Все это знали. Поэтому воевода сидел насупленный. Он все время ждет от меня неприятностей. Тем более, сейчас, когда я, вопреки всем его ожиданиям, вернулся с победой, разгромив равного по силе противника, не потеряв ни одного человека. Войдя в кабинет, Увар Нездинич снял, как принято, невысокую шапку с оторочкой из белки (хуже, беднее только заячья) и занес руку, чтобы перекреститься на икону. А икон-то в кабинете нет! Он повертел головой, потом смущенно перекрестился на правый от него угол, где по идее должна быть икона. Сел на дальний от меня стул и принялся двумя руками мять шапку. Я уже подумал, не поручить ли задание другому? Решил всё-таки, что как раз такой человек, полностью лишенный дипломатических способностей, и нужен.
– Завтра поедешь в Новгород-Северский, – сказал я. – Послом доброй воли. Пора князю вернуть мои деревеньки.
– Не мастак я речи говорить, – произнес воевода то, что я и ожидал. – Пошли кого другого, князь, у кого язык лучше подвешен, кто с людьми умеет общаться.
– Такому Изяслав Владимирович не поверит. Он привык к языкатым и льстивым послам, – возразил я. – Передашь князю, что я благодарю его за управление моими деревнями, дальше сам справлюсь. Я под ним Новгород-Северский не ищу, хотя имею на него больше прав, но и своего не отдам. И всё, на этом твоя миссия и закончится. Дальше будешь говорить от своего имени.
– А что говорить? – спросил он.
– Что спросят, то и будешь говорить. Как на духу, – ответил я. – Что новый князь тебе не люб…
– Нет, ну, почему… – смущенно забормотал воевода Увар.
– А и не люб – ничего страшного, – успокоил я. – Пока дело делаешь, мне без разницы, как ты ко мне относишься. Мне с тобой детей не крестить.
В этом и была моя задумка. Князь Новгород-Северский серьезно отнесется к словам человека, который относится ко мне не очень хорошо, но при этом хвалит. Воевать мне с Изяславом Владимировичем не с руки. Он с одной стороны надавит, половцы с другой – и мне мало не покажется. Но и деревни оставлять ему тоже нельзя. Сочтут слабаком и начнут наезжать со всех сторон сразу.
– А и не люб – ничего страшного, – успокоил я. – Пока дело делаешь, мне без разницы, как ты ко мне относишься. Мне с тобой детей не крестить.
В этом и была моя задумка. Князь Новгород-Северский серьезно отнесется к словам человека, который относится ко мне не очень хорошо, но при этом хвалит. Воевать мне с Изяславом Владимировичем не с руки. Он с одной стороны надавит, половцы с другой – и мне мало не покажется. Но и деревни оставлять ему тоже нельзя. Сочтут слабаком и начнут наезжать со всех сторон сразу.
– Если спросят, почему тебя прислал, скажешь, что отказывался, но мне больше некого было. Бояр я извел, а верных людей из купцов послал в Чернигов к Мстиславу Святославичу. Зачем – не знаешь, – продолжил я инструктаж.
На самом деле я отправил купцов Чернигов, чтобы продали там трофейных лошадей, доставшихся на мою долю. Они были не настолько плохи, чтобы на них пахать, и не настолько хороши, чтобы на них воевать. Пять лучших жеребцов предназначались в подарок князю. Заодно купцы расскажут ему, как я разделался с отрядом его тезки, князя Рыльского.
– Если не спросят, все равно расскажи, что я послал доверенных людей в Чернигов, – сказал я. – Князь Изяслав сам догадается, зачем.
– Все сделаю, как говоришь, – заверил воевода Увар Нездинич. Он помял шапку еще пару минут, потом спросил: – Говорить и правда всё, как на духу?
– Конечно, – ответил я и подначил: – А ты умеешь по-другому?
– Не очень, – признался он и задал еще один вопрос: – Если князь Новгород-Северский согласится отдать деревни, попросить, чтобы крест поцеловал, что обиды не держит?
– Не надо, – ответил я. Такая просьба будет признаком слабости. – Пусть обижается. На обиженных воду возят.
Последняя фраза развеселила воеводу. Время от времени я выдаю пословицы да поговорки из будущего, которые очень забавляют моих подчиненных. Они уверенны, что я перевожу на русский ромейские выражения. За это мне прощают, что не знаю некоторые славянские слова и говорю по-другому, как иностранец.
Отправив воеводу, продолжил интенсивные тренировки личного состава. Теперь даже к строевым занятиям солдаты относились без прежнего раздражения. Раз учу, значит, так надо. Они теперь знали вкус победы и трофеев. Причем, первый, по моему глубокому убеждению, был для них важнее. Уверен, что большинство солдат победу без трофеев предпочтут трофеям без победы. Мужчина рожден побеждать.
Часть трофеев я отдал в оплату двуконных походных кибиток. Их изготовили по моему проекту. Боковые стенки кузовов сделали из досок вяза и прикрепили на петлях. Стенки были выше и толще, чтобы стрела из лука застряла. Если одну стенку опустить, то на дно кузова можно было положить колчан с болтами и облокотиться для стрельбы из арбалета над второй стенкой, приподняв с той стороны войлок шатра. При этом тело и ноги стрелка были защищены досками из вяза. Я не говорю уже о том, что кибитка сама по себе защита от конницы и лучников, потому что стрелы не пробивают войлок, если он не натянут туго. Я это знал на личном опыте, приобретенном на войне с кочевниками в шестом веке. Да и читал про чешских таборитов, которые, благодаря похожим кибиткам, очень хорошо управлялись с рыцарями.
Воевода Увар Нездинич вернулся через неделю. Его прямо распирало от гордости. За стол в моем кабинете сел на ближний от меня стул и начал говорить без обычного вступительного мычания:
– Всё сделал, как ты велел, князь: слова твои пересказал, на вопросы ответил. Изяслав Владимирович больше про то спрашивал, как ты с боярами разделался. Пошутил, что тебя надо бы на стол в Галиче посадить.
– Может, когда-нибудь и сяду, – произнес я. – Пути господни неисповедимы.
– Деревни он вернул. Сказал, что держал их потому, что в Путивле князя не было, не хотел отдавать боярам на разграбление, – продолжил воевода. – Хотел крест целовать, что обиды не держит, но я ему твои слова передал. Он посмеялся и сказал, что воду возить не хочет. Еще сказал, что хотел бы с тобой свидеться, познакомиться со своим дядей. Он сам болеет, приехать не может. Мол, приезжай ты в любое время, всегда будет тебе рад. Так слово в слово и сказал.
– Как-нибудь приеду, – пообещал я. – А завтра поеду в эти деревни, свои порядки там установлю.
– Я проезжал через них, сказал, что теперь они тебе будут оброк отдавать, – сообщил воевода Увар.
– Правильно сделал, – похвалил я. – Как вернусь, будет решать с половцами. Когда их ждать?
– В прошлом году после Успенья наведались, – ответил он. – Я договорился с зартыйцами, дадут знать.
Зартый – небольшой городок на левом берегу Сейма, выше по течению и южнее Путивля. Он принадлежит князю Черниговскому, половцы его не трогают.
– Или прикажешь дозоры выслать в степь? – спросил Увар Нездинич.
– Не надо, – ответил я. – Как вернусь, сам туда поеду и отряд поведу. Возьму с собой всех новобранцев и конных, а также десятка два лучников из старых пехотинцев. Остальные будут с тобой охранять город.
– Опасно это, – возразил он. – Из-за стен мы от них точно отобьемся.
– Вот и они так думают и не ждут, что я сам на них нападу, – сказал я.
Воевода Увар Нездинич с сомнением покачал головой, но возражать не стал.
Он из тех командиров, которые крепки в обороне. Лучшего кастеляна трудно придумать. Я же придерживаюсь мнения, что лучшая защита – нападение. Особенно, если противник незначительно превосходит тебя.
13
В двадцать первом веке почти вся степь превратится в пашни, сады и огороды. Неплодовые деревья будут расти только в балках, по берегам рек да в чахлых лесополосах, которыми оградят поля, чтобы не случались пылевые бури, не сдувался верхний плодородный слой, чернозем. В тринадцатом веке степь почти не пахана, служит огромным пастбищем. И деревьев на ней еще много. В некоторых местах они образуют большие леса. В одном из таких лесов, расположенном в четырех днях пути от Путивля, мы и ждали половцев на кратчайшей дороге, ведущей к нашему княжеству. По другой дороге, которая восточнее, в дне пути от нашей, пойдут на Рыльск. Могут и к нам завернуть, но напоследок, если у Мстислава Рыльского мало возьмут. По крайней мере, так половцы действовали в предыдущие годы.
Я остановил свой выбор на том месте, где дорога проходила между двумя холмами. Лес здесь отступал от дороги метров на пятьдесят с обеих сторон. На склонах назначил позиции для арбалетчиков и лучников. Пикинеров должны будут залечь в укрытиях и вступить в дело после того, как начнут стрелки, прикрыть их, если половцы вздумают напасть. В одном месте, где в лес уходила прогалина, сделали широкую и глубокую яму-ловушку. Кибитки спрятали на поляне в лесу, поставив их прямоугольником. Получился неплохой лагерь. В нем мы и ждали половцев, выслав в степь разъезды.
Ждать пришлось шесть дней. На нас шел отряд численностью человек пятьсот. Я понаблюдал за ними с края леса. Все одвуконь, причем вторая лошадь вьючная. Сражаться они не собирались. Ехали запастись на зиму. Экипированы и вооружены плохенько. Так понимаю, это не элитные бойцы, а шваль из разных родов, для которой мешок зерна и отрез холстины – хорошая добыча, из-за которой стоит поездить пару недель. Скакали они без разведки, разбившись на несколько групп, человек по двадцать-тридцать в каждой, и растянувшись примерно на километр. Я прикинул, что в засаду весь отряд не влезет. Жаль! Хотелось бы надолго отбить у них охоту ездить к нам за добычей.
Засада была в получасе езды от края леса. За это время кочевники, словно услышав мое пожелание, сбились поплотнее. От страха, наверное. Лес для них – незнакомая, а потому и опасная среда. Не понимаю, как можно не любить и бояться лес?! В нем безопаснее, чем на городских улицах, что в тринадцатом веке, что в двадцать первом. Впереди скакал на темно-гнедом жеребце плотный мужчина с типичным славянским круглым лицом и светло-русой бородой и усами. Половцы и славяне уже так перемешались, что национальность не определишь по лицу, только по речи, одежде да косолапой походке у большинства степняков. На голове черная шерстяная шапочка-подшлемник. Шлем с шишаком наверху, из которого торчала черная метелка из конских волос, был нацеплен на переднюю, высокую луку. Задняя лука, как и у славян, низкая, чтобы не мешала вертеться в седле, стрелять вбок и назад. На теле длинная кольчуга из крупных колец, с рукавами по локоть и, видимо, с разрезами посередине спереди и сзади, потому что по бокам не топорщилась. Правой рукой придерживает копье, короткое, меньше двух метров, которое лежало на спине лошади перед седлом. На поясе висит сабля. Судя по ножнам, слабо изогнутая. Круглый коричневый щит с зеленым растительным орнаментом по кругу был приторочен к седлу слева. Справа висели горит с луком и колчан со стрелами. На поводу вел неоседланную рыжую лошадь, которая везла тощий мешок. Я пропустил командира половцев немного вперед, чтобы оказался ко мне спиной на дистанции метров тридцать, тихо приказал трубачу, стоявшему позади меня: