Интуиция подсказывает мне, что именно здесь кроется путь, ступив на который, можно нанести Софье тот самый удар. Однако над этим еще предстоит как следует поработать.
Желаю успехов во всех твоих и наших начинаниях.
Во имя Господа Единого и Вездесущего!.
Симон
Тайнопись Z
От Елизара Быка
Вильно
5 января 1497
Симону Черному
в Москве
Дорогой друг!
Не перестаю восхищаться твоим искусством перемещать людей в пространстве и составлять сложную мозаику событий и судеб, которая затем складывается в желанную для нас картину. Ты порой кажешься мне кем–то, похожим на тех бродячих итальянских кукольников, которые, находясь где–то наверху и оставаясь невидимыми, дергают тонкие нити, и ожившие куклы послушно исполняют их волю.
Я полностью согласен с тобой относительно треугольника Бельский — Степан-Четвертинский, больше того настоящим сообщаю тебе, что целый ряд действий в этом направлении уже завершен.
Действительно, не успел Степан приехать к Бельскому, как состояние его лица стало ухудшаться со дня на день так, что он вынужден был немедленно отправляться в Вильно. Как раз за несколько дней до его приезда — как говорится, на ловца и зверь бежит — заглянул ко мне Корнелиус и сообщил, что князь Четвертинский, испытывая особую симпатию и доверие к нашему доктору после столь чудесно проведенного им сеанса откровенного разговора с юной княгиней Елизаветой, обратился к нему с тайной просьбой: не мог бы Корнелиус, имея столь обширный круг богатых и знатных пациентов, помочь ему, Четвертинскому, собрать отряд из опытных и бесстрашных воинов для проведения некой операции, за которую князь готов очень щедро заплатить.
Корнелиус, разумеется, стал отнекиваться, в результате чего ему удалось постепенно выведать у старого князя Четвертинского, зачем ему, собственно, нужен такой отряд и о какой операции идет речь. И тут Четвертинский, особо не скрывая своих замыслов, выложил доктору, раз уж он был свидетелем разговора с княгиней Елизаветой, что как раз те самые разбойники, о которых она упоминала, причинили очень много зла князю, и теперь он хотел бы достойным образом наказать их. Корнелиус резонно возразил, что это, мягко говоря, нереалистический замысел, поскольку, во–первых, неизвестно где эти разбойники находятся, во–вторых, сколько их, и как они вооружены и, в-третьих, захотят ли нанятые князем люди даже за очень большие деньги ввязываться в столь сомнительное предприятие.
Однако, зная о наших планах Корнелиус не стал разочаровывать князя Четвертинского, а уклончиво пообещал ему узнать, что можно в этом направлении предпринять, взяв с князя предварительное обещание, что он никому больше не заикнется об этом деле — дескать, никогда не известно кто может быть связанным с разбойниками и немедленно не донесет им о замыслах князя, что может непосредственно угрожать его жизни.
Мы обсудили с Корнелиусом твое предложение относительно Степана, и он тоже одобрил его. Более того — ты знаешь, какой Корнелиус фантазер и выдумщик по части своих дел — он тут же решил, что лицо, которое он сделает Степану на этот раз должно быть предназначено не только для того, чтобы нравиться женщинам, но и еще для т, ого, чтобы внушать доверие мужчинам. Он взялся также — хотя не раньше чем через три месяца, пока Степан не приобретет новую внешность, представить его князю Четвертинскому как именно того человека, который ему нужен. Затем мы с ним условились, что обдумаем все детали этой операции, после того как Степан выйдет из рук доктора Корнелиуса вновь преображенным. Хочу тебе при случае заметить, что мастерство нашего эскулапа растет: он заверил, что новое лицо, быть может, послужит Степану до самого конца его жизни, заметив при этом с улыбкой: «если, конечно, эта жизнь не будет чересчур долгой». Мы также решили пообещать Степану, в случае если он успешно проведет эту операцию, степень брата шестой заповеди, полагая, что если Четвертинский заплатит Бельскому за услуги его воинов, то, таким образом, ВСЕ деньги, награбленные бандой Антипа, поступят в распоряжение нашего братства…
Как только Степан будет прооперирован и отлежится положенное время, чтобы новое лицо прижилось, мы встретимся с Корнелиусом для обсуждения всех деталей предстоящего дела, которое можно будет начать сразу же после приведения в готовность Степана.
Не буду утомлять тебя деталями, скажу лишь, что князь Четвертинский с нетерпением ждет гостя, которого обещал привести к нему уважаемый доктор Корнелиус.
Желаю тебе успеха в борьбе со столь серьезным противником, который к тому же находится так близко от тебя.
Прошу тебя, друг мой, береги себя и будь осторожен: мы уже не так молоды, как когда–то, и, глядя на седую шевелюру Корнелиуса, я еще раз с грустью осознал это…
Во имя Господа Единого и Вездесущего
Елизар Бык
Февраль 1497 г.
Как только начались февральские морозы княжич Василий, старший сын Великой княгини Софьи, которому через пару месяцев должно было исполнится восемнадцать, затеял обычное княжеское развлечение — зимнюю охоту на белку. Белок в то время в подмосковных лесах было множество, но суть охоты заключалась не в количестве, а в мастерстве — чтобы не повредить маленькую беличью шкурку следовало попасть белке в глаз, что было совсем нелегко, даже для опытного лучника, учитывая, что правила охоты не позволяли бить белку, сидящую на ветке или стволе, а лишь спугнутую егерем, только на лету, в тот момент, когда она перепрыгивает с дерева на дерево.
В отличие от своего отца, Василий с детства очень любил охоту, возможно еще и потому что мать, повидавшая в Европе немало монархов, не раз говорила ему, что единственно достойным развлечением королей и царей может быть лишь охота. Охоту Василий будет любить всю жизнь, и даже смертельно больной, корчась от боли, он попытается последний раз в жизни поехать на охоту…
Но это случится еще не скоро, а сейчас юный Василий лихо мчался верхом, окруженный свитой состоящей из молодых и веселых людей, которая уже не первый раз сопровождала его. Сегодня и сама Великая княгиня изъявила желание побывать на охоте и, прежде чем завтра на рассвете отправиться за белкой, все юное охотничье общество расположилось в специальном охотничьем великокняжеском тереме в лесу в десяти верстах от Москвы. Предполагался, как обычно, роскошный охотничий ужин и не было ничего удивительного в том, что после того, как все было подано егерям и слугам приказали удалиться, поскольку это часто случалось — мало ли о каких интимных тайнах будут говорить за столом столь высокие лица. Так что если даже среди слуг или многочисленных псарей, конюхов, загонщиков и были тайные доносчики Великого князя, они не могли бы донести ему ни о чем подозрительном.
Тем не менее, на самом деле, эта беличья охота была всего лишь предлогом.
Если бы Великая княгиня и ее сын встретились наедине где–нибудь даже не в Кремле, а просто в Москве, с группой столь известных молодых людей, главным среди которых был находящийся на особом учете Патрикеева и его слуг, Владимир Гусев, это немедленно вызвало бы серьезнейшие подозрения.
Но охота — это совсем другое дело и не случайно, как в русской, так и в европейской истории самые тайные и опасные заговоры составлялись именно во время охоты.
Многое уже было решено и оговорено предварительно в частных встречах и несколько раз вся компания этих молодых людей вместе с Василием явно и открыто устраивали в самой Москве празднества и гулянки, вроде взятия снежных крепостей, для того, чтобы всевозможные тайные агенты и доносчики великого князя, прислушивающиеся к каждому слову, убедились, что княжича Василия связывают с этой группой юных шалопаев обычные досужие развлечения и ничего больше.
Впрочем, молодые охотники на белку хорошо все продумали: под благовидными предлогами они выставили у всех дверей и окон своих личных слуг с твердым наказом никого из обслуги терема близко не подпускать.
И не зря.
Если бы до Великого князя дошло что здесь говорили, неизвестно, какими путями двигалась бы дальнейшая русская история.
А говорили вот что.
Опустившись на колени перед сидящим в охотничьем кресле, как на троне молодым князем Василием, рядом с которым стояла слегка бледная, но очень серьезная Великая княгиня Софья, Владимир Гусев, крепко сжимая в руке висящий на шее золотой крестик, торжественно и взволнованно произнес:
— Признавая тебя, Василий Иванович, подлинным и единственным наследником московского престола, будущим Великим князем московским и государем российским, клянусь, не щадя здоровья и жизни, сделать все, что в моих силах, дабы помочь тебе занять подобающее место на московском престоле, а если будет на то воля Господа Всемогущего и ты воцаришься, клянусь служить тебе верно и преданно до последних своих дней. Если же придется принять смерть в борьбе за это правое и справедливое дело, клянусь, выдержав все пытки и муки не выдать никого из тех, кто вместе со мной вступает на этот правый путь, в чем целую этот крест, и да поможет нам всем Господь.
— Признавая тебя, Василий Иванович, подлинным и единственным наследником московского престола, будущим Великим князем московским и государем российским, клянусь, не щадя здоровья и жизни, сделать все, что в моих силах, дабы помочь тебе занять подобающее место на московском престоле, а если будет на то воля Господа Всемогущего и ты воцаришься, клянусь служить тебе верно и преданно до последних своих дней. Если же придется принять смерть в борьбе за это правое и справедливое дело, клянусь, выдержав все пытки и муки не выдать никого из тех, кто вместе со мной вступает на этот правый путь, в чем целую этот крест, и да поможет нам всем Господь.
Следом за Гусевым поклялись служить новому государю дьяк Федор Стромилов, подьячие Афанасий Яропкин и Поярок Урнов, князь Иван Палецкий и Щевья Скрябин.
Василий, слегка волнуясь, поблагодарил их в самых ласковых выражениях, Софья по–матерински перекрестила всех, затем присутствующие помолились.
Чуть позже приступили к обсуждению деловой тактической и стратегической сторон вопроса, и тут Софья открыла присутствующим тайну, известную лишь очень узкому кругу лиц.
Во время Ахматова нашествия в 1480 г. Софья с тремя детьми (Василию тогда как раз исполнился годик), по согласованию с супругом под усиленной охраной выехала на Белоозеро, увозя с собой всю огромную московскую казну, чтобы в случае взятия Москвы она не досталась ордынцам.
Потом, когда стояние на Угре закончилось для Москвы самым успешным образом, Софья с детьми и казной вернулась, но будучи женщиной необыкновенно дальновидной и предусмотрительной, она убедила супруга, что на случай непредвиденных катаклизмов или несчастий надо непременно схоронить определенную часть казны вдали от столицы. Иван согласился, и, таким образом, в Вологде и в Белоозере остались очень большие деньги и находились они под неусыпной и бдительной охраной близких Софье людей из числа тех, что прибыли в ее свите из Рима — уж об этом то она постаралась, а Иван Васильевич, опьяненный победой над ханом Ахматом, не обратил на новые назначения особого внимания.
Таким образом, выходило, что значительная сумма денег и драгоценностей находилась практически в руках Софьи, хотя и далеко отсюда.
Могла ли она еще тогда, после Великого Стояния, укрывая эти деньги, предполагать, что когда–либо они смогут понадобиться для того, чтобы посадить на московский престол в обход всех древних законов и обычаев ее сына, которому в то время едва исполнился год?
Вряд ли кто–нибудь когда–нибудь ответит на этот вопрос. Но так или иначе значительная часть казны находилась далеко на севере и сейчас Софья выстраивала план, в котором эти деньги должны были сыграть решающую роль в занятии московского престола ее сыном.
План был прост.
Гусев и его люди отправятся в Вологду и на Белоозеро с грамотами, подписанными самой Софьей, и захватят хранящиеся там части казны. После того, как их гонец сообщит об успехе операции, Софья и Василий тайно покинут Кремль и направятся в Вологду. Там будет объявлено о том, что отныне наследником престола является Великий князь Василий Иванович, а внук Дмитрий и его мать Елена Волошанка будут преданы анафеме, как отступники и изменники.
На осторожные попытки Владимира Гусева выяснить, как удастся обвинить Волошанку и Дмитрия, Софья уклончиво ответила, что задачей Гусева является взять в свои руки вологодскую и белоозерскую часть казны, а уж остальное пусть он предоставит ей.
Гусеву ничего не оставалось, как поклониться и признать Великую мудрость княгини. Однако он заметил, и Великая княгиня с ним согласилась, что пять человек — это маловато для исполнения столь серьезной миссии. Ведь не исключено, что люди, охраняющие казну, не отдадут ее так просто по одному Софьиному письму…. Надо быть готовым ко всему. Но Софья ответила, что и об этом она подумала.
— Это как раз то, о чем я намеревалась тебя попросить в конце нашей беседы, — сказала она Гусеву и жестом предложила ему отойти в сторону. — Я хочу, Владимир, чтобы ты навестил одного нашего верного слугу и подданного, живущего по ту сторону Угры. — Софья сняла с пальца перстень и протянула Гусеву, — Передай ему это колечко, чтобы он не сомневался, что ты выполняешь мое поручение, он поверит тебе потому, что я своими руками вручила ему когда–то такое же. Его зовут Андрон Аристотелев и, насколько мне известно, он находится в тесной дружбе со многими молодыми дворянами, его соседями. Я думаю, что ты можешь открыть Аристотелеву наши планы и замыслы — он верный и преданный мне человек.
— Я в этом не сомневаюсь, государыня, раз ты изволила однажды уже удостоить его столь высокой награды, — Гусев с восхищением посмотрел на перстень, затем почтительно спрятал его где–то на груди. — Однако позволь мне, государыня, выразить свои опасения — ведь мы совершенно не знаем тех людей — соседей Аристотелева — все ли они преданны так же как он сам?
Софья вздохнула.
— Владимир, — мягко сказала она, — если я поручаю что–то, можешь не сомневаться — все обдуманно и взвешено.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, — склонился низко Гусев, — и сразу после возвращения в Москву выеду на Угру.
— Вот и правильно, было бы очень хорошо, чтобы ты встретился с этими ребятами на масленицу.
Софья действительно знала, что говорила.
Совсем недавно ей удалось снова тайно встретиться с игуменом Иосифом.
В ходе продолжительной беседы, во время которой Софья назвала Иосифу имена главных по ее мнению московских апостолов тайной веры, любимцев своего супруга, священников Дениса и Алексея, привезенных им из Новгорода, Иосиф заверил ее в своей полной поддержке. Если ему удастся собрать достаточно материала, который позволит разоблачить окруживших Великого князя еретиков, которым государь по грешному неведению своему попустительствует, то он, Иосиф, также не жалея здоровья и живота своего, берется убедить Великого князя, что его окружают враги, а княжество находится на краю религиозной войны. Ведь если на московском престоле окажется Дмитрий Внук, воспитанный в окружении одних еретиков, страшно подумать, что будет с православной церковью и с самим княжеством. И когда Софья посетовала ему на немногочисленность молодых людей, которым можно было бы довериться, это именно Иосиф подсказал ей, что возможно такие люди находятся как раз там, на Угре, назвав при этом ряд фамилий, которые великая княгиня уже не раз слышала.
— Их отцы верно и хорошо служили Великому московскому князю, и я не сомневаюсь, что их дети также верно послужат сыну государя.
И так убедительно произнес эти слова Иосиф, что Софья почему–то сразу ему поверила…
… К вечеру следующего дня молодые охотники вернулись в Москву с хорошей добычей, радостные, веселые, возбужденные. Проводив княжича Василия до Кремля, пятерка заговорщиков собиралась, было, разойтись по домам, но тут князь Иван Палецкий пригласил всех на вечернюю молитву.
— В моем храме, — сказал он, — появился замечательный служитель! Какой голос, как хорошо служит — пойдемте, друзья мои, отстоим вечерню, да сотворим молитву на начало дела всякого, ибо наш ждут впереди немалые свершения.
Все охотно согласились.
Священник и правда оказался превосходным.
— Какой голос!
— Как красиво ведет службу! — восхищались молодые люди.
— И где ты раздобыл такого в Москве? — удивленно спрашивали Палецкого.
Князь Иван, польщенный комплиментами, расцвел и шепотом сообщил:
— Он, конечно, пока еще ничего не знает, но поверьте, — я чувствую — душой он наш. Когда–то он был самым приближенным человеком новгородского архиепископа Феофила и, говорят, оказал особые услуги Москве, но великий князь не оценил его. Долгое время он находился в опале и скромно жил со своими родителями где–то за Угрой. Я думаю, что когда настанет час, он будет с нами!
— И как же зовут этого замечательного служителя? — полюбопытствовал Гусев.
— Отец Аркадий, — ответил Палецкий, — а фамилия… фамилия… дай Бог памяти… Дорошин…. Да! Отец Аркадий Дорошин.
Глава девятая ПРОПАЖА У КУПЦА МАНИНА
Февраль 1497 г.
… Купец Онуфрий Карпович Манин задумчиво теребил в руках свою шапку из дорогого меха, на лавке в прихожей медведевского дома.
Рядом с ним сидел, тоже слегка волнуясь, его зять, тридцатишестилетний Ивашко Неверов, глядя на которого трудно было предположить, что еще каких–то десять лет назад этот грузный и полный мужчина мог ловко и лихо скакать на коне, лазить по деревьям с быстротой кошки и, размахивая саблей с такой скоростью, что лезвия не было видно, отражать нападение сразу нескольких противников.
На улице послышались топот копыт, веселые голоса, дверь широко распахнулась и, отряхивая снег с кафтана, в прихожую вошел Иван Медведев.