А потом Кейн расплел объятья, дав свободу их опустошенным телам, и поцеловал ее. — Жди здесь, когда я вернусь. Ты в безопасности, — чтобы отыскать наш след, им потребуется дневной свет. Я отыщу тропу вниз, к реке, раньше. До следующего рассвета мы навсегда попрощаемся с границами Андалара и его безумными обычаями.
* * *Когда Кейн, наконец, обнаружил ту тропу в ущелье, относительно которой был точно уверен, что Хаин сумеет спуститься, наступило позднее утро. Они могли бы какое-то время двигаться вдоль реки, — сбивая с толку погоню, — прежде чем он смастерит плот, что унесет их за пределы земли Андалара. Несмотря на то, что в сравнении с тем, чем Кейн поделился с Хаин, путь к спасению яснее ничуть не стал, Кейн знал, что их шансы хороши, как никогда. Аккуратно Кейн пошел по своим следам к валунам, где укрыл ее.
Сначала Кейн попытался убедить себя, что сбился со своих ориентиров, но затем он обнаружил послание, которое Хаин нацарапала на камне.
„Я не могу допустить, чтобы из-за моего греха мой город оказался разрушен. Иди своей собственной дорогой, Кейн. Ты чужак, Ингларн простит“. Кейн исторг бессвязный рык боли, и уставился в сторону Андалара зловещим взглядом.
Сломя голову Кейн устремился по ее следу, моля об оседланной лошади, надеясь, что какой-нибудь глупец вдруг преградит ему путь. Он обнаружил место, где Хаин повстречала их преследователей, и кони развернулись и помчались галопом назад в Андалар.
Но к тому времени, как он доковылял до места, откуда стали видны стены Андалара, небо очернил погребальный костер короля Луйстерена VII со всем его двором.
* * *Небо почернело от ночи и угрюмой бури, когда главарь окончил свою сказку. Сквозь спутанные ветви баньяна их настигал дождь, шипел в костре. Они разглядывали руины Андалара Проклятого и дрожали, не только из-за дождя.
— Так значит, легенда оказалась права? — спросил главаря один из разбойников. — В результате святотатства, совершенного чужеземцем, Ингларн разрушил город?
— Нет. Их бог пощадил город, — резко ответил ему Кейн. — Но я вернулся со стотысячной армией. И во всем Андаларе я не оставил камня на камне, не пощадил ни единой души.
Мизерикордия
В тесной комнате стоял аромат увядших цветов и любви, еще более вялой.
Тамаслей с раздражением встряхнула агатовую бутылочку своих любимых духов, обнаружив, что она опустела. Длинными ногами прошагав через спальню, она откинула шелковую занавеску и швырнула бутылочку в окно. Она глубоко вздохнула. Холодный горный воздух сморщил ее нагие соски. Где-то в отдалении бутылочка разбилась о камень.
— Я не стану любить труса, — сказала она в ночь.
Джосин беспокойно заворочался в ее кровати. Агатовая бутылочка ароматических масел была одним из его подарков. Он сделал его накануне той ночи, когда убил ее прежнего любовника.
— Я сделаю все, что ты пожелаешь. Ты знаешь это.
— Знаю? — Тамаслей саркастически рассмеялась и осмотрела свое отражение в зеркале туалетного столика. Ее блестящие черные волосы свисали свалявшимися прядями. Она перебросила их завитки назад, через белые плечи и собрала на затылке отделанным золотом шнуром. Пока ее сильные пальцы давили ягоды белладонны об ониксовую ступку, Тамаслей созерцала свои глаза.
В волнении Джосин поднялся. Он стоял позади нее, пряча от зеркала внезапный спад возбуждения.
— То, что ты просишь — смерть.
— То, что я прошу — опасно. Риск. Ведь ни один мужчина не спрячет лицо и не уползет на брюхе в ответ на простую просьбу своей дамы?
— Ты просишь — требуешь, — Джосин понизил голос, бросив взгляд в открытое окно, — чтобы я выкрал корону герцогов Харнстерма у клана Варейшеев.
— Они украли ее довольно легко, когда милорд Лональ оказался настолько глуп, что возглавил поход против них.
— Сорвать корону с окровавленной башки мертвеца — далеко не то же самое, что кража из преступной твердыни.
— Ты всегда говорил — ты самый ловкий вор во всем Кросанте, — Тамаслей обнаружила выбившуюся ресничку, безжалостно вырвала ее.
— Я такой и есть, — заверил ее Джосин.
— Это всего лишь захудалая старая крепость, — напирала на него Тамаслей, — неотесанная банда грабителей.
— Которая держит эти горы под своим господством со времени убийства короля Джанисавиона десять лет назад, — напомнил ей Джосин.
— Тот, кто носит корону, может предъявить права на власть в Харнстерме, — Тамаслей размышляла вслух. — Наш незабвенный герцог был убит, не оставив прямого наследника. Пройдут годы, прежде чем Кросанте устанет от всех интриг и лишится всех претендентов. То, что желает народ сейчас — это власть, точнее, гарантия власти, символ власти. Мне не нужно напоминать тебе, что мой собственный род — один из древнейших в нашем городе, несмотря на наше умаление за время этих последних гражданских волнений.
С короной герцогов — и в союзе с человеком, достаточно отважным, чтобы вырвать ее у горных разбойников… — Тамаслей надушила ложбинку между грудей.
— Варейшеи хорошо сторожат украденные ими сокровища.
— А ты говоришь, что ты вор.
— Я говорю, что я — твой возлюбленный.
— А я говорю, что не стану любить труса.
Джосин пожал широкими плечами. Его усы изобразили в зеркале печальную улыбку. Он взобрался так высоко. Осмелится ли он взобраться еще выше? Он был лучшим. Среди воров. Среди любовников. Среди честолюбивых искателей приключений. Среди них всех — именно он. Пойти против Варейшеев? Ни один человек никогда не брал верх над ними.
— Ты получишь эту корону, — пообещал Джосин.
— А ты получишь мою любовь.
* * *Это случилось две недели спустя.
Два ворона прокаркали в ее окне.
Тамаслей наконец проснулась. Она вылезла из холодной постели. На оконном карнизе валялся сморщенный комок мышц.
Она поняла, что это сердце ее любовника еще раньше, чем узнала, что его голова водружена на кол прямо за стенами Харнстерма.
1. Четыре имени кровью
— Мне сообщили, — сказала Тамаслей полуслепому фонарщику, — что за определенное количество золота здесь, в закоулках Харнстерма, можно добиться исполнения самых причудливых своих желаний.
Фонарщик подрезал фитиль и поджег его. Закрыв ромбообразную панель, он слез со своей подставки и поднял бидон с маслом. От него воняло маслом и копотью, и казалось, что поджечь старика и его оборванное одеяние способна случайная искра.
— Есть много желаний.
— Мое желание — поговорить с одним человеком. Его имя Кейн.
— Мертв. Мертв, так я слышал. Уже много лет, как мертв. — Тамаслей пересчитала золотые монеты, пересыпав их из одной ладони в другую. Джосин как-то сообщил ей, что старый фонарщик знает о делах преступного мира Харнстерма больше, чем все его жители. — Но с другой стороны, — сказал фонарщик, резко сдвинув наглазную повязку и пожирая глазами пригоршню золотых монет, — возможно, я знаю кого-то, кто, возможно, знает, где, возможно, находится Кейн.
Тамаслей позволила золотой монетке выпасть из ее пальцев. Она укатилась в кучу лошадиного навоза возле грязных сапог старика.
— Когда я поговорю с Кейном в моих покоях в особняке Тамейраль, — сказала она, кивнув в сторону пребывающего в запустении района, где некогда обреталось богатство Харнстерма, — ты получишь в придачу к этой пять звонких золотых.
Как только она развернулась, фонарщик принялся копаться в поисках монеты. — Если ты переживешь это свидание, — пробормотал он себе в бороду.
* * *Тамаслей бросила плащ служанке и вошла в личные покои. Она обратила внимание на дерьмо, испачкавшее ее сапоги и решила, что ванна избавит ее ноздри от зловония улиц. Но сначала, чтобы унять волнение — выпить.
Прошествовав к графину бренди на серванте, Тамаслей стала себе наливать — признак вынужденной спешки, — когда заметила, что один бокал из хрустального набора пропал. В раздражении она окинула взглядом комнату, будучи уже готовой отругать слугу, который не помыл и не вернул на место бокал, — или к более грубой брани, если он окажется разбит.
Бокал, нетронутый и опорожненный только что, находился в руке, почти поглотившей его. Тамаслей расплескала бренди на сервант, уставившись с разинутым ртом на человека, который наблюдал за ней из теней ее комнаты.
Он был огромен, — ей казалось невероятным, что она не заметила его тотчас при входе в комнату, пока она не подумала о том, как хищные звери словно сливаются с окружающей их обстановкой. Он был одет во все черное, от высоких сапог и кожаных штанов до плотно облегающей кожаной куртки. Он оперся о стену, а из-за его правого плеча выглядывал тем временем эфес меча, демонстрируя на фоне темных панелей сложную филигранную работу. Коротко бритая борода смягчала черты жестокого лица, но холодные голубые глаза, изучавшие ее из тени, заставили Тамаслей подавить трепещущий в глотке крик.
— Я налью? — предложил Кейн.
Вернув самообладание, Тамаслей обещала себе как следует разобраться со слугой, не удосужившимся сообщить ей о присутствии Кейна. — Ты пришел сюда быстро.
— Дурные вести быстро распространяются, — Кейн наполнил бокалы бренди. Вблизи его размеры представились даже более угрожающими, отчего безупречная грация его движений стала еще более зловещей.
— Ты Кейн, — интонация Тамаслей не была вопросительной. — Джосин рассказывал мне о тебе. Он называл тебя своим другом.
— Человек, подававший большие надежды, — и, как можно было думать, достаточно трезвого ума, чтобы не пытаться красть у клана Варейшеев. Я пью за покойного товарища.
— А я — за возлюбленного, — Тамаслей чуть прикоснулась губами к своему бокалу. — Я полагаю, ты догадываешься, зачем я позвала тебя сюда.
Глаза Кейна внимательно смотрели над краем его бокала.
— Джосин рассказывал мне, что ты лучший, самый лучший. Он сказал, что точно так же как он — величайший из воров, потому что крадет ради самого азарта, так и ты — величайший из убийц, потому что убиваешь людей ради удовольствия.
— И ради платы, — напомнил ей Кейн.
— Говорят, что за десять марок золотом у тебя можно купить жизнь, — жизнь любого.
Кейн поставил свой стакан. Тамаслей заглянула ему в глаза, и иного ответа не потребовалось.
— Я желаю купить жизнь, — сказала она. — Четыре жизни.
Она отстегнула с пояса платья ключ и отперла окованную железом дверь массивного дубового шкафа. Оттуда она извлекла пару кожаных кошелей. Держа по одному в каждой руке, она принесла и положила их на сервант. Вернувшись к шкафу, она положила рядом с первой парой еще два тяжелых кошелька. Графин и хрустальные бокалы отзывались на приглушенный звон золотых монет чудесными криками.
— В каждом кошельке — десять марок золотыми монетами. За каждый кошелек я требую жизнь. Когда будут отняты четыре жизни, эти четыре кошелька станут твоими, — ее улыбка испытывала его. — Или ты намереваешься взять их у меня сейчас?
— Я пришел сюда не красть, — заверил ее Кейн.
— Потому что даже убийцы имеют свой кодекс, — и свое чувство достоинства, также как воры вроде Джосина.
— Определенные правила игры необходимы, — ответил Кейн. — Иначе это не игра. Для настоящего мастера богатство — не цель. Если я назначаю гонорар за выполнение некого задания, я не приму этот гонорар, пока не исполню его. Взять гонорар силой, — или взяться за задание без уверенности, что оно будет выполнено, — было бы бессмысленно, скучно.
— Значит, ты ВОЗЬМЕШЬСЯ за задание?
— Обыденное мне скучно, а эта задача уже выходит за рамки обыденного. Тебе остается назвать имена четверых, чьи жизни ты просишь, и задача будет решена.
— Джосин однажды рассказал мне, что соответствующий этикет достаточно сложен, — сказала Тамаслей. — Я, в свою очередь, считаю важным делать дела правильно. — Она сунула руку за голенище и обнажила кинжал с узким клинком. Приставив его острие к своему большому пальцу, Тамаслей пустила яркий ручеек крови. Пользуясь кинжалом как пером, на каждом кожаном кошеле она кровью написала имя. ВЕНВОР. ОСТЕРВОР. СИТИЛЬВОН. ПУРИ АЛ И.
— Клан Варейшеев, — на лице Кейна отразился интерес.
— Клан Варейшеев, — глаза Тамаслей были так же безжалостны, как и Кейна. — Они убили моего возлюбленного. Я хочу их жизни.
— Я впечатлен, — улыбка Кейна выражала некую скрытую насмешку.
— Далее, — Тамаслей тщательно подбирала слова, — есть дело, касающееся некой короны, которую любимый Джосин пытался украсть для меня. Если ты случайно наткнешься на корону герцогов Харнстерма после того, как Варейшеи не будут больше нуждаться в ней, я заплачу тебе очень щедро.
— Пусть будет так, — согласился Кейн. — Ты купила четыре жизни, — и корону. Я собирался этой ночью завершить другое дело, но вместо этого уделю неотложное внимание этой задаче.
— Ты убедишься, что я умею быть очень благодарной, — обещала Тамаслей.
2. Крепость страха
Расположенный к северо-западу от Южных Королевств Кросанте был густо покрытым лесами, гористым краем множества маленьких деревень, обычно пребывающих под защитой крепостей сюзеренов. За многие годы некоторые из этих теснящихся друг к другу деревень срастались в укрепленные города под общим управлением владетеля замка, который соперничал теперь за власть с городскими мэрами. Таким городом был Харнстерм, надежно изолированный глубокими долинами и скалистыми вершинами гор Альтанстанд, город, тем не менее, богатый и сильный, поскольку вырос на главных торговых путях через горные перевалы и границу.
Это была страна, где верховную власть было трудно удерживать, и только сильнейшим из королей удавалось успешно управлять богатыми городами и защищенными горами крепостями могущественных владетелей. Со времени убийства короля Джанисавиона, случившегося десять лет назад, Кросанте знал лишь анархию и гражданскую войну, которая грозила затянуться навечно. Вне пределов защиты городских стен Кросанте представлял из себя не знающую закона дикую местность, опустошаемую личными армиями могущественных владетелей и разоряемую мародерствующими бандами преступников. Часто различие между ними было несущественным, если его вообще было возможно провести: подходящим примером тому были Варейшеи. Большинство было убеждено, что цитадель Альтарн защищала главный перевал через горы Альтанстанд между Харнстермом и границей за века до того, как Харнстерм вырос в город. Другие легенды, под стать легковерию слушателя, намекали на то, что каменная крепость всегда хмурилась с обрыва, что древние стены возвели над более старыми стенами и еще более старыми фундаментами, — монастыря, заброшенного по неизвестным причинам, храма забытого божества, замка, возведенного и рухнувшего в эпоху, утерянную для истории, может быть, даже дочеловеческого строения из числа руин Старой Земли. Какова бы ни была ее история, цитадель Альтарн не была приятным местом, и властители Харнстерма не замедлили с переносом центра своей власти в новый замок, построенный на торговых путях чуть дальше в землях Кросанте, который со сменой поколений стал городом Харнстерм. Цитадель Альтарн, при своей несомненной стратегической важности, осталась под властью Харнстерма, — должность командующего крепостью и ее гарнизон обычно жаловались младшим отпрыскам правящей династии.
Это не удерживало младших сыновей, замышлявших убийство с целью овладения не принадлежащим им. В спокойные годы короля Джанисавиона никому не показалось необычным, что Лональ, герцог Харнстермский, передал командование Альтарном незаконнорожденному брату Варейшею. Вероятно, бесчинства Варейшея вскоре потребовали бы вмешательства, даже не случись гражданская война, и наступившая в результате анархия развязала Варейшею руки в деле удовлетворения своих деспотических прихотей. Перевалить горы Альтанстанд значило пройти под Альтарном; там, где предыдущие стражи собирали налоги и пошлины, Варейшей брал все, что желал. Беспредел продолжался, и, когда караваны стали появляться все реже, Варейшей обратил внимание на близлежащую сельскую местность и деревни, распространив свои грабежи до самой тени стен Харнстерма. Наконец Лональ возглавил поход против мятежного сводного брата. Немногие из его армии вернулись с рассказами о кровавой резне под мрачными вершинами; Лональ не вернулся вовсе.
Варейшей вполне мог предъявить права на власть в Харнстерме, переживи он своего сводного брата надолго. Народные баллады гласили, что Лональ нанес Варейшею смертельную рану, что их скелеты лежат на поле битвы, сцепившись в вечной схватке. Те, кто, по их утверждению, сражались в битве, клялись, что Варейшей ускакал невредимым. Как бы то ни было, после той битвы Варейшея больше не видели, и кто-то говорил, что он умер от ран, а кто-то — что он исчез из своих покоев бурной безлунной ночью. Немногие намекали, что знать правду о судьбе Варейшея могут его дети, но об этом никогда не говорили громче, чем шепотом, и обычно не повторяли.
Последние годы цитадель Альтарн принадлежала клану Варейшеев. Их было четверо. Старшим сыном был Венвор, могучего сложения мужчина, внушающий страх в битве. Ситильвон, единственная дочь, обладала коварным умом, а ее яды были еще коварнее. Остервор, ее младший брат, имел долю талантов Венвора и долю — Ситильвон, и поворачиваться к нему спиной было не слишком мудро. Четвертый, Пуриали, был сводным братом, рожденным от девушки, которую Варейшей насильно забрал из одинокой горной хижины; Пуриали был единственным из его бастардов, о котором Варейшей сознательно заботился, и кто-то говорил, что то было из-за любви к его матери, а кто-то — из страха перед ней. Это могло быть из-за страха перед Пуриали, ибо мать направила его стопы на еще более темные тропы.