Вместе с переменником взводный по ходу сообщения преодолел расстояние до траншеи переднего края. В нескольких местах окоп был разрушен взрывами и засыпан землей. Здесь приходилось перебегать согнувшись, пряча голову за краем траншеи от непрерывно свистящих пуль.
XXXVII
Фашисты, залегшие прямо перед линией обороны штрафников, вели непрерывную стрельбу. Их поддерживали танковые пулеметы немецкой машины, которая отступила к среднему танку, тому самому, у которого в начале боя переклинило башню. У того, что пятился, дымила корма, но он продолжал движение.
Пятившийся задним ходом Т-3 подкатил вплотную к беспомощно заваленной на бок машине. Возле нее показались черные фигурки. Похоже, экипажи пытались оказать помощь более пострадавшей машине. Пулемет Подсевальникова постоянно загонял немецких танкистов под прикрытие танковой брони. Но вот МГ бойца замолк, и танкисты тут же показались с левой стороны, возле гусеницы танка.
Позади раздались орудийные выстрелы. Коптюку казалось, что в грохоте канонады он по-прежнему различал мощную раскатистую стрельбу ЗИСа и приглушенные хлопки «сорокапяток». Артиллерийские расчеты встретили огнем ворвавшуюся на позиции штрафников «пантеру», а потом, в бессчетный раз сменив «карман», перенесли стрельбу на правый фланг, где пытались продавить оборону роты Телятьева «пантера» и «тигр».
В траншее на участке отделения Потапова Коптюк нашел пятерых уцелевших бойцов. Двое из них были ранены, но оставались у бруствера. Один был совсем плох. Товарищ оказал ему первую помощь, перевязав полголовы. Но боец непрерывно стонал от боли, сидя на корточках, прижавшись спиной к стенке окопа, часто-часто раскачивал туловищем, словно пытался сам себя усыпить.
XXXVIII
В момент, когда «пантера» прорывалась через позицию пулеметчика Коли Веточкина, бойцы находились в непосредственной близости. На подступах к окопу заработала смонтированная на башне «пантеры» маленькая пушечка. «Мортирка…» – эхом пробормотал Коптюк, слушая сбивчивый рассказ одного из раненых, Григория Обрежи.
Малокалиберные снаряды выстреливали из мортирки, как маленькие черные лягушки, и разрывались в метре-полуметре над землей, накрывая все на несколько метров вокруг смертоносным зонтиком из осколков.
Попадая в тело, они входили внутрь не глубоко, но сразу горстью, раздирали наружный кожный покров, причиняя сильную боль. Серьезные увечья можно было получить, если такая ощетиненная металлическими когтями лапа со всего маху проходила по лицу.
– И рукав, и кожу – в лоскуты… – стоически морщась от боли, произнес Обрежа, кивая головой на собственное предплечье, наспех перевязанное набрякшим кровью куском материи. – Мне еще повезло, а вот Семенову…
Он кивнул в сторону второго бойца. Вся правая сторона лица вместе с глазом были обмотаны у него разорванной на лоскуты тряпкой. Багрово-красное пятно зияло на ткани в районе правого глаза.
– А Колю… Веточкина… Того фашисты заживо закопали… – глухо прокричал боец, показывая на засыпанный землей почти наполовину коридор траншеи.
Обоих бойцов Коптюк отправил в сторону блиндажа с поручением лично Обреже оставить там Семенова и собрать остальных серьезных раненых из второго и третьего отделения возле блиндажа, а потом вывести их во второй эшелон, в батальон, на перевязочный пункт.
На позиции второго отделения от Дерюжного вернулся Гончаренко. Федор, поставив переменника на огневую позицию Обрежи, сам устроился возле срытого гусеницами «пантеры» бруствера возле места гибели Веточкина.
XXXIX
Пулемет Подсевальникова по-прежнему молчал. Немецкие пехотинцы, воспользовавшись возникшей паузой, с ходу оживились, поднялись и пошли в атаку.
– Огонь! Огонь!.. – срывая голос, командовал старший лейтенант.
Слышал ли его кто-нибудь? Откуда-то из самой глубины души подступало к поверхности его сознания тоскливое отчаяние. Что осталось от его взвода? Кто встретит этих стремительно набегающих, выраставших на глазах фашистов в пятнистых куртках?
Но вот Гончаренко методично двигает затвором и с каждым выстрелом кладет одного рослого немца за другим. Нестройная винтовочная стрельба и короткие автоматные очереди бьют по приближающимся немцам слева. Но огневая точка в овраге молчит. Неужели Подсевальников и пэтээровцы погибли? Коптюк отгоняет эти мысли.
В самом овраге никакого движения нет. Только виднеются пятнистые тела убитых немцев на подступах к нему. Это Подсевальников, его работа. Железные нервы у парня. Ближе чем на двадцать метров подпустил, а потом ударил. Вот и накосил немчуры человек семь, а то и больше.
Одиночные винтовочные выстрелы раздаются справа, за земляным завалом. Это тоже потаповские. Дальше ведут стрельбу переменники из отделения Пилипчука. Там шум стрельбы более дружный и частый. Работает ручной пулемет». Танковые пулеметы «пантеры» и «тигра» бьют по взводу Смижевского, захватывая и правое крыло второго взвода, где держат оборону подопечные Пилипчука. Но танкам по-прежнему противостоит артиллерийская батарея, получается, что орудия сейчас прикрывают в основном правый фланг.
XL
Расстояние между цепью бегущих фашистов и передним краем обороны взвода Коптюка стремительно сокращается. Вражеские машины вдруг резко меняют направление движения. «Пантера», маневрируя, сдает назад задним ходом и начинает смещаться влево. Боится левый бок подставить под снаряд артиллеристов.
Экипаж «тигра» этого не боится. Машина круто поворачивает корпус на девяносто градусов и устремляется по диагонали прямо на участок второго отделения. В момент совершения этого маневра башня все время повернута в сторону штрафников, траншеи поливает спаренный пулемет, а башенное орудие, когда танк уже развил скорость, производит оглушительный выстрел из 88-миллиметрового жерла своего мощного орудия.
Эффектно, но малоэффективно. Снаряд, обрушив на головы штрафников душераздирающий рев и свист, разрывается далеко позади позиций артиллерийских расчетов, взметая вверх огромные куски прибрежной глины.
– Гранаты! Готовим гранаты! – скомандовал взводный.
Кто-то подхватывает его крик, передает дальше. Раздаются неясные голоса, которые тут же тонут в грохочущем шуме боя. Гранаты – это значит или ближний бой, преддверие рукопашной, или приближение танков.
Из бокового хода в траншею кубарем скатился боец и, тут же вскочив на ноги, стал отряхиваться. Это был Довганюк.
– Все, командир!.. Ни черта не выходит с этой рацией… – с ходу запричитал он. – Вдребезги ее… Разнесло ее вдребезги…
– После!.. После про рацию!.. – закричал в его сторону Коптюк, снова прильнув к краю окопа. – Немец подходит. Сейчас заваруха начнется. Займи позицию справа… Есть гранаты? Давай на изготовку…
У Довганюка гранат не было. Следом за ним в окоп вполз Михайлов. На лице его, словно маска, застыло выражение испуга.
– Там эти… – с ходу заполошно заорал он, замахав в сторону тыла. – Фашисты там!..
– Где?! – не понимая, переспросил старший лейтенант. – За нами?!
XLI
Холодный пот прошиб Федора. Мысли лихорадочно заметались. Неужели фашисты зашли с тыла? Значит, прорвались через группу Гвоздева и отправленных на подмогу под командой Потапова… Значит, погибли или попали в плен…
– Там, из танка… – спотыкаясь о собственные слова, голосил Михайлов. – Из танка…
– Что ты городишь? Какого танка?! – схватив его за грудки, глядя в лицо, закричал Довганюк.
– Там… Федор Кондратьевич… Из подбитого… – тыча рукой в сторону остановленной гранатой Дерюжного «пантеры», наконец выдавил из себя переменник.
Взводный, а следом за ним и Довганюк припали к задней стенке окопа и впились глазами в подбитую вражескую машину. Она все так же стояла, неуклюже скособочившись, на том самом месте, где ее настигли эргэдэшка Семеныча и 76-миллиметровый снаряд денисовского ЗИСа. Люки на башне и в передней части корпуса были так же наглухо задраены. Никаких перемещений возле машины Федор не заметил.
– Где немцы, Михайлов?.. – зло спросил он.
Довганюк, так и не отпустив воротник бойца, вдогонку затряс его одной рукой и закричал, взъярившись:
– Причудилось? От страха примерещилось?..
В этот момент из-под левой гусеницы забил огненный зубчик. Пулемет работал короткими очередями, посылая пушисто-белые трассеры куда-то в глубь позиций, в сторону артиллеристов.
– Вот гад! – только вымолвил Довганюк, разжав руку и отпустив гимнастерку бойца.
– Через нижний люк, наверное, выбрались… – процедил Коптюк. – Ладно, не до них сейчас… С ними артиллеристы разберутся. А нам в спины они стрелять не будут. В своих можно попасть… Сейчас фашиста встречать будем! Сюда… сюда…
XLII
Коптюк снова перескочил к брустверу и, пригнувшись, стряхнув ладонью земляные крошки из неглубокой земляной ниши, аккуратно положил туда наступательную РГД.
Михайлов все так же сидел на земле, обескураженно переводя испуганные глаза то на взводного, то на Довганюка.
– Вставай на позицию! – приказным тоном сказал Довганюк.
Потом, посмотрев на действия командира, молча наклонился и отобрал у Михайлова заткнутую за пояс трофейную немецкую гранату. Зажав ее в левой руке, он бегом бросился вправо и занял место метрах в трех от старшего лейтенанта.
Довганюк осторожно посмотрел из окопа в сторону наступавших. И тут же присел, присвистнув.
– Так они уже здесь… И «тигр» прямо на нас прет…
Вражеские машины приближались с правого фланга, увеличивая скорость. Танковые пулеметы захлебывались, пропахивая очередями передний край обороны взвода. Теперь замысел гитлеровцев был налицо. Фашистские танковые экипажи стремились поддержать перешедших в атаку пехотинцев, но главной их целью была подбитая «пантера».
Мощное орудие «тигра» произвело еще один выстрел, гул и гром от которого пронизали пропахший гарью воздух, сотрясли нутро каждого находившегося в окопах.
– Вот сволота… – проговорил Довганюк.
– Готовь гранаты! Подпустить как можно ближе!.. – кричал, срывая голосовые связки, Федор.
XLIII
Цепь набегавших пехотинцев двигалась по фронту, смещаясь слева, а танки накатывали с правого фланга. Они двигались по сходящимся траекториям, которые устремлялись к одной точке. Этой точкой был самый центр участка обороны взвода Коптюка. Здесь должны были пересечься фашистские линии, сойтись в схватке не на жизнь, а на смерть…
– За Колю Веточкина с них спрошу… – раздался чей-то злой шепот.
Прозвучал он возле Коптюка. Обернувшись, тот увидел переменника Обрежу. Исполненным ненависти взглядом тот впился в надвигавшихся на него врагов. Боец сжимал винтовку с примкнутым штыком. Он не стрелял. Патроны скорее всего у него кончились. Ткань сделанной наспех перевязки вся была темно-красной от пропитавшей ее крови.
* * *Григорий стоял возле стенки окопа с такой нетерпеливой решительностью, что старший лейтенант не стал его спрашивать, зачем он вернулся. Все было и так понятно из его слов, которые он без перерыва твердил, словно молитву, призванную укрепить его дух и направить его штык.
– За Колю Веточкина… За Колю Веточкина…
Эти слова эхом отдавались в сознании Федора, и он поневоле стал повторять их, сначала про себя, а потом зашептал иссохшими губами…
Глава 3 Бой у колхоза «Октябрьский»
I
Рана Артюхова была сквозная и вроде как по виду не опасная, но Тюха не мог стать на ногу. При первой и второй попытках он беспомощно бледнел, нога подкашивалась, и он каждый раз падал на землю, и упал бы, если бы не поддерживали его руки товарищей.
Опираясь на плечи, доковылял Артюхов до занятого танкистами рубежа. Там уже царила предбоевая суматоха. Прибыли еще два танка, и Лебедев представил Гвоздева как старшего группы командиру дозорной тройки старшему лейтенанту Панкратову.
Прямолинейный, с внимательным прищуром во взгляде, старший лейтенант оказался полной противоположностью суетливому и излишне эмоциональному Лебедеву. С Гвоздевым он объяснялся без ненужных эмоциональных добавок, по-военному функционально и в то же время по-человечески просто.
Узнав, что в относительной близости, на противоположном берегу реки, держит оборону штрафной батальон, Панкратов, не в пример своему подчиненному, обрадовался.
– Ага, теперь правый бок и спина, считай, прикрыты… – допустив скупую радость в словах, произнес он. – В дозорную заставу надо сообщить. А то немчура тут шныряет, где не след… Штрафбат, это ж, Лебедев, сила! Считай, элитные войска. Представь: одни офицеры!..
– Так это ж… Они ж бывшие… – растерянно лепетал в ответ Лебедев.
– Бывшие, говоришь? – как бы с недоверием отвечал Панкратов. – Ну и что, что бывшие. Вот ты, Лебедев, без году неделя как из училища и не знаешь того, что бывшими офицеры не бывают. Верно я говорю, товарищ Гвоздев?
– Так точно, товарищ старший лейтенант! – без особого энтузиазма подтвердил Демьян.
Хотя то, что говорил командир передовой танковой группы, ему было по душе.
– Так-то, Лебедев. В народе, знаешь, как говорят: от сумы да от тюрьмы… А на войне, брат, всяко может случиться… А государство, оно к людям по-человечески, даже на войне… Потому как это все ж народ, нельзя его почем зря бить, надо дать ему шанс. И дает! Верно, Гвоздев? То-то… И пусть он попал в штрафной… за пьянку, еще за что, за малодушие, за трусость. Родина дает офицеру шанс: нагрешил – искупай, смывай позор… И воюет он штрафником, а умирает все одно – офицером. Или искупает кровью и назад – под погоны. Вот как этот ваш, раненый… Как его, Гвоздев?
– Артюхов, товарищ старший лейтенант, – с готовностью отвечал Демьян. – Бывший летчик-истребитель…
– Вот, Лебедев, – поучительно указал Панкратов. – Это он был бывший… А сейчас получил он свою законную рану. Залатают его и обратно за штурвал. Бей фашиста проклятого. С погонами и с наградами, если успел до штрафбата получить. То-то…
Импровизированная агитация старшего лейтенанта, видимо, возымела быстрое действие на подчиненного. Лебедев стал вдруг чрезвычайно отзывчив и предупредителен. Дошло, видимо, что не только они, штрафники, но и он, доблестный лейтенант танковых войск, все под Богом ходят…
Когда понимание наладилось, и работа пошла быстрее, без лишней из-за ненужных эмоций пробуксовки.
II
Позиции для танков выбрали в прогалинах между сосен, так, чтобы со стороны поля не так бросалось в глаза. Сразу приступили к обустройству «карманов», которые должны были замаскировать «семидесятки». Предусматривали не только основную позицию, но одну, а лучше две запасных, куда машина могла отойти для маневра.
Старший лейтенант Панкратов продемонстрировал хорошую тактическую смекалку – итог нескольких боев, пережитых его экипажем вместе со всем танковым батальоном в самом начале немецкого наступления под Понырями. Оказалось, что и там штрафбат сражался совсем неподалеку от танкистов и теперь вот оказались на соседних позициях.
– В ближнем нам не выжить, – пояснял Панкратов почти на бегу, согласуя действия копавших. – Тут «пантеры» нас своими мощными 75-миллиметровками вмиг расколошматят.
Механик из экипажа лейтенанта Лебедева при словах Панкратова присутствовал. Потом, когда они вместе с Гвоздевым и Зарайским размечали саперными лопатками периметр «кармана» для «семидесятки», Мурлыкин по поводу услышанного высказался в свойственной ему манере беспросветной безнадеги.
– Вот командир говорит: в ближнем не выжить… Так нам здесь и в позиционном не выжить… Это «пантера», будь она неладна, от собственного страха драпанула. А если бы эсэсовец оказался не такой бздливый. Что тогда, пехота?..
Он, обращаясь к Гвоздеву и его товарищам, дипломатично называл их не штрафниками, а пехотинцами.
– А, Гвоздев? Ты ж из танкистов? Что скажешь? Это нам повезло, что немец не развернул свою пушку и не вдарил по нам. Так это дело времени. Щас они очухаются, выползут из колхоза на оперативный простор, и тогда нам тут крышка и настанет. Что ж мы со своими «сорокапятками» против них сделаем.
III
– Ну, ты это… панику не разводи… – единственное, что нашелся ответить Демьян.
В успехе отражения возможной немецкой контратаки он тоже здорово сомневался. Вот если бы подоспела вся танковая колонна, другое дело. А может быть, и из штрафбата придет подмога?
– Слышь, Демьян… – вступил в разговор Зарайский. – Мы когда с немецкими танками кашу заварили, так у нас за плечами и «семидесяток» с их 45-миллиметровками не было. Однако же и Фома умудрился вражеской «котяре» усы обшмалить, и эсэсовцам мы урок преподали… Главное, и нам раньше времени не бздеть…
Механик не унимался и гнул свою линию.
– Ага, видали мы таких смелых… Буревестник, блин… – с тоской выдохнул Мурлыкин. – Под Понырями командование дивизии вывело батальон на лобовую атаку. По сути, встречный бой. У нас там смельчаков было – о-го-го! За несколько минут шесть машин потеряли. Безвозвратно. Ваня Палевской сгорел, механик нашего замкомвзвода Павлова с ним вместе, естественно. Машину Андрюхи Неверова – в куски… И другие экипажи, как свечи, горели. Не поле, знаешь, а заупокойный подсвечник в церкви… Не дай Бог такое больше увидеть. Бежит по полю, точно факел… комбинезон, потом кожу огонь на глазах жрет. И крик, такой крик… Мне теперь каждую ночь снится, как Ваня Полевской кричит перед смертью. Так-то… Это пока только начали кумекать что да как, маневрировать, шарахаться в стороны… А покуда на избиение больше было похоже. Потом «сушки» вступили, дивизионная артиллерия. Как будто нельзя было сразу поддержать… Значит, нельзя было… Так что против «пантер» – только маневр. В лоб ее не пробьешь, надо бортом повернуть, а поди попробуй. «Семидесятка» юркая, подвижная. Оно понятно: двигайся, крутись, коли жить охота. Да только куда тут двигаться, между трех сосен…