Так все и было.
С поправкой на метафоричность.
69Крамли пришел в полдень и застал меня у телефона.
— Собираюсь позвонить на студию и договориться о встрече, — сказал я.
— С кем?
— С тем, кто окажется в кабинете Мэнни Либера, когда зазвонит белый телефон на огромном столе.
— А потом?
— А потом пойду сдаваться.
Крамли посмотрел на холодные волны прибоя за окном.
— Иди-ка освежи голову, — сказал он.
— Так что же нам делать?! — воскликнул я. — Сидеть и ждать, пока они не выломают дверь или не выйдут из моря? Я не могу сидеть без дела. По мне, так лучше умереть.
— Дай-ка мне!
Крамли схватил трубку и набрал номер.
Дождавшись ответа, он едва сдержался, чтобы не перейти на крик:
— Я вполне здоров. Закрой мой больничный. Вечером буду на работе!
— И это в тот момент, когда ты мне так нужен, — сказал я. — Предатель.
— Предатель, черта с два! — Он с грохотом бросил трубку на рычаг. — Я — стремянный!
— Кто-о-о?
— Вот кем я был всю неделю. Ждал, когда ты пролезешь в дымоход или свалишься с лестницы. Стремянный. Парень, который держал поводья, когда генерал Грант спрыгивал со своей лошади. Тайком пробираться на заупокойные службы и читать подшивки старых газет — это все равно что спать с русалкой. Пора помочь моему коронеру.
— А ты знаешь, что слово «коронер» означает всего лишь «при короне»? Парень, который выполнял поручения короля или королевы. Корона. Король. Коронер.
— Черт побери! Мне надо позвонить в телеграфное агентство. Дай-ка трубку!
Раздался телефонный звонок. Мы оба вздрогнули.
— Не поднимай, — сказал Крамли.
… Восьмой звонок. Десятый. Наконец я не выдержал. И снял трубку.
Сперва в ней слышался только шум электрических волн, накатывающих на берег где-то на другом конце города, где невидимые капли дождя падали на неумолимые плиты надгробий. А затем…
Я услышал тяжелое дыхание. Словно где-то, за много миль отсюда, хлюпала огромная черная квашня.
— Алло, — отозвался я.
Молчание.
Наконец тягучий, вязкий голос, голос, идущий из глубин искореженной плоти, произнес:
— Почему ты не здесь?
— Никто не звал меня, — ответил я дрожащим голосом.
Я слышал тяжелое дыхание, словно доносящееся из-под толщи воды, как будто кто-то тонул в своей собственной ужасной плоти.
— Сегодня вечером. — Голос становился все тише. — В семь. Ты знаешь где?
Я кивнул. Глупец! Я кивнул!
— Хорошо… — медленно проговорил голос из глубины, — это было так давно, так далеко… отсюда… поэтому… — Голос стал печален. — Прежде чем я уйду навсегда, мы должны, о, мы должны… поговорить…
Послышался шумный вздох, и голос исчез.
Я сел, не выпуская из руки трубку, крепко зажмурив глаза.
— Кто это был, черт возьми? — спросил Крамли у меня за спиной.
— Не я ему позвонил, — проговорили мои губы. — Он сам позвонил мне!
— Дай-ка мне!
Крамли набрал номер.
— Я по поводу больничного… — начал он.
70Студия была наглухо закрыта: там царили опустошение, темнота и смерть.
Впервые за тридцать пять лет у ворот стоял всего один охранник. Ни в одном из зданий не горел свет. Лишь несколько фонарей освещали перекрестки аллей, которые вели к собору Парижской Богоматери, если он все еще стоял на месте, мимо исчезнувшей навсегда Голгофы, и упирались в ограду кладбища.
«Господи, — подумал я, — вот они, мои два города. Только ныне они оба холодны, оба темны, между ними нет никакой разницы. Стоят бок о бок, города-близнецы: в одном царят лужайки и холодный мрамор, в другом, по эту сторону, — человек: мрачный, жестокий, все презирающий, как сама Смерть. Он повелевает мэрами и шерифами, полицией с ее ночными псами, телефонными сетями, протянувшимися к банкам Восточного побережья».
Наверное, я был единственным живым существом на всем пути, по которому я шел, дрожа от страха, из одного мертвого города в другой.
Я подошел к воротам.
— Ради бога, — произнес за моей спиной Крамли, — не делай этого!
— Я должен, — ответил я. — Чудовищу известно, где находится каждый из нас. Он мог бы прийти в дом к тебе, или к Констанции, или к Генри и нас уничтожить. Но теперь, мне кажется, он этого не сделает. Кто-то окончательно выследил нас и сделал это для него. Согласись, нет никакого способа его остановить. Ни одного доказательства. Никакого закона, чтобы его арестовать. Нет такого суда, который бы выслушал нас. И нет такой тюрьмы, которая бы его приняла. Но я не хочу, чтобы меня вышвырнули на улицу или прибили в собственной постели. Господи, Крамли, я не могу томиться и ждать. В конце концов, ты же слышал его голос. Не думаю, что он может отправиться куда-либо, кроме как на тот свет. Его постигло что-то страшное, и ему нужно поговорить.
— Поговорить! — вскричал Крамли. — Что-то вроде «Сиди смирно, пока я не трахну тебя по башке»?!
— Поговорить.
Я стоял в воротах и смотрел на длинную улицу впереди.
Стояния Крестного пути:
Стена, от которой я убегал в канун Дня всех святых.
Гринтаун, где мы с Роем по-настоящему жили.
Павильон 13, где была создана и разрушена фигура чудовища.
Столярная мастерская, где был спрятан гроб, а позже сожжен.
Комната Мэгги Ботуин, по стене которой скользил силуэт Арбутнота.
Столовая, где апостолы от кино преломляли черствый хлеб и пили Христово вино.
Голгофа, которой ныне нет, и звездный круг, вращающийся над нею, и Христос, давным-давно второй раз сошедший в могилу, так что чудо с рыбой уже не повторится.
— К черту все, — сказал Крамли у меня за спиной. — Пойду с тобой.
Я отрицательно покачал головой:
— Нет. Ты что, хочешь неделями и месяцами бродить кругом в поисках чудовища? Он будет прятаться от тебя. Сейчас он открылся мне, быть может, затем, чтобы рассказать о пропавших людях. Ты что, намерен получить разрешение на вскрытие сотни могил за этой стеной? Думаешь, город даст тебе в руки лопату и позволит откопать Иисуса, Кларенса, Грока и Дока Филипса?! Мы никогда их больше не увидим, если только Человек-чудовище не покажет нам. Так что подожди у входа на кладбище. Обойди вокруг квартала раз восемь-десять. Может, я выскочу с криками из каких-нибудь ворот, а может, просто выйду.
— Ладно. — Голос Крамли звучал тоскливо. — Иди, пусть тебя убьют! — Он вздохнул. — Эх! Черт! Держи.
— Пистолет? — воскликнул я. — Я боюсь оружия!
— Возьми. Положи пистолет в один карман, а пули в другой.
— Нет!
— Бери! — Крамли сунул мне пистолет в руку.
Я взял.
— Возвращайся целым и невредимым!
— Слушаюсь, сэр, — ответил я.
Я вошел внутрь. Киностудия приняла на себя мой груз. Я почувствовал, как она прогнулась в ночи под моей тяжестью. В любое мгновение последние из оставшихся зданий могли, словно подстреленные слоны, рухнуть на колени; их гниющее мясо достанется собакам, кости — ночным птицам.
Я пошел по улице, все еще надеясь, что Крамли окликнет меня. Тишина.
У третьей аллеи я остановился. Мне захотелось взглянуть в сторону, туда, где был Гринтаун, штат Иллинойс. Но не стал. Если его башенки, эркеры, игрушечные мансарды и винные погреба уже срыты экскаваторами и пожраны термитами, я не буду на это смотреть.
На здании администрации горел всего один маленький фонарь.
Дверь была не заперта.
Я сделал глубокий вдох и вошел.
Дурак. Идиот. Кретин. Маразматик.
Я бормотал эту литанию, поднимаясь наверх.
Я взялся за ручку двери. Заперто.
— Слава богу!
Я уже собрался было бежать, как вдруг…
Щелкнули механизмы.
Дверь кабинета медленно распахнулась.
«Пистолет», — подумал я. И нащупал в одном кармане оружие, в другом — патроны.
Я сделал полшага вперед.
Кабинет освещала лишь лампа над картиной, висящей на противоположной от меня, западной стене. Я пошел вперед, бесшумно ступая по полу.
Вокруг были все те же пустые диваны, кресла и огромный пустой стол с единственным телефоном.
И большое кресло, которое на сей раз не пустовало.
Я слышал его дыхание во тьме — долгое, медленное и тяжелое, как дыхание громадного животного.
И смутно различимая, массивная фигура человека, сидящего в этом кресле.
Я споткнулся о стул. От этого удара мое сердце едва не остановилось.
Я украдкой взглянул на фигуру в дальнем конце комнаты и ничего не разглядел. Его голова была опущена, лицо оставалось в тени, большие руки и огромные, как лапы, ладони были вытянуты вперед и покоились на столе. Вздох. Вдох-выдох.
Голова и лицо Человека-чудовища поднялись, обратившись к свету.
На меня уставились горящие глаза.
Он колыхался, как огромное черное тесто под паром.
Массивная плоть стонала, когда фигура поворачивалась.
И большое кресло, которое на сей раз не пустовало.
Я слышал его дыхание во тьме — долгое, медленное и тяжелое, как дыхание громадного животного.
И смутно различимая, массивная фигура человека, сидящего в этом кресле.
Я споткнулся о стул. От этого удара мое сердце едва не остановилось.
Я украдкой взглянул на фигуру в дальнем конце комнаты и ничего не разглядел. Его голова была опущена, лицо оставалось в тени, большие руки и огромные, как лапы, ладони были вытянуты вперед и покоились на столе. Вздох. Вдох-выдох.
Голова и лицо Человека-чудовища поднялись, обратившись к свету.
На меня уставились горящие глаза.
Он колыхался, как огромное черное тесто под паром.
Массивная плоть стонала, когда фигура поворачивалась.
Я протянул руку к выключателю.
Рана-которая-была-ртом растянулась и обнажилась.
— Не надо! — Огромная тень протянула свою длинную руку.
Я услышал, как повернулся телефонный диск: один раз, два. Затем жужжание, щелканье. Я повернул выключатель. Света не было. Запоры двери снова вернулись на место.
Молчание. А дальше…
… раздался шум втягиваемого воздуха, затем столь же шумный выдох:
— Ты пришел… устраиваться на работу?
«Что?» — подумал я.
Огромная тень подалась вперед и исчезла в темноте. Я смотрел на нее, но не видел глаз.
— Ты пришел, — прошелестел голос, — чтобы встать во главе студии?
«Я?!» — подумал я. А голос продолжал, выговаривая слог за слогом:
— … Нет теперь никого, кто годится для этой работы. Это целый мир, который ищет своего хозяина. Целый мир на нескольких акрах земли. Когда-то здесь росли апельсины, лимоны, пасся скот. Скоты и теперь здесь. Ну да бог с ними. Все это твое. Я дарю этот мир тебе…
Безумие.
— Подойди, взгляни, чем ты теперь владеешь!
Он сделал жест своей длинной рукой. Прикоснулся к невидимому диску телефона. Зеркало позади стола отодвинулось, распахнув широкий проход, откуда потянуло подземным холодком, и я увидел туннель, ведущий вниз, в пещеру.
— Сюда! — прошептал голос.
Тень вытянулась и повернулась. Вращающееся кресло пронзительно скрипнуло, и вдруг тень исчезла — ее не было теперь ни в кресле, ни за креслом. Передо мной простирался стол, пустой, как палуба гигантского корабля. Тяжелое зеркало начало медленно закрываться. Я бросился вперед, испугавшись, что, когда оно закроется, тусклые огни погаснут совсем и меня поглотит темнота.
Зеркало продолжало скользить. Я увидел в нем свое лицо, искаженное паникой.
— Я не могу идти за вами! — крикнул я. — Мне страшно!
Зеркало застыло на месте.
— Ты же был там на прошлой неделе, — прошелестел голос. — Что же сегодня? Вскрыл могилу. Мою могилу.
Теперь его голос был похож на голос моего отца, когда он таял на смертном одре: отец жаждал смерти как подарка, но ему пришлось томиться не один месяц, прежде чем умереть.
— Переступи порог, — спокойно произнес голос.
«Господи, — подумал я, — эта фраза знакома мне с шести лет. Призрак, манящий из зазеркалья. И вот певица, привлеченная мягкостью голоса, прислушивается к нему, касается зеркала, и оттуда появляется рука, которая поведет ее вниз, в подземелья, и похоронная гондола покачивается на черной воде канала, и Смерть стоит у руля. Зеркало, шепот, пустынное здание оперы, и где-то вдали слышится пение».
— Я не могу двинуться, — сказал я. И это было правдой. — Я боюсь. — Мой рот словно наполнился песком. — Вы ведь давно умерли…
Он — силуэт по ту сторону зеркала — покачал головой:
— Не так-то легко быть мертвым и при этом жить под сводами киноархива, уходящего в глубь могил. Содержать людей, которые знают ничтожно мало, платить им много и убивать их, если не справились с работой. Смерть после полудня в павильоне тринадцать. Или смерть в бессонную ночь по ту сторону ограды. Или здесь, в этом кабинете, где я часто спал в широком кресле. Так что же…
Зеркало задрожало — то ли от его дыхания, то ли от прикосновения, я не знаю. Кровь застучала у меня в ушах. Стекло отразило эхо моего голоса, мальчишеского голоса:
— А нельзя ли нам поговорить здесь?
И снова послышался печальный полувздох-полусмех:
— Нет. Нам предстоит большая экскурсия. Ты должен знать все, если собираешься занять мое место.
— Но я не хочу! Кто сказал, что я собираюсь?
— Я сказал. Я это говорю. Послушай, мне лучше быть мертвым.
Потянуло сыростью, пахнущей целлулоидом старой кинопленки и влажной землей могил.
Зеркало, скользя, вновь отодвинулось в сторону. Послышался звук тихо удаляющихся шагов.
Я напряженно вгляделся внутрь, в туннель, слабо освещенный тусклыми аварийными лампами на потолке.
Человек-чудовище, словно огромная тень, медленно сходил вниз по наклонному полу и вдруг обернулся.
Он пристально посмотрел на меня своими до невозможности безумными, невероятно печальными глазами.
Он кивнул головой в сторону наклонного коридора, теряющегося в темноте.
— Что ж, если не можешь идти, беги, — прошептал он.
— Бежать от кого?
Его губы влажно причмокнули, и наконец он произнес:
— От меня! Я всю жизнь бегал! Что, думаешь, я не могу догнать тебя? Господи! Притворись! Вообрази, что я по-прежнему силен, что обладаю все той же властью. Что я могу убить тебя! Сыграй, будто тебе страшно!
— Но мне страшно!
— Так беги! Черт тебя побери!
Он поднял кулак и ударил по стене, стряхнув с нее тени.
Я побежал.
А он за мной.
71Это была жуткая притворная погоня, сквозь подземелья, где покоились коробки с фильмами, к каменным склепам, где покоились кинозвезды из всех этих фильмов, под стеной и сквозь стену, и вот стена уже позади, а я все мечусь по катакомбам, убегая от чудовища, чьи избыточные телеса вот-вот хлынут мне на пятки, я мчусь к могиле, где никогда не лежал Дж. Ч. Арбутнот.
И, убегая, я знал: да никакая это не экскурсия, мой путь имеет конечную цель. Меня не преследовали, меня гнали, как скотину. Но куда?
На самое дно подземелья, где тысячу лет назад стояли мы: Крамли, слепой Генри и я. Я резко остановился, словно ударившись о стену.
Лестница, бывшая основанием саркофага, ждала на месте; вокруг — никого.
Я слышал, как позади в темном туннеле дробно стучат шаги и бушует огненный рев погони.
Я прыгнул на ступеньки, зацепившись за что-то, чтобы туда залезть. Скользя, бормоча жалкие молитвы, я со стоном поднялся наверх, издал крик облегчения и, выскочив из саркофага, с воплем спрыгнул на пол.
Я навалился на дверь склепа, и та широко распахнулась. Выпав из нее и очутившись на кладбище, я стал напряженно всматриваться сквозь лес могил туда, где был бульвар, бесконечно далекий и безлюдный.
— Крамли! — заорал я.
Ни одной проезжающей машины, ни одного припаркованного авто.
— О господи! — простонал я. — Крамли! Где ты?
У меня за спиной, у самого входа в склеп, бешено стучали шаги. Я в отчаянии обернулся.
Человек-чудовище вынырнул из темноты.
Луна освещала в проеме его фигуру. Он стоял, как надгробная статуя, воздвигнутая в память самой себя, под своим же именем, высеченным на камне. На мгновение он показался мне призраком английского лорда, стоящего на пороге сторожки у ворот старинного поместья: он словно просился, чтобы его запечатлели на пленке, а затем в темной комнате погрузили в кислотный раствор, и тогда, по мере проявления, вновь возникнут его неясные очертания — одна рука опирается на дверные петли справа, другая поднята, словно в стремлении отмахнуться от Судьбы, швырнув ее, как шар, через холодное мраморное поле для игры. Вверху, над дверью из холодного мрамора, я снова прочел:
АРБУТНОТ
Наверное, я едва не выкрикнул вслух это имя.
При этом слове он бросился вперед, точно кто-то выстрелил из стартового пистолета. Его крик заставил меня рвануть к воротам. Дюжину раз я натыкался на могилы, отскакивал, опрокидывал вазы с цветами и, крича, бежал дальше с удвоенной скоростью. Одна половинка меня чувствовала себя затравленным зверем, другая видела во всем фарс в духе кистонских фильмов. На одной картинке могучие волны захлестывали одинокого беглеца. На другой за Чарли Чейзом[356] неслось стадо обезумевших слонов. То дико хохоча, то погибая от отчаяния, я промчался по кирпичным дорожкам между могилами и вдруг обнаружил, что…
Крамли не было. Бульвар безлюден.
На другой стороне улицы стояла, распахнув настежь двери, церковь Святого Себастьяна, в ней горел свет.
«Иисус, — подумал я, — если бы только ты был со мной!»
Я бросился туда, ощущая кровь на губах.
Сзади слышался тяжкий грохот неуклюжих шагов и затрудненное дыхание полуслепого, изуродованного человека.
Я примчался к дверям.
Святое прибежище!