"Вот Кунц - плод вожделения тех, кто на заводе, косточка у него рабочая, а вот Мертвоглядов, сын культурных родителей - тех, что знают, под какую вазу какую салфетку можно, а под какую нельзя", - бормочет Гарриман. Он без энтузиазма приближается к столику, воткнутому в почву, точно квадратный зонтик ненормального. Интересно, какие морские коньки плавают в перекошенных банках их голов?
-О-о, Гарри! - двусмысленно приветствует появление четвертого всадника Апокалипсиса знаменитый пиздострадатель Короленко, - сейчас ты подтвердишь!
-Шо именно я должен подтвердить? - озабоченно спрашивает Гарриман, но ставит видавшее виды цинковое ведро на скамейку, рядом с ногою Кунца, обутой в советский башмак на небольшой платформе.
-Шо у тебя есть запись, где негритянка сосет у гитариста прямо на сцене! - взволнованно уточняет Короленко, вытягивая из коричневого трикотажа горло с кадыком. Судя по тому, как он возбужден, либо у него, как выражаются в брошюрах, эрекция, либо здесь пахнет пари.
-Есть такая. Это Айк и Тина Тернер. Гарриман не брешет, потому что видит в интересе этого мыслящего пролетария свой хлеб, а вернее, его четкую фата моргану.
Лемуры - экономный народец. Бережливость у них в жилах - тех, что подобно дикому винограду опутывают ихние хуйки, аршинные шеи, цепкие, будто на шарнирах, ручищи работяг и рыболовов. Экономность попала в кровь лемуров с военных лет, с послевоенного дефицита, позорной оттепели Хрущева, когда они давились пирожками с горохом, а поспешно реабилитированные вредители перли в Москву к своим каминам и талмудам по семиотике. Хрущева ненавидят; до сего времени можно подслушать и выучить частушки типа:
Ты выходишь на орбиту - захвати с собой Никиту
И на радость всей стране за хер выбрось, на Луне.
Или:
На мосту лежит гитара, а на ней написано
Под мостом ебут Хрущева, пидораса лысого.
Так в чем же именно Гарриман свой хлеб увидал? Да в том, что они, возможно, пожелают переписать концерт Тины и Айка, как нечто наподобие секс-музыки. Где-то рубля по два, потому что это будет уже с ленты, а не с пласта. Однако, вероятность такого гусарства со стороны этих скучных типов была так иллюзорна, словно брызги сиропа на мороженом. Призрачна, как вон тот опустевший скворечник, приколоченный к стволу тополя, и поднявшийся вместе с ростом дерева до готических окон четвертого этажа, где время от времени возникает хитчкоковский силуэт Лифаря, собирателя порно.
- Ну! Шо я тебе говорил! - торжествует Короленко, по прозвищу Коры, и спрыгнув со стола начинает ходить вокруг Мертвоглядова, пританцовывая, словно артропод-богомол. Но вскоре Мертвоглядова осеняет - он, дергая головой, точно это лягушачья лапка под током, придвигает вплотную к Гарриману свое в крупных бусинах лицо амфибии-полукровки, спрашивает срывающимся голосом:
-Сколько? Сколько она это делает?
"Блядь, таким тоном разговаривают одни москвичи", отмечает Гарриман, и отстраняясь от царства мертвоглядовских очей и губ, спокойно отвечает:
- Что значит "сколько"? Ну есть там такой момент в одном месте, правда сама вещь довольно длинная - "I've been loving you too long", минут семь с половиной.
"And the forest shall echo with laughter", - припоминает Гарриман фразу, что долетела до его острых ушей вон из того окна, закрытого в ту пору листвою тополиных верхушек. На подоконнике стоял "Днепр-14". Теперь, когда ветви оголены, видно, что за окном нет ничего волшебного, даже свет не горит, но фраза все равно бывает слышна. Она отпечаталась в его памяти потому, что он услышал ее именно оттуда, как будто десять тысяч лет назад. Каким был этот край в те времена?.. В той квартире живет альпинист Финштейн, ему по возрасту полагается любить Лед Зеппелин.
-Идиот! - подлетает к Гарриману Короленко, и со злобой хлопает его ладонью в бок. - Я ж ему сказал, что восемьдесят!
-Так долго, Коры, диски не играют, - парирует, занятый воспоминанием о "Лестнице в небо" Гарриман, - Даже если там сосут. Он достает из плаща сигарету "Флуераш" и закуривает ее от спички.
В полуденном зное бесконечных и безрадостных летних каникул, в обезлюдевшем на воскресенье дворе - "And the forest shall echo with laughter."
От этого безлюдия и собственного малолетства на него, случалось, нападало такое отчаяние, такая пустота, что он мог сидеть, точно контуженный немец возле своего танка, без мыслей, без слов. К счастью, с годами это прошло, и мысль о том, что похожее состояние мучит кого-то помладше не порождает в его душе сострадания.
-А фо, и американские не играют? - подает голос далекий от поп-музыки Кунц, знающий только Дина Рида. Только потому, что нетипичный американец снялся на цветное фото для еженедельника "Украина", с шестирублевой гитаркой в ухоженных руках. Вместо "ш" Кунц произносит "ф" - "а фо?"
-И американские, Саня, - говорит Гарри, выпускает почти невидимый дым своей первой за день сигареты. - А под шо вы спорили?
Короленко стреляет озорными глазками - копия Голохвостый, из комедии "За двумя зайцами": "Под две бутылочки "Котнари". Здесь бы их и раздушили."
Два раза по 3.40 - это 6.80, сложил в уме Гарриман. Да. Жаль. Это стоит. Заранее надо договариваться.
Короленко действительно похож на двух популярных артистов кино Борисова и Бурляева. Но он выше ростом их обоих. Короленко мечтает о карьере официанта, и возможно, за годы хождения с подносами, каркас его мумии и подсядет, а пока что - он выше.
В телефильме "Кража" играют оба, причем, если Борисов не великан, то Коля Бурляев попросту лилипут, не крупнее Джеймса Брауна. Впрочем, не считая последних четырех слов, все это мнение не Гарримана. Он полностью его подслушал из разговора двух баб с выщипанными бровями - на именинах у Кузины. Если честно, Гарриман вообще не имеет понятия, как выглядят и Бурляев, и Борисов, зато фоток Джеймса Брауна - их есть у него! О нем можно определенно сказать, что он готов повесить на стенку портрет негра. Что среди лемуров в, общем-то, не принято. Возможно, поэтому все его прозвища нарочито американские: Гарриман, Трумэн, и новейшее - Джипси Джокер.
Джипси Джокер озабоченно смотрит в проем между домами, тот, что выходит прямо на проспект. В кармане румынского плаща... Покупку плаща ему навязал Зэлк-басист. Своим бурчанием: "Когда ты уже прекратишь тягать этот жидовский самопал?". Он имел в виду нормальный черный куртец из phoney-leather, купленный Джокером по дешевке - всего за пару чирикманов у Якова. Яков вылитый Гарри Зэйн, бас-гитарист группы Урия Гипп. Похож и патлами, и грустными глазами. Зэйн, говорят, ушел недавно в мир иной. Толи током ебануло, толи тут снова замешаны наркотики. Без них на Западе не может обойтись не один фраер. Плюс, если здесь, у нас, среди славян, молдаван, иногда узбеков Очколаз - всего лишь необычная фамилия, то там, за границей, кажется все, кроме Тома Джонса и Азнавура, просаживают друг дружку в дупло, по крайней мере такой у них вид на " шкурах" от пластов и других портретах.
Цвет макинтоша "Бухарест" напоминает кофе с молоком в буфете гостиницы "Днепр-2", где круглый год и круглосуточно можно бухнуть, если зимой - в тепле, а если летом - то в прохладе. Джокер находит двушку, просит, чтобы постерегли его ведро, и пиздует на проспект позвонить из автомата.
Машины снуют, но не очень быстро. Проплывает белый "Икарус" с черной гармошкой посередине - это как раз тот маршрут, что останавливается у дома политпросвещения, совсем рядом от оазиса "Днепр-2".
Гарриман внимательно осматривает асфальт под ногами, и только потом набирает номер другого района.
-Пригласите, пожалуйста, Нину, - просит он поставленным баритоном, чуть-чуть похоже на грузина.
-Ниночка гуляет с подругой, ее сейчас нет дома, - отвечает бабушка.
Повешенная на место трубка оттягивает рычажок, как плоская грудь школьника чудесные груди Ани Малкут, если к ним прижаться, танцуя медленный танец, скажем, под этот блюз Blood, Sweat and Tears, который узнают все, кто его хотя бы раз услышал.
Собственно, Джокер звонил, чтобы поблагодарить Нэнси - Войну миров за портретик Чарлза Мэнсона. Его напечатали на последней странице польского журнала "Экран". Такие вещи продают только в киоске "Интуриста". Джокер уже успел его оттуда вырезать и вставить в круглый значок, на место кадрика из плебейской мультипликации "Ну, погоди!"
Трубка виснет, как дохлый кот, однако в гнездо возврата ничего не падает. Расстроенный Гарри закуривает вторую "Флуераш", делает глубокую затяжку, как будто это brown dirt marijuana, выпускает дым в сторону манекенов за витриной универмага. Где-то там находится логово Виктории Слюсар. Some dish. Один дядя в Канаде, другой в Австралии. Третий дядя погиб под Сталинградом. Говорят, что рядом с домом сержанта Павлова, подхватили его арийскую душу валькирии... Виктория буквально дымится шиком и богохульством. Диски, связи, нетипичный для советских девушек деловитый сексапил. Не наш человек.
И в табачное облако, точно психоделическое видение мурзы, вкатывает кремовый мерседес-бенц 30-х годов. С некоторых пор он стал появляться, словно призрак замка Моррисвиль, на проспекте Мотор-сити. Настоящая старая модель. For ladies only.
И в табачное облако, точно психоделическое видение мурзы, вкатывает кремовый мерседес-бенц 30-х годов. С некоторых пор он стал появляться, словно призрак замка Моррисвиль, на проспекте Мотор-сити. Настоящая старая модель. For ladies only.
Гарриман знает этих фраеров. Они все одного с Зэлком года, работают под богему, то есть под хуйлыгу из повести Альбера Камюса "Посторонний". Которым у нас вход якобы воспрещен, а в действительности фарцуют джинсами. В женской уборной за универмагом "Мемфис" можно купить даже вибратор. У вонючих поляков - так утверждает Азизян.
Гарриман пробовал читать этого Камюса. Дойдя до места, где французская соска обнимает ногами в морской воде сиротку Мерсо, и тот "снова ее захотел", Гарриман махнул рукой, захлопнул книгу, и отнес ее скифского вида библиотекарю. Похвалил мысленно ее бронзовые плечи в махровой майке, и потопал домой слушать последний альбом Эмерсон, Лейк энд Палмер. Другая вещь того же автора "Падение" показалась ему еще большим говном.
Мерседес с откинутым, невзирая на осеннюю прохладу верхом, медленно колесил по асфальту - три товарища не торопились. Они снимали падких на экзотику городских чудох, из числа тех, что стоят, как последние елки, голосуя, вдоль трассы Кушугум - Лос-Анжелес. В расчете на шоферов, которым вечно не хватает романтики на букву "п".
Баранку вертел коротышка в летчицком шлемофоне. Это, собственно, и был владелец машины - Вадик Островатый, похожий на одного из Beach boy's. Справа от него сидел бортмеханик в кожаной куртке на меху - молодой автоинженер и джинсовый магнат Сеня Безант. Сэмэн, who sold the world. Наименее говнистый из всей компании. На заднем сидении разлеглось какое-то договязое хуйло (с баштана) - видимо нужный им человек. Гарри его знать не знал и впервые видел.
Откуда он взял, что Сеня-джинсовик наименее говнист? Толстоватый украинец, с живыми, как у Винокура глазами, был любитель поэзии, типа Цветаевой, и другого буквенного мусора и шума. Их познакомил, конечно, Зэлк, с которым Безант почему-то считался. Ну и тягали они его в бункер под гаражом. Чтобы Гарри попел им под гитару. Разумеется, там и покиривали, и девочки там были "Тамара, Роза, Рая"... но все они прилезли со взрослыми козлами-осеменителями.
Выпивали много, но без особой закуски. Кавалеры были не то чтобы приблатненные, а какие-то диковатые. Нервные, как военопленные. Чувихи широкомордые, казались старше своего стажа. Под земляным потолком они сидели, точно на мешках с картофелем в кузове грузовика.
Гарриман улавливал их скованность, и поэтому не стеснялся. Стареющие дураки, как всегда, в погоне за легкой пиздой, попали в вагон для некурящих, каждый из них неловко скрывал, что чувствует жопой подливку не в своей тарелке. Видимо дома у тех сердцеедов ситуация была совсем несносная. Довоенные предки с любимой песней типа "Бухенвальдский набат". Бабушка, shakin'all over от воспоминаний о ночных расстрелах цыган. Эрекция в подобном окружении - четкий сигнал бежать, куда глаза глядят.
Гитарка была не очень удобная. Джипси Джокер, не торопясь, исполнял классический репертуар Кости Беляева, кое-что из старых вещей Трини Лопеса, Поля Анки, что конечно, в эпоху "По волне моей памяти", отступничества Саддата, которыми, как известно, не рождаются, выглядело как полнейший анахронизм. Тем более изо рта школьника. Ведь Джокер даже не спешил получить паспорт. Зачем?
Фраера смотрели волком. Хуны - "всэ тры" продавщицы "Детского мира" (представляете, какой там склад игрушек?) уходили, карабкаясь по лесенке, помочиться на поверхность земли. Зэлк конфузился, заливая сливу, пока не отнял у Гарри гитару и не проваравил что-то, как выражаются русские прозаики "доселе неслыханное":
"Кабакам нужны девки свежие!
Похоронке нужны хлопцы чистые!
Посылаю тебе хлопца чистого,
Посади его на цепь звонкую..."
Жаль, что докончить ему не дали. Хотя он и уверял, что это песня посвящается пограничникам, погибшим на полуострове Даманский.
С матом, без мата. Какая разница, то и другое - концы одного шнурка в модном ботинке, скрывающем потную лапу. И тот, кто старательно избегает матюгни, всегда себя этим выдает.
Второго приглашения в гости к тем кротам-автолюбителям теперь придется ожидать долго. Народец "за що" большой любитель норы рыть. Общее хобби роднит его с героями коротеньких рассказиков еще одного любимца хозяев гаража - Йозефа Кафки. Кроме того, этот житель Мадагаскара - однофамилец колпачков для женщин. Они лежат под стеклом в аптеках и похожи на каски немецких зольдат-лилипутов. Азизян почему-то напевает, глядя на противозачаточные средства:
"Ай, Баку, джан-Баку
Ай, Гюль-джан Баку".
А что? У Флиппера в классе учится всеми уважамый, даже приблатненный лилипут; не гном, а именно пигмей - Алик Шмаго, по кличке Кинг! Вот на его курчавую головку вполне бы налез такой колпачок. Проблема найти еще и эсэсовский мундирчик размером на мартышку.
В прокопанных под девятиэтажками норах народец "за що" скрывает свои консервации, картофель и лук. Им непременно нужно что-нибудь "заховать", иначе их рожи не сложатся в гримасу тупого и хитрого, как у любителей Пинк Флойд, довольства.
Три товарища вырыли в гараже целый бардак. Гараж! Если бы это слово впервые появилось здесь, как название фильма на афише! Лемуры обязательно прочитали бы его с ударением на первом слоге - "Гараж". Разве не так произносили недавно "Скарамуш", или "Картуш". А начитанный лемур-старейшина, если понадобится, охотно подтвердит, что так звали атамана каких-нибудь опрышков, или гайдуков.
Вероятность такого прочтения была бы еще больше, если б аборигены Мотор-Сити не изведали всех достоинств колеса, то есть не ездили бы на машинах, а летали, как фазаны, по воздуху.
Между прочим, как раз в этом красно-черном строении проживает барышня Аня Малкут, со всею своей трудовою семьей. Ее дядька, похожий на Белу Лугоши, литейщик Наум, по словам Кунца, метал здесь в лестничный проем рыги. На октябрьские, что ли. Веселые люди. И что характерно, Ане откуда-то известны песенки "Магаданцев", Гриши Бальбера и Кости Беляева, которого в этих краях зачем-то называют Бродским! Высоцкий есть? - Есть. А Бродский?.. В отличии от начитанных мартышек в претенциозном мерседесе. Из их яичек в дальнейшем и повылупится поколение заек, заглушающих вонец дезиками, и способных только хвалить все подряд, то есть не ценить ничего.
Иногда, прямо во время урока, Гарриман и Аня напевают вполголоса на задней парте:
"Костер давно погас, а ты все слушаешь,
Ночное облако скрыло луну.
Я расскажу тебе, как жил с цыганами
И как ушел от них, и почему."
В девичьем, очень здоровом лице этой девочки можно разглядеть несколько поколений честных тружеников, не способных на подлость ни по отношению к ближнему, ни к Империи, не унизивших звание советского гражданина ни в малом, ни в великом, и равнодушных к одежде затравленных масс Америки джинсам.
В кабине Яшиной "антилопы-гну" она, конечно, не окажется, скорее в кабине подъемного крана, или за рулем троллейбуса. С такою нежной кожей...
"Обо всем этом ей надо рассказать. Все это надо с нею как-нибудь обсудить", - волнуется Гарриман, сердито обстреливая взглядом проезжую часть. Он отшвыривает окурок жестом гангстера из кинофильма "Жил-был полицейский" и возвращается во двор. Прошло всего пять минут.
Но за эти пять минут успел испариться вместе с бакенбардами Кунц. Пошел смотреть домой какой-то фильм. В телевизоре кино - хоть смотри, хоть пей вино! Можешь даже покурить и щей покушать.
Остались двое. Гарриман предлагает им пойти "за сарай" - al fresco на оштукатуренной стене бывшего "облпроекта". Когда-то рядом с этим особнячком избушка стояла, в избушке горел огонек. Говорили, что там проживает с дочерью Бешеный. Память не сохранила о нем ничего, кроме клички-фамилии. Она и вспыхивает иногда, точно испорченная неоновая надпись через дорогу:
Б
Е
Ш
Е
Н
Ы
Й
За сараями, то есть уже за гаражами тоже никого нет. Лампочка над общим верстаком не светит. Должно быть, ее выкручивают и убирают под замок.
Прошлой зимой черт дернул Джокера изобразить на уроке биологии, что бы вы думали - половой акт. По фотографии, что показал ему мельком мальчик Женя Лобковец. В дальнейшем он повесился. Подглядывать в реальной жизни Джокеру было не за кем, и он запомнил только ножищу хуны, закинутую на плечо штрыка. Так вот, что они имеют ввиду, когда поют: "Put your head on my shoulder"! Гарриман сделал зарисовку по памяти, и показал ее Наташе Удвох. Та мгновенно ощерила лисью морду, хапнула порно, и на большой перемене отволокла картинку, не скрывая шадэнфройде - классному руководителю Юхимович. Гарриман настроился на худшее. Снисхождения от этого молодящегося блядва в шиньоне ожидать было нельзя.
И тогда молодой художник решил заболеть. Пил, как дурак, стаканами холодную воду, стоял в ванной комнате на цементном полу босой, потом долго слоны слонял по двору без шарфа и шапки. Когда того потребовал мочевой пузырь - заглянул за гаражи. Шо же он там увидел? "Пир нищих". Верстак ломился от бутылок с "мулякой", как в фильме ужасов. Оргия живых мертвецов-алкоголиков. Домашний тиран и басист-неудачник Зэлк занимался любимым делом - бухал на улице. Мрачное существо по прозвищу Патэр, без лишних слов составляло ему компанию. Зэлк протянул пол-литру грустному от собственной неосторожности Джокеру. Тот отказался - мол, мне сейчас не до этого. Потом Зэлк напиздит Шульцу, что Джокер очканулся выпивать, потому, что еще шнурок, что якобы, его перепугал, двигая париком в полумраке Патэр, и тому подобный вздор. Шульц злорадстововал.