Несмотря на все это, мы по-прежнему занимались сексом, хоть и не часто — красные сердечки в моем дневнике появлялись все реже и реже. Потом я случайно увидела Джимми в торговом центре с одной девчонкой, ужасной матершинницей. Ее звали Линда-Ли, и, по слухам, она перебирала всех парней в школе, одного за другим, быстро-быстро, как соевые орешки ела. Рука Джимми лежала у нее прямо на попе, а она притянула его к себе и поцеловала. Длинным, мокрым поцелуем. Меня прямо затошнило, когда я представила себе, как они с Джимми, а потом я вспомнила, что Аманда говорила про болезни, и подумала: «Вся зараза, какая есть у Линды-Ли, теперь есть и у меня». Я пошла домой, и меня стошнило. Потом я поплакала, а потом приняла горячую ванну. В большой белой ванне. Но это меня не очень утешило.
Джимми не знал, что я знаю про него и Линду-Ли. Через несколько дней он, как обычно, спросил, можно ли ко мне прийти, и я разрешила. Я записала в дневнике: «Джимми ты нахал! Я знаю что ты это читаиш и ненавижу тибя за это! Если я с табой трахалась это ещо низначит, что ты мне нравишся так что НЕ ЛЕЗЬ!» Слово «ненавижу» я подчеркнула двумя красными линиями, а «не лезь» — тремя. Потом оставила дневник на тумбочке. И подумала: конечно, враги могут использовать написанное против тебя, но и ты можешь использовать его против них.
После секса я пошла принимать душ одна, а когда вышла, Джимми читал мой дневник. Джимми спросил, что это я вдруг его возненавидела. Я ему сказала. Я использовала такие слова, которые раньше никогда в жизни не произносила вслух. Джимми сказал, что он мне не подходит, что он не способен на серьезные отношения из-за Вакуллы Прайс, что она сделала его эмоциональным калекой. Но может быть, он по натуре своей губителен для девочек, потому что портит жизнь всем, к кому прикасается. И я спросила, а сколько же у него было девочек. Потому что мне было невыносимо думать, что я одна из многих, как будто мы все вместе сидим у него в большой корзинке. Как персики или репа. Тогда он сказал, что я ему очень нравлюсь как человек, поэтому он со мной честен, а я велела ему идти в жопу. Так что мы расстались не по-хорошему.
В моей жизни как будто погас свет. Я не могла понять, зачем живу: кажется, если бы я исчезла, всем было бы все равно. Может быть, мне следует отбросить то, что Адам Первый называл шелухой, и перейти в грифа или червя. Но потом я вспомнила, что всегда говорили вертоградари: «Рен, твоя жизнь — драгоценный дар, а где дар, там есть и Даритель, а когда тебе что-то подарили, нужно всегда говорить спасибо». Это немножко помогло.
И еще я слышала голос Аманды: «Не раскисай! Любовь никогда не бывает честным обменом. Ну подумаешь, ты надоела Джимми, ну и что. Парней везде полно, как микробов. Срывай их, как цветы, и выбрасывай, когда они увянут. Но веди себя так, как будто ты счастлива и каждый день — праздник».
То, что я сделала потом, было не очень хорошо, и мне за это до сих пор стыдно. Я подошла к Гленну в школьной столовой — пришлось набраться храбрости, потому что он был такой крутой, как неприступная гора. И спросила его, не хочет ли он гулять со мной. На самом деле я хотела, чтобы у нас был секс, и чтобы Джимми все узнал, и чтобы ему стало больно. Не то чтоб мне очень хотелось заниматься сексом с Гленном. Это было бы все равно что трахаться с ложкой для салата. Секс получился бы такой плоский, деревянный.
— Гулять? — удивленно спросил Гленн. — А разве ты не с Джимми?
Я сказала, что у нас с Джимми все кончено и вообще у нас никогда не было серьезно, потому что он такой шут гороховый. Потом я выпалила первое, что пришло в голову:
— Я видела тебя у вертоградарей, на рынке «Древо жизни». Помнишь? Я одна из тех, кто водил тебя к Пилар. С банкой меда, помнишь?
Он явно встревожился и сказал, что нам надо выпить по благокапучино и поговорить.
Мы поговорили. Мы начали встречаться и говорить подолгу. Мы так много времени проводили в торговом центре, что нас стали считать парочкой. Но мы ею не были. Никакой романтики. Что же это было? Наверное, дело в том, что во всем «Здравайзере» я могла говорить о вертоградарях только с Гленном, а он — только со мной. Это нас и связало. Вроде тайного общества. Может быть, Джимми вовсе никогда и не был моей половинкой. Может, это Гленн — моя половинка. Это была странная мысль, потому что Гленн сам был такой странный парень. Больше похож на киборга. Вакулла Прайс его так и называла. Были ли мы друзьями? Я даже этого не сказала бы. Иногда он смотрел на меня, как будто я амеба или какая-нибудь задача, которую он решает на уроке нанобиоформ.
Гленн уже многое знал про вертоградарей, но хотел узнать еще больше. Каково было жить с ними день за днем. Что они делали, говорили, во что они на самом деле верили. Он заставлял меня петь их песни, повторять речи Адама Первого, посвященные праздникам и дням святых. Гленн никогда не смеялся над этими речами так, как стал бы смеяться Джимми. Вместо этого он задавал разные вопросы. Например: «Значит, они думают, что можно пользоваться только вторсырьем и подержанными вещами. А что будет, если корпорации перестанут производить новые вещи? Тогда и подержанные кончатся». Иногда он спрашивал меня про что-нибудь личное, например: «Аты бы стала есть животных, если бы голодала?» Или: «Ты веришь, что Безводный потоп по правде случится?» Но я не всегда знала, что отвечать.
Он и про другое тоже говорил. Однажды он сказал, что в любой трудной ситуации нужно убить короля, как в шахматах. Я сказала, что королей уже давно нет. Он объяснил, что имеет в виду центр власти, но в наше время это не один человек, а технологические связи. Я спросила, это как кодирование и сплайсы, и он ответил: «Что-то в этом роде».
Однажды он спросил, не думаю ли я, что Бог — это кластер нейронов, а если так, то почему этот кластер передается от поколения к поколению естественным отбором: потому что он содержит какое-то конкурентное преимущество или это просто нейтральный признак, как рыжий цвет волос, и никак не влияет на шансы выживания. Часто я вообще не понимала, о чем он говорит, и тогда спрашивала: «А ты сам что думаешь?» У него всегда находился ответ.
Джимми увидел нас вместе в торговом центре и, кажется, действительно растерялся, но ненадолго, потому что я заметила, как он показывает Гленну два больших пальца, словно говоря: «Валяй, не стесняйся!» Как будто я была его собственностью и он делился ею с другом.
Джимми и Гленн закончили школу на два года раньше меня и уехали учиться дальше. Гленн со всеми мозговитыми попал в институт Уотсона-Крика, а Джимми — в академию Марты Грэм, куда брали неспособных к математике и естественным наукам. Так что мне теперь хотя бы не приходилось смотреть, как Джимми ходит то с одной, то с другой новой девочкой. Но не видеть его оказалось едва ли не хуже.
Кое-как я протянула два следующих года. Оценки у меня были плохие, и я не думала, что меня возьмут в университет. Пойду работать планктоном за минимальную зарплату, в «Секрет-бургер» или еще что-нибудь в этом роде. Но Люцерна стала нажимать на все педали. Я подслушала ее разговор с кем-то из приятелей по гольф-клубу: «Она не глупая, но у нее подорвана мотивация из-за той истории с сектой. Так что академия Марты Грэм — лучшее, на что мы можем рассчитывать». Значит, я буду там же, где и Джимми, — от этого я так разнервничалась, что меня чуть не стошнило.
Я уезжала на скоростном поезде. Вечером накануне отъезда я перечитала свой старый дневник. Тогда я поняла, что имели в виду вертоградари, говоря: «Берегись слов. Думай, что пишешь». Вот мои собственные слова из того времени, когда я была счастлива. Но теперь мне мучительно больно их читать. Я прошла немного по улице, свернула за угол и сунула дневник в контейнер сырья для мусорнефти. Он превратится в нефть, и все эти красные сердечки взовьются облачками дыма, но по дороге хотя бы принесут какую-то пользу.
В глубине души я надеялась, что в академии Марты Грэм снова встречу Джимми, и он скажет, что всегда любил только меня, и попросит разрешения ко мне вернуться, и я его прощу, и все будет прекрасно, как когда-то раньше. Но с другой стороны, я понимала, что шансы нулевые. Адам Первый говорил, что люди могут верить одновременно в две взаимоисключающие вещи, и теперь я знала, что это правда.
Праздник Змеиной мудрости
Праздник Змеиной мудрости Год восемнадцатый
О ВАЖНОСТИ ИНСТИНКТИВНОГО ЗНАНИЯ Говорит Адам Первый
Дорогие друзья, дорогие смертные, дорогие создания!
Сегодня мы отмечаем День Змеиной мудрости, и наши дети снова превзошли себя в оформлении праздника. Аманда и Шеклтон создали монументальную фреску с изображением Полоза, пожирающего Лягушку. Весьма уместное напоминание о переплетениях великого хоровода жизни. Традиционное угощение на этом празднике — цуккини, так как они формой напоминают Змею. Поблагодарим Ребекку, нашу Еву Одиннадцатую, за хитроумное изобретение — десертные пластинки из цуккини и редьки. Мы с нетерпением ждем возможности его отведать.
Но сначала я должен сообщить вам, что определенные личности наводят неофициальные справки о Зебе, нашем многоодаренном Адаме Седьмом. В доме Отца Нашего Видов много, а Экосистема невозможна без разнообразия. Зеб избрал ненасильственный путь; если вас будут спрашивать, помните, что «Я не знаю» — всегда самый лучший ответ.
На праздник Змеиной мудрости мы читаем главу 10 Евангелия от Матфея, стих 16: «Будьте же мудры, как Змеи, и кротки, как Голуби». Если среди нас есть биологи, изучавшие Голубей или же Змей, эта фраза их удивит. Змеи — прекрасные охотники, они парализуют свою жертву или душат и раздавливают ее. Жертвой этого умения пала не одна Мышь и Крыса. Однако, несмотря на ловкость в охоте, вряд ли кто назовет Змей мудрыми. В то же время Голуби, хоть и безвредны для нас, чрезвычайно агрессивны по отношению к другим Голубям: самец Голубя не прочь при случае заклевать и убить менее доминантного самца. Голубь — один из символов Святого Духа; это лишь напоминает нам, что Дух не всегда мирен, в нем есть и ярость.
Змея — важный символ в Человеческом Слове Господа и многозначный. Иногда Змей выступает как олицетворение зла и враг Человечества — возможно, потому, что когда-то давно наши предки-Приматы спали на деревьях и Удавы были в числе хищников, угрожавших им по ночам. И еще, поскольку эти предки были босы, наступить на ядовитую змею означало для них верную смерть. Однако Змеем также именуют Левиафана, гигантского обитателя вод, созданного Богом для смирения Человека. Левиафана Господь упоминает в беседе с Иовом, дабы внушить ему священный трепет перед Своей творческой силой.
У древних греков змеи были священными животными бога врачевания. В других религиях змей, кусающий собственный хвост, символизирует круговорот Жизни, Начало и Конец Времен. Поскольку Змеи сбрасывают кожу, они также олицетворяют обновление — как душа сбрасывает свое старое «я» и возникает во всем великолепии. Воистину многозначный символ. Так в каком же смысле мы должны быть «как Змеи»? Следует ли нам кусать собственный хвост, совращать окружающих с пути истинного или обвиваться вокруг врагов, сокрушая их до смерти? Конечно нет — ибо в том же предложении нам приказывают быть кроткими, как Голуби.
Я полагаю, что змеиная мудрость — это способность ощущать напрямую, подобно тому как Змеи улавливают земные колебания. Змея мудра тем, что живет настоящим, ей не нужны интеллектуальные нагромождения и философские системы, какие Человек непрестанно строит вокруг себя. Ибо что для нас вера и убеждения, то для других Созданий — врожденное знание. Ни один Человек не способен постичь во всей полноте мышление Бога. Человеческий разум подобен булавке, танцующей на голове ангела, так мал он в сравнении с необъятной Божественной Пустотой, окружающей нас.
Как сказано в Человеческом Слове Господа, «Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в вещах невидимых».[15] Ключевое слово — «невидимых». Бога невозможно познать разумом и измерением; воистину, излишки разума и чрезмерная склонность к измерениям порождают сомнение. Разум и измерения сообщают нам, что в будущем возможны приход Кометы и ядерная катастрофа, не говоря уже о Безводном потопе, который, как мы страшимся, наступит даже раньше. Этот страх растворяет нашу уверенность, открывая путь, которым приходит потеря Веры. А затем в душу закрадывается искушение творить зло; ибо если нас ждет погибель, что проку стремиться к Добру?
Нам, Людям, приходится прилагать усилия, чтобы верить. В отличие от других Созданий. Они знают, что придет рассвет. Они его чувствуют — рябь рождающегося света, дрожь, пробегающую по горизонту. Не только каждый Воробей и Скунот, но и всякая Нематода и Париковца, любой Моллюск, Осьминог, Львагнец. Господь держит их всех в Своей длани. Им, в отличие от нас, Вера не нужна.
Что же до Змеи, кто скажет, где кончается ее голова и начинается тело? Змея ощущает Господа всей собой; она чувствует Божественные вибрации, пронизывающие Землю, и реагирует быстрее мысли.
Это и есть Змеиная мудрость, кою мы должны стяжать, — вот эта целостность Бытия. Приветствуем же с радостью те немногие моменты, когда по Благодати, через уединение в скиту и всенощные бдения, при помощи экстрактов Господних растений нам даруется краткий отсвет этого чувства.
Воспоем же.
Господь животным даровал
Из «Книги гимнов вертоградари». Перевод Д. Никоновой
43 Тоби. Праздник Змеиной мудрости Год двадцать пятый
«День Змеиной мудрости. Луна в последней четверти». Тоби записывает название дня и фазу луны в розовый блокнот с подмигивающими глазами и губками, сложенными для поцелуя. Вертоградари говорили, что в этой фазе луны надо обрезать растения. Сажать при растущей луне, обрезать при убывающей. В это время и себе хорошо отрезать что-нибудь лишнее. Голову, например.
— Шутка, — вслух произносит Тоби; надо запретить себе такие мрачные мысли.
Сегодня она подстрижет ногти. На руках и на ногах. Нельзя, чтобы они росли как попало. Можно и маникюр сделать: в салоне осталось огромное количество всяких припасов, целые полки. Скраб для лица «НоваТы — Роскошная гладкость». Питательная маска для лица «НоваТы — Сочная слива». Полная полировка тела «НоваТы — Источник юности». «Сбрось старую кожу и омолодись!» Но какой смысл покрывать себя лаком, питать лицо, омолаживаться? Никакого смысла нет. Но в том, чтобы этого не делать, тоже нет никакого смысла.
«Потому что ты этого достойна, — провозглашал когда-то девиз салона „НоваТы“, — Новая Ты».
Я могу завести себе целую новую себя, думает Тоби. Еще одну. Свеженькую, как змея. Сколько же разных меня получится в общей сложности?
Она взбирается по лестнице на крышу, подносит бинокль к глазам и озирает свои видимые владения. В сорняках на опушке леса кто-то шевелится — может, свиньи? Если и так, то они маскируются. Вокруг дохлого кабана все еще толкутся грифы. Над кабаном трудятся мириады нанобиоформ; должно быть, он уже хорошо дозрел.
Вот что-то новое. Чуть ближе к зданию пасется стадо овец. Их пять: три париковцы — зеленая, розовая и ярко-лиловая — и две на вид обыкновенные. Длинные пряди париковец явно в плохом состоянии — свалялись в колтуны, в них запутались веточки и сухие листья. В рекламе эти волосы были гладкими и блестящими — овца встряхивала ими, а потом показывали красивую девушку, которая встряхивала такими же волосами. «Натуральные волосы от париковец!» Но, судя по всему, без парикмахера эти волосы не могут.
Овцы, сбившись в кучку, поднимают головы. Тоби видит почему: в сорняках припали к земле два львагнца, готовые к прыжку. Должно быть, овцы их чуют, но запах сбивает с толку: немного от овцы, немного от льва.
Лиловая париковца самая нервная. Тоби посылает ей телепатическое сообщение: «Нельзя выглядеть жертвой!» И правда, львагнцы выбирают лиловую. Они отрезают ее от стада, и погоня оказывается недолгой. Бедной овце мешают бежать волосы — она похожа на фиолетовый клоунский парик на ножках, — и львагнцы ее быстро настигают. Им не сразу удается найти горло под этой массой волос, и париковца несколько раз поднимается на ноги. Наконец львагнцы приканчивают ее и устраиваются обедать. Другие овцы, беспорядочно блея, неловко отбежали прочь, но теперь опять пасутся.
Тоби хотела сегодня поработать в огороде и нарвать зелени: запас консервов и сухих продуктов убывает, подобно луне. Но Тоби не идет, из-за львагнцев. Все кошки устраивают засады: одна скачет на виду, отвлекая жертву, а другая бесшумно подбирается к ней сзади.
После обеда Тоби ложится отдыхать. Старая луна притягивает прошлое, говорила Пилар: все, что придет из теней, нужно приветствовать как благословение. И прошлое действительно приходит к Тоби: белый каркасный домик ее детства, обычные деревья, лес вдалеке, в голубой дымке, словно в мареве пожара. На фоне леса виден силуэт оленя — он стоит неподвижно, как садовое украшение, навострив уши. Отец копает землю у кучи штакетника; мать мелькает в окне кухни. Может, суп варит. Все спокойно и словно бы вечно. Только где же Тоби? Ее нет на картинке. Потому что это картинка. Она плоская, как те картины, что висят на стене. И Тоби в ней нет.