— Ого! — воскликнул Черный Джек. — А мы тебя обыскались! Вожак сказал, что отпустил тебя в город — уладить твои дела. Идем со мной, я за хлебом в деревню и обратно, а то ты сам новой стоянки не найдешь… О Матерь Божья!
— Это моя сестра, Черный Джек, — сказала совершенно ошалевшему стрелку Люс. — Всего-навсего сестра.
Черный Джек присел на левой ноге, правую выставил вперед, а руки раскинул в стороны, не сводя при этом глаз с Серебряной Свирели. Люс догадалась, что это — поклон. Вот только корзинка тут была совершенно некстати.
Свирель, которую в консерватории обучали сценическому движению, тоже сделала что-то этакое. И Люс вздохнула — грации в реверансе толстушки не было ни на медный грош, а стрелок уставился на нее с таким восторгом, какого Люс еще ни в чьих глазах не видывала.
— Я рад приветствовать прекрасную леди у нас в Шервудском лесу, — сказал наконец Джек. — Что же ты, парень, крысу тебе за пазуху, молчал про такую сестру?!
— Ее нужно спрятать, — ответила Люс. — Я ведь потому к вам и пристал, что только «зеленые плащи»и могут нам с сестрицей помочь. На вас вся надежда!
Люс надеялась услышать что-нибудь о лесном братстве и взаимовыручке. Но от вида изумительного декольте стрелок то ли опять онемел, то ли, как ни странно, оглох.
Пытаясь понять, в чем тут дело, Люс обернулась и глянула на Свирель.
Певица, покрасневшая от взглядов красавца-стрелка, действительно была сейчас хороша собой, невзирая на четыре десятка совершенно лишних килограммов.
Парочка радостно таращилась друг на дружку. Свирель впервые в жизни произвела такое впечатление.
— Слушай, парень… — вдруг хрипло сказал Джек. — Да познакомь же ты наконец с сестрицей! Впервые вижу такую красавицу!
— Понравилась? — подмигнула ему Люс.
— Так бы и съел!
Тут Свирель дернула Люс за край фестончатой пелерины.
— Зовут мою сестрицу Марианна, — не обращая внимания, сказала Люс. — Мы с ней из северных графств. Понимаешь, Джек, лорд у нас там — не дурак. Знает, что почем. Красивую девку с уродиной даже впотьмах не перепутает. А ей этот наш лорд ни к чему. Вот и пришлось девчонке удирать, в чем была…
Тут Марианна так двинула Люс локтем в бок, что та покачнулась.
— Пусть твоя сестричка не беспокоится, мы ее в обиду не дадим, — решительно пообещал стрелок. — Я сам о ней позабочусь! И хорошо бы она замуж за меня согласилась, а? Замолви словечко, парень! Я, конечно, из «зеленых плащей» не сразу уйду, но есть у меня старший брат, зовет к себе на ферму. Дом для твоей сестрички построю, настоящий, господский, чтобы скотина отдельно стояла!
— А вот сейчас я с ней посоветуюсь, — обнадежила Люс и позволила Свирели ткнуться губами в свое ухо.
— А не могла бы ты перевести? — довольно ядовито осведомилась Свирель.
— Что перевести?
— Я ведь ни слова не понимаю, что вы там щебечете!
— Как — ни слова? — даже растерялась Люс.
— Очень просто — впервые слышу такой язык!
И тут Люс с ужасом сообразила, что произошло. Впопыхах, да еще в условиях конспирации, они с Зульфией напрочь забыли отправить Свирель на скоростную обработку к специалистке по гипнотическому внушению языков Асият.
И Люс стало жутко…
6. ПЕРВАЯ НОЧЬ СВИРЕЛИ
Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!
Она была всегда готова к бою.
И, естественно, Люс мгновенно сочинила увлекательную историю о том, почему ее сестра не говорит по-человечески, а лепечет непонятно что. Было тут и похищение очаровательного младенца Марианны, и служба юной фрейлиной при дворе испанской знатной дамы, и преследование чуть ли не самого короля Арагона, почему красавица и решила вернуться на родину. А дома она едва не угодила в объятия местного лорда. Словом, полный джентльменский набор дамского приключенческого романа, до которых Диана Кассион была великая охотница…
Потрясающей истории хватило как раз до деревни, где корзину выстелили холстом и набили серым хлебом грубого помола. Пока возвращались в лес, к стоянке «зеленых плащей», Люс внушала Черному Джеку, что возиться со скотиной ее сестрица не умеет, не хочет и не будет, даже если корову с теленком Джек поставит в благоустроенном хлеву, а не в супружеской спальне.
Джек ахал, чертыхался и верил всему безоговорочно. Правда, об испанских лордах он имел темное понятие — на его взгляд, все они были, как тот сарацин в чалме и с «бычьим глазом» на груди. И очень удивился, что они веруют в Святую троицу.
— А кто же тогда сарацины? — спросил он и получил обстоятельный ответ, усвоить который был совершенно не в состоянии — Люс перечислила ему по порядку крестовые походы и с похвалой отозвалась о прогрессивном султане Салах-ад-Дине.
Пока он изумлялся, Люс вкратце объяснила Свирели причину ее немоты. Та, не будучи любительницей дамского чтива, удивилась легковерию стрелка. Люс не стала ей рассказывать, с каким азартом читает подобные романы ее родная бабка. Нужно было сохранить в душе Свирели хоть каплю уважения к заговорщицам…
К счастью, недовольная Свирель при всем желании не могла объяснить Черному Джеку, что Люс бессовестно врет.
Ватага встретила Марианну буйно — сперва молчанием, потом криком и свистом.
Джек тут же оттеснил Люс на задний план — всучив ей корзину, он сам принялся излагать историю красавицы. Тут уж пришла в негодование Люс, потому что легенда обросла нормандскими пиратами, пытавшимися увезти Свирель к своему герцогу, интересом к ней со стороны прогрессивного сарацинского султана Салах-ад-Дина, участием ее в крестовом походе на стороне арагонского короля и еще какой-то фантастической чушью совершенно в кельтском духе — то ли противоестественной страстью королевы фей, проживающей неподалеку в холме, то ли вполне объяснимой склонностью короля эльфов, тут уж Люс не разобралась толком. Чересчур странными для слуха оказались кельтские имена.
Джек всячески показывал, что он — первооткрыватель и собственник этого сокровища. Свирель, если и не понимала его пылких речей, то явственно ощущала заботу новоявленного собственника. Он сам подавал ей на кончике ножа куски плохо прожаренного мяса, сдобренного какими-то сушеными и стертыми в порошок травками, сам наливал в деревянный кубок эль.
Люс попробовала этот самый эль — и сразу поняла, с чем имеет дело. Пился он легко и вроде бы нечувствительно, зато потом ударял и по ногам, и по голове. Так что она и сама им не увлекалась, и Свирели отсоветовала.
Свирель сперва с тоской глядела на толстый ломоть хлеба, выданный ей вместо тарелки, и здоровенный шмат жирного мяса на нем. Более калорийной пищи она и вообразить себе не могла. Но ничего другого ей не дали. Пора овощей и фруктов была еще впереди…
Кроме того, Джек довольно грубо отгонял от нее прочих претендентов на благосклонность. Свирель, хотя и совершенно ошалевшая от собственного успеха, видела все его маневры. Сперва она старалась обратить на Джековы затеи внимание Люс — это было совершенно невинное хвастовство первым настоящим успехом. Люс только вздохнула — стокилограммовая красавица радовалась, как дитя.
Никогда еще мужчина, защищая ее от посягательств, не хватался за нож, и никогда еще не растаскивали двух взъерошенных петухов, готовых из-за нее подраться.
Свирель шепнула Люс, что все это изумительно, восхитительно, и что она жалеет лишь об отсутствии дурака-концертмейстера.
Люс шепнула в ответ, что тут ему — самое место…
Но, вспомнив о концертмейстере, Серебряная Свирель, естественно, вспомнила и о своем драгоценном голосе. Во-первых, ей захотелось блеснуть. А во-вторых, самое время было пустить его в ход, потому что стрелки, пировавшие уже третьи сутки, орали песни хриплыми еще с позавчерашнего перепоя голосами. Слушать их было поучительно — многие музыковеды охотно поменялись бы местами с Люс и Марианной.
Сама Люс тоже охотно поменялась бы с кем-нибудь местом. Эти дикие вопли с постоянным припевом «Хэй! Хэй! Хэй-хо, хэй!» действовали ей на нервы. Свирель тоже была не в восторге от такого вокала.
Но еще один человек ежился, когда буйные певцы пускали петуха. Это был пленник.
Юноша сидел, так же завернувшись в плащ, и Люс время от времени ловила его взгляд. Мальчишка был хорош собой, это она отметила, но не столько человеческой, сколько ангельской красотой. Бледное, тонкое лицо с коротким прямым носом и огромными глазами, в обрамлении платиновых прядей, скорее всего, могло быть и прекрасным, и вдохновенным. Люс вспомнила, что мальчика готовили в монахи, и решила, что это — вдохновение экстаза и молитвы. Возможно, в силу природного любопытства она бы и проявила интерес к юному лорду — когда-нибудь на досуге. А сейчас у нее был другой интерес — Робин, Томас, или как там его звали на самом деле.
Этот герой ее сновидений пошел вместе с Рыжим Питером проверить посты и отнести часовым поесть. Поскольку ватага расположилась в самой чащобе, то и часовых поставили только в двух подозрительных местах, но не помирать же им с голода и жажды! Очевидно, Робин-Томас и Питер решили разделить с часовыми трапезу.
Этот герой ее сновидений пошел вместе с Рыжим Питером проверить посты и отнести часовым поесть. Поскольку ватага расположилась в самой чащобе, то и часовых поставили только в двух подозрительных местах, но не помирать же им с голода и жажды! Очевидно, Робин-Томас и Питер решили разделить с часовыми трапезу.
Люс трепетно готовилась к встрече.
Конечно, ей не надо было тогда удирать из Шервудского леса сломя голову. Она могла отсидеться в кустах, сунуть голову в ледяной ручей и прийти в чувство. И не пришлось бы потом изобретать дурацкие предлоги, воровать Серебряную Свирель, вступать в конфликт с бабкой, который еще неизвестно чем кончится… Но так уж вышло. И вот она ждала избранника, внутренне готовая ко всяким неожиданностям.
Он не поддался на первую примитивную атаку — пусть! Он сообщил, что Люс не в его вкусе — ладно! В конце концов, о вкусах не спорят. Но теперь для нее дело чести — победить стрелка. И сделать это, не набирая лишних килограммов. Победить тем оружием, которое у нее имеется, и доказать ему, дураку, что не в килограммах дело!
И она уже ломала голову, с чего начать…
Этот человек стоил того, чтобы за него бороться. Конечно, синие глаза — это замечательно, да только на этом острове куда ни ткни пальцем — попадешь в синий глаз. Конечно, и стреляет он отлично — а как же иначе, если он вожак ватаги? Это ему по должности полагается. Но он еще и удивительно деликатен для этого дремучего века — не выдал тайну Люс ватаге, более того — прикрыл ее отступление. А как бы веселилась ватага, узнав про то ночное похождение!… Он был достаточно честен… М-да… И вообще…
Но все равно при появлении Робина-Томаса Люс растерялась. Он возник внезапно — благодаря зеленому плащу. Он просто отделился от стены каких-то колючих зарослей — из-за плеча торчал тисовый лук, по широкой груди протянулись ремни перевязей для ножа, колчана со стрелами, кожаного бурдючка, да еще висел на крепкой шее боевой рожок на тонком ремешке. Наконец, рыжий пояс охватывал тонкую, как у самой Люс, талию. И темные кудри почти ложились на плечи…
В правой руке он держал какую-то птицу — как оказалось, проверил расставленные лесничим силки.
Стрелок смотрел на Люс с улыбкой — похоже, догадывался, что она вернется.
И тут Свирель запела.
Очевидно, она не забиралась в музыку глубже восемнадцатого века, и потому выбрала самое на ее взгляд, старинное — итальянскую ариэтту то ли Чимарозы, то ли кого-то из его современников. Ариэтта была довольно легкомысленная, но вполне пригодная, чтобы выразить переполнявшую певицу радость. Разумеется, никто, и Люс в том числе, не понял ни слова, Но все видели, как Свирель, пуская трели и рулады, глядит на Черного Джека, и какими взглядами отвечает ей Джек, лаская притом ее руку и как бы невзначай трогая колено.
Люс, слушая божественное пение, думала, естественно, о блохах. Судя по всему, Свирель их не интересовала. А вот сама Люс уже согнала с себя несколько диверсанток. Может быть, здешних блох можно было одолеть только вокалом?
Когда Свирель завершила свою ариэтту, «зеленые плащи» завопили от восторга. Такого они еще не слыхивали. Люс поразило только одно — они не пытались вторить Свирели своим воинственным кличем «Хэй, хэй!» Очевидно, в молодцах Шервудского леса проснулся музыкальный вкус.
И тут Люс услышала звонкий голосок юного лорда.
— Если прекрасная дама позволит, и если эти добрые стрелки не возражают, я тоже хотел бы спеть, — сказал юноша. — Надеюсь, что дама сможет оценить изысканность и куртуазность моей канцоны!
Люс быстренько перевела Свирели это предложение. Та крайне заинтересовалась — доподлинная канцона двенадцатого века! В натуральном исполнении! Ради одного этого стоило сюда забираться!
Люс не стала ей напоминать, во сколько влетело институту их путешествие. Пожалуй, канцона и впрямь оказалась бы на вес золота.
Стрелки перешепнулись — никто не знал, что такое «куртуазность».
Мальчик обещал спеть, но это не было песней. Он как бы декламировал нараспев правильные строфы довольно сложного размера, и даже оснащенные рифмами. Строфы, к великому изумлению Люс, оказались на латыни. Действительно, только очень образованная дама могла оценить эти вирши по достоинству.
Стрелкам заунывная и непонятная декламация показалась скучной. Латыни им хватало и в быту — все они посещали церковь, а до Реформации, прекратившей в Англии богослужения на латыни, оставалось еще четыре века, или около того.
Когда певец убедился, что ватага почти не обращает на него внимания, он откровенно уставился в глаза Люс. Песня набрала мощь! В ней появилась внезапная страстность на грани отчаяния. И Люс узнала одно из немногих латинских слов, застрявших в памяти с институтских времен. Слово это было — «Amor», что означало в стихах двенадцатого века то божество любви, а то и само это чувство.
Юный лорд беззастенчиво признавался ей в любви при всем честном народе! Он знал, что лишь она поймет канцону. Неизвестно, откуда, но — знал.
Люс вспомнила, как он глядел той ночью на ее полуобнаженную грудь, и все поняла.
Мальчик действительно был премиленький, его темные глаза, нежные и настойчивые, пленили бы любую женщину на земле, но только не Люс, захваченную погоней! Встань на ее пути сам античный красавец Антиной, или Аполлон Бельведерский, или Геракл Фарнезский, или любое другое олицетворение мужской красоты и сексапильности, она бы смахнула их в придорожную канаву одним мановением крошечной ручки, затянутой в черную кожаную фехтовальную перчатку!
— Прелестная песня, добрый сэр, — вспомнив, как обращался к юноше Робин-Томас, сказала она. — Только трудно было что-то понять. Я не думал, что кто-то в нашей глуши сочиняет латинские песни. Да еще такими размерами и строфами.
— Эту сочинил я сам, — признался юноша. — Прошлой ночью. Я свободно говорю по-латыни, а сочинять латинские вирши меня выучили брат Трофимий и брат Иннокентий. Брат Иннокентий в молодости прошел через всю Турень, и Бретань, и Нормандию вместе с гольярдами. Он и в Парижском университете учился!
— Но эти добрые стрелки, скажем, не понимают даже и той латыни, что содержится в «Отче наш», — сказала Люс. — Моя сестрица тоже не столь высокообразованна.
— Я могу сочинять и на простом наречии, если нужно, чтобы поняли все, — ответил юноша. — Но той ночью мне показалось, что для моих мыслей подходит только божественная латынь…
Обратив внимание, что к их разговору прислушивается вожак стрелков, юноша почтительно добавил:
— …добрый сэр!
Люс возблагодарила Бога, что юноша предпочел латынь. Неизвестно, какие образы роились в его голове той ночью, и что из них угодило в канцону!
— Однако я предпочитаю простые песни, — усмехнулась она и продолжала не столько для юного лорда, сколько для красавца-стрелка: — У меня простое сердце, я люблю вот этих ребят из нашей ватаги, которые горой стоят за своих, вот это жаркое, вот этот эль. А всякие выкрутасы господ рыцарей от меня так же далеки, как и сами рыцари.
— Странно. А я понял, что вы с сестрицей не простого рода, — возразил пленник.
И тут Люс вспомнила про Свирель!
Так прекрасна, невзирая на почти классическую латынь, так исполнена страсти была песня пленника, что Люс совершенно забыла о своих обязанностях «сопровождающего лица». А ошалевшая от избытка мужского внимания девственница может много чего натворить. И Люс забеспокоилась — куда подевались эти сто килограммов цветущей плоти? И, кстати, у костра не видно Джека…
Парочка сложилась еще та — всемирно известная певица, лауреат десятка международных конкурсов, равно любимая на Земле, на орбитальных комплексах и в Дальнем Космосе, — и неумытый разбойник из Шервудского леса! Да еще языковой барьер…
Вспомнив еще и про барьер, Люс забеспокоилась. Сама она не могла бы вступить в близкие отношения с человеком, с которым не могла бы предварительно хоть часика три побеседовать. А Свирель должна была еще и объяснить Джеку кое-что важное — сама же Люс ее этому и научила!
Оставалось одно — бежать разыскивать Свирель.
— А кстати, где моя сестрица? — как можно безмятежнее спросила Люс. — Вы не заметили, добрый сэр, куда она подевалась?
— Как это — куда? — удивился юноша. — Этот… Черный Джек, что ли? Так вот, с ним она и ушла, вон туда.
— Благодарю, добрый сэр! — и Люс решительно вскочила на ноги.
— Мне сдается, они там обойдутся без посторонних, — с некоторым презрением заметил юноша.
— Что за тон, добрый сэр! — одернула его Люс.
— Каким тоном мне еще говорить про людей, которые бросаются друг другу в объятия, повинуясь низменному позыву? — высокомерно полюбопытствовал юноша. — Когда говорит лишь плоть, а душа молчит, это иного тона не заслуживает.
«Импотент»— первым делом подумала Люс.
И тут же поняла, что пленник в чем-то прав. Действительно, заговор тринадцати бабуль предполагал все, что угодно, кроме души.