У Тоби затрепетало сердце.
— Что он сделал?
— Убил женщину, — ответил Адам Первый. — Неудачно выбрал. Женщину из корпорации, она пришла в плебсвилль в поисках острых ощущений. Лучше бы они этого не делали. На этот раз ККБ была вынуждена принять меры.
Тоби слышала про больбол. Туда сажали осужденных преступников — и политических, и других: у них был выбор — погибнуть под дулом пистолета-распылителя или отбыть срок на арене, где играли в больбол. На самом деле это была не арена, а что-то вроде огороженного леса. Человеку давали запас еды на две недели и больбольное ружье — оно стреляло краской, как в пейнтболе, но если эта краска попадала в глаза, человек лишался зрения, а если на кожу, то начинала ее разъедать, и человек становился легкой добычей головорезов из команды соперников. Потому что все, кто входил на арену, попадали в одну из двух команд: «Красную» или «Золотую».
Женщины-преступницы редко выбирали больбол. Они предпочитали пистолет-распылитель. Большинство политических — тоже. Они знали, что на больбольной арене у них не будет ни единого шанса, и хотели покончить с этим делом поскорее. Тоби их понимала.
Больбольную арену долго держали в секрете, как петушиные бои и «Испытание на разрыв». Но теперь, как говорили, за игрой можно было следить: в больбольном лесу висели видеокамеры, спрятанные на деревьях и в скалах, но в них часто ничего не было видно — рука, нога, расплывчатая тень, потому что игроки в больбол, естественно, прятались. Но время от времени можно было увидеть и попадание — прямо на экране. Человек, продержавшийся месяц, считался хорошим игроком. Больше месяца — очень хорошим. Некоторые подсаживались на адреналин и не хотели выходить, даже когда их срок кончался. Больболистов со стажем боялись даже сотрудники ККБ.
Некоторые команды вешали свою добычу на дереве, другие уродовали тело. Отрезали голову, вырывали сердце и почки. Это для запугивания другой команды. Иногда съедали кусок — если еда была на исходе или просто чтобы показать свою отмороженность. Тоби думает: через какое-то время человек не то что переходит границу, а забывает, что когда-то были какие-то границы. Он берет все, чего бы это ни стоило.
На миг ей видится Бланко — безголовый, висящий вверх ногами. Что она чувствует? Жалость? Торжество? Она сама не знает.
Она попросилась на всенощное бдение и провела его на коленях, стараясь слиться мыслями с грядкой зеленого горошка. Усики, цветы, листья, стручки. Все такое зеленое, безмятежное. Это почти помогло.
Однажды старуха Пилар, Ева Шестая, — у нее лицо было как грецкий орех — спросила Тоби, не хочет ли та научиться работе с пчелами. Пчелы и грибы — это была специальность Пилар. Пилар нравилась Тоби: она была с виду добрая и очень спокойная. Этому спокойствию Тоби завидовала. Поэтому она согласилась.
— Хорошо, — сказала Пилар. — Пчелам ты всегда можешь рассказать свои беды.
Значит, не только Адам Первый заметил, что у Тоби тяжело на душе.
Пилар сводила Тоби посмотреть на ульи и представила ее пчелам по имени.
— Они должны знать, что ты друг. Они слышат твой запах. Только не делай резких движений, — предупредила она, когда пчелы, словно золотистым мехом, покрыли голую руку Тоби. — В следующий раз они тебя узнают. А, да — если они будут жалить, не прихлопывай их. Только жало смахни. Но они жалят, только если их испугать, потому что, ужалив, они умирают.
У Пилар были нескончаемые запасы поверий о пчелах. Пчела в доме — к незнакомым гостям, а если убить эту пчелу, то гости будут недобрые. Если умер пчеловод, пчелам надо сказать об этом, иначе они отроятся и улетят. Медом можно мазать открытые раны. Рой пчел в мае — похолодает. Рой пчел в июне — к новолунью. Рой пчел в июле — не стоит пустого улья. Все пчелы в улье — все равно что одна пчела, поэтому они готовы умереть за улей.
— Как вертоградари, — сказала Пилар. Тоби не поняла, шутит она или говорит серьезно.
Пчелы сперва беспокоились при виде Тоби, но потом приняли ее. Они позволили ей самостоятельно выкачать мед и ужалили только два раза.
— Пчелы ошиблись, — сказала ей Пилар. — Ты должна попросить разрешения у пчелиной матки и объяснить ей, что ты не желаешь зла.
Пилар сказала, что говорить надо громко — пчелы не умеют читать мысли, точно так же, как и люди. Поэтому Тоби говорила с ними, хотя и чувствовала себя полной дурой. Что сказали бы прохожие там, внизу, на тротуаре, если бы увидели, что она беседует с роем пчел?
Если верить Пилар, пчелы во всем мире чахли уже несколько десятилетий. Может, от пестицидов, или от жаркой погоды, или от болезни, а может, от всего сразу. Но пчелы сада на крыше жили и здравствовали. Даже процветали.
— Они знают, что их любят, — сказала Пилар.
Тоби в этом сомневалась. Она во многом сомневалась. Но держала свои сомнения при себе, потому что слово «сомнение» было не очень популярно у вертоградарей.
Через некоторое время Пилар повела Тоби в сырые погреба «Буэнависты» и показала ей плантации грибов. Пчелы и грибы хорошо сочетаются, пояснила Пилар: пчелы в хороших отношениях с невидимым миром, ведь они — вестники мертвых. Она преподнесла этот безумный факт таким тоном, словно все об этом знали, одна Тоби по какой-то причине притворялась незнающей. Грибы — это розы в саду того, невидимого, мира, потому что настоящее растение гриба — под землей. А видимая часть — то, что большинство людей называет грибом, — лишь мимолетный призрак. Облачный цветок.
Тут были грибы для еды, грибы для лекарственных целей и грибы для видений. Последние использовались только для уединенных медитаций и недель в затворе, хотя и они подходили для лечения некоторых болезней и даже для того, чтобы помочь людям пережить время «под паром», когда душа заново удобряет себя. Пилар сказала, что любой человек может побыть «под паром». Но задерживаться в этой стадии очень опасно.
— Это все равно что спуститься по лестнице, — сказала она, — и никогда не подняться вновь. Но грибы помогают с этим справиться.
Пилар объяснила, что грибы делятся на три категории: неядовитые, «использовать осторожно» и «берегись!». Дождевики, любой вид: неядовиты. Псилоцибины: «использовать осторожно». Все аманиты, особенно бледная поганка, «Ангел Смерти»: «берегись!»
— Но ведь они очень опасны? — спросила Тоби.
Пилар кивнула.
— О да. Очень.
— Тогда зачем вы их растите?
— Если Господь создал ядовитые грибы, значит, Он предвидел, что нам иногда нужно будет их использовать, — ответила Пилар.
Пилар всегда была такая деликатная и добрая, что Тоби не поверила своим ушам.
— Неужели вы собираетесь кого-нибудь отравить? Не верю! — воскликнула Тоби.
Пилар посмотрела на нее в упор.
— Заранее никогда не скажешь, милая. Вдруг да и придется.
Теперь Тоби проводила все свободное время с Пилар — они ухаживали за пчелами, за гречихой и лавандой для пчел, посеянными на соседних крышах. Они выкачивали мед и заливали его в банки. На этикетках они ставили штамп с изображением пчелы, которым Пилар пользовалась вместо надписей. Несколько банок отложили для запаса еды в Арарате, созданном Пилар за выдвижным шлакобетонным блоком в подвале «Буэнависты». А еще они ухаживали за посевами маков, собирали густой сок маковых головок, копались на грядках грибов в погребе «Буэнависты», варили эликсиры, снадобья, жидкий медово-розовый лосьон для кожи, который продавали на рынке «Древо жизни».
Так проходило время. Тоби перестала его считать. В любом случае время — не такая вещь, которая проходит мимо тебя, говорила Пилар; это море, в котором ты плаваешь.
По ночам Тоби дышала собой. Своим новым «я». Ее кожа пахла медом и солью. И землей.
20
К вертоградарям все время приходили новички. Одни были настоящими новообращенными, а другие не задерживались. Какое-то время жили среди вертоградарей, носили те же мешковатые, скрывающие фигуру одежды, как у всех, выполняли самую тяжелую работу и, если это были женщины, иногда плакали. Потом исчезали. Это были люди из теней, и Адам Первый передвигал их в стране теней, словно шахматные фигуры по доске. Как и саму Тоби когда-то передвинул.
Впрочем, все это были догадки: Тоби скоро поняла, что вертоградари не приветствуют личных вопросов. Вертоградари словно говорили: откуда ты взялся, чем занимался раньше — это никого не интересует. Важно только то, что сейчас. Говори о других то, что ты хотел бы, чтобы они говорили о тебе. Иными словами — ничего.
Но у Тоби все равно осталась куча вопросов. Например: спала ли Нуэла когда-нибудь с кем-нибудь, а если нет, почему она все время кокетничает? Откуда Марушка-повитуха знает свое дело? Чем именно занимался Адам Первый до вертоградарей? Выдали когда-нибудь на свете Ева Первая, или хотя бы миссис Адам Первый, или маленькие Адамы Первые? Если Тоби в разговоре забредала на опасную территорию, ей улыбались, меняли тему разговора и намекали, что она может избежать первородного греха, если не будет вожделеть слишком многих знаний или, может быть, слишком большой власти. Потому что эти две вещи связаны между собой — правда ведь, Тоби, дорогая?
И еще был Зеб. Адам Седьмой. Тоби не верила, что Зеб — настоящий вертоградарь. Он такой же вертоградарь, как она сама. В эпоху «Секрет-бургера» она перевидала кучу мужчин примерно такого же телосложения и волосатости. Тоби готова была поклясться, что он ведет какую-то игру: в нем была особая настороженность. Что делает такой человек в саду на крыше «Райский утес»?
Зеб приходил и уходил; иногда его не было подолгу, и возвращался он, одетый как житель плебсвилля: в искожаный наряд солнцебайкера, или комбинезон дворника, или черный костюм вышибалы. Сперва Тоби боялась, что он сообщник Бланко и пришел, чтобы следить за ней, но это оказалось не так. Дети прозвали его Безумный Адам, но с виду он был вполне нормален. Пожалуй, чуточку слишком нормален, чтобы якшаться с кучкой милых, но совершенно тронутых чудаков. А что связывало его с Люцерной? На ней было большими буквами написано, что она — балованная жена из охраняемого поселка; надувает губы, если ей случится сломать ноготь. Очень маловероятный выбор для такого человека, как Зеб. Таких людей пуля боится, говорили в детстве Тоби, когда пули еще были чем-то обычным.
Может быть, конечно, их связывал секс. Мираж плоти, безумие с гормональной подпиткой. Такое со многими бывает. Тоби помнила время, когда и с ней могло такое случиться, подвернись ей правильный мужчина. Но чем дольше она жила у вертоградарей, тем дальше это уходило в прошлое.
Она давно не была ни с кем физически близка и не страдала от этого: во время погружения в Отстойник она хлебнула секса досыта, хотя и такого, какого никто себе не пожелает. Свобода от Бланко дорогого стоила. Тоби повезло: ее могли затрахать до состояния пюре, измолотить в фарш и вывалить на ближайшую помойку.
Впрочем, и за время ее жизни у вертоградарей был один случай, связанный с сексом: старый Муги Мускул набросился на нее, когда она отрабатывала свой час на тренажере в зале «Крути-свет», бывшей общественной гостиной на верхнем этаже кондоминиума «Бульвар». Муги стащил ее с тренажера на пол, тяжело упал сверху и стал шарить под джинсовой юбкой, пыхтя, как неисправный насос. Но от таскания земли и карабканья по лестницам Тоби окрепла, а Муги был уже не в той форме, что когда-то, и Тоби заехала ему локтем, сбросила с себя и оставила пыхтеть на полу.
Она рассказала об этом Пилар — к тому времени она уже привыкла рассказывать ей все непонятное.
— Что мне делать? — спросила она.
— Мы не поднимаем шума из-за таких вещей, — ответила Пилар. — Муги на самом деле безобидный. Ты не одна такая — он на всех пытается прыгать, даже на меня пробовал, много лет назад.
Она сухо хихикнула.
— Древний австралопитек может проявиться в ком угодно. Прости его от чистого сердца. Он больше не будет, вот увидишь.
Вот и весь секс. Может, это временно, думала Тоби. Может, это как затекшая рука. Нервные окончания, отвечающие за секс, блокированы. Но почему же меня это не волнует?
Был День святой Марии Сибиллы Мериан от Метаморфозы насекомых — согласно поверью, хороший день для работы с пчелами. Тоби и Пилар качали мед. Обе были в широкополых шляпах с лицевой сеткой; для задымления они использовали мехи и кусок трухлявого дерева.
— Скажи, а твои родители — они еще живы? — спросила Пилар из-за белой вуали.
Такой вопрос в лоб, нехарактерный для вертоградарей, удивил Тоби. Но наверное, у Пилар были веские причины. Тоби не смогла заговорить об отце и вместо этого рассказала Пилар о таинственной болезни матери. Страннее всего, сказала она, было то, что мать всегда так заботилась о своем здоровье; можно сказать, по весу она уже наполовину состояла из биодобавок.
— Скажи, какие биодобавки она пила? — спросила Пилар.
— Она держала франшизу «Здравайзера», так что их продукт и принимала.
— «Здравайзер», — повторила Пилар. — Да. Мы о таком и раньше слыхали.
— О чем? — переспросила Тоби.
— О такой болезни в связи с этими добавками. Неудивительно, что люди из «Здравайзера» сами вызвались ее лечить.
— Что вы хотите сказать? — спросила Тоби.
Ей стало холодно, хотя утреннее солнце уже палило вовсю.
— Тебе не приходило в голову, что твоя мать была подопытным кроликом?
Раньше Тоби действительно такое не приходило в голову, зато сейчас пришло.
— Я вроде как подозревала, — сказала она. — Не насчет добавок, но… Я думала, это застройщик, который хотел заполучить папину землю. Я решила, что, может быть, они что-то подсыпали в колодец.
— Тогда вы все заболели бы, — ответила Пилар. — А теперь поклянись мне, что никогда не будешь принимать никаких лекарств производства корпораций. Никогда не покупай таких лекарств и никогда не бери их из чужих рук, что бы эти люди ни говорили. Они будут ссылаться на данные, на ученых; они приведут докторов — все вранье, их всех купили.
— Не может быть, чтобы всех! — воскликнула Тоби. Ее поразила ярость Пилар, обычно такой спокойной.
— Нет, — ответила Пилар. — Не всех. Но всех, кто продолжает работать с любой из корпораций. А остальные… кто-то из них скоропостижно умер. Но те, кто еще жив… те, у кого осталась хоть капля врачебной этики…
Она помолчала.
— Такие врачи еще есть. Но они не работают на корпорации.
— Где же они? — спросила Тоби.
— Некоторые — здесь, с нами, — ответила Пилар. И улыбнулась. — Катуро Гаечный Ключ раньше был врачом по внутренним болезням. У нас он занимается водопроводом. Сурья была хирургом-офтальмологом. Стюарт — онкологом. Марушка — гинекологом.
— А другие врачи? Те, которые не здесь?
— Скажем так: они в другом месте, в безопасности, — сказала Пилар. — Пока что. А теперь, милая, обещай мне. Эти лекарства из корпораций — пища мертвых. Не наших мертвых, а других, мерзких и опасных. Мертвых, которые еще живы. Мы должны научить детей избегать таких лекарств: они — чистое зло. Это не догмат веры, мы просто это знаем.
— Но почему же вы в этом так уверены? — спросила Тоби. — Корпорации… никто ведь не знает, чем они занимаются. Они сидят у себя за заборами в охраняемых поселках, и оттуда ничто не выходит наружу…
— Ты не представляешь, — сказала Пилар. — Еще не построен такой корабль, в котором рано или поздно не открылась бы течь. А теперь поклянись.
Тоби поклялась.
— Однажды, когда ты станешь Евой, то поймешь гораздо больше.
— Ой, мне никогда не стать Евой, — легкомысленно ответила Тоби.
Пилар улыбнулась.
В тот же день — чуть позже, когда Пилар и Тоби уже выкачали мед и Пилар благодарила улей и пчелиную матку за помощь, — по пожарной лестнице поднялся Зеб. На нем была черная искожаная куртка, любимая одежда солнцебайкеров. Солнцебайкеры делали в куртках прорези — для вентиляции во время езды, но в куртке Зеба разрезов было слишком много.
— Что случилось? — спросила Тоби. — Чем тебе помочь?
Зеб прижимал корявые короткопалые руки к животу; меж пальцев сочилась кровь. Тоби слегка замутило. В то же время она чуть не сказала: «Не капай на пчел».
— Упал и порезался, — ответил Зеб. — На битое стекло.
Он тяжело дышал.
— Не верю, — сказала Тоби.
— Я так и думал, что ты не поверишь, — ухмыльнулся Зеб. — Вот, — обратился он к Пилар. — Тебе подарочек. Из самого «Секрет-бургера».
Он сунул руку в карман искожаной куртки и вытащил горсть мясного фарша. У Тоби мелькнула жуткая мысль, что это часть самого Зеба, но Пилар улыбнулась.
— Спасибо, милый, — сказала она. — На тебя всегда можно положиться! Тоби, найди Ребекку и попроси ее принести чистых кухонных полотенец. И Катуро. Его тоже попроси.
Вид крови ее словно бы и не взволновал.
«Сколько лет мне нужно прожить, чтобы достичь такого спокойствия?» — спросила себя Тоби. Ей казалось, что это ей вспороли живот.
21
Пилар и Тоби отвели Зеба в лазарет для находящихся «под паром». Это была хижина в северо-западном углу сада на крыше. Вертоградари использовали ее во время бдений, и еще здесь жили те, кто выходил из состояния «под паром», и среднетяжелые больные. Пока Пилар и Тоби помогали Зебу лечь, из сарая в дальнем конце сада вышла Ребекка со стопкой посудных полотенец в руках.
— Кто это тебя? — спросила она. — Это стеклом! Бутылками дрались?
Пришел Катуро, отлепил куртку от живота Зеба и осмотрел его взглядом профессионала.
— По ребрам пошло, — сказал он. — Тебя порезали, а не пырнули. Глубоких проколов нет — считай, повезло.
Пилар протянула Тоби горсть фарша.
— Это для опарышей, — сказала она. — Сделай, пожалуйста, все, что нужно.
Судя по запаху, мясо уже подтухло. Тоби завернула его в марлю из «Велнесс-клиники» — она видела, как это делает Пилар, — и спустила узелок на веревочке с крыши. Через пару дней мухи отложат туда яйца, из яиц выведутся личинки, и тогда она втянет узел обратно и соберет опарышей, потому что где тухлое мясо, там и они. Пилар всегда держала наготове опарышей для лечебных нужд, но Тоби еще не видела их в действии. По словам Пилар, лечение опарышами — древний метод. Его списали со счетов как устаревший, вместе с пиявками и кровопусканием, но во время Первой мировой войны врачи заметили, что раны у солдат заживают быстрее, если в них заводятся опарыши. Эти полезные создания не только ели отмирающую плоть, но и убивали гнилостные бактерии, а потому замечательно помогали предотвратить гангрену.