Выборы в 1936 году прошли почти с равными результатами, и, хотя роялисты заняли большую часть мест в парламенте, коммунисты сохранили политическое равновесие. В отсутствие ведущей политической силы обстановка сложилась тревожная.
Полиция получила больше полномочий – теперь можно было арестовать кого угодно за простое выражение несогласия с правительством или протест.
Василий чувствовал, что пришло время действовать. Он пытался подстегнуть и остальных.
– Эти люди, которых арестовали, не совершили ничего дурного! – возмущался юноша. – Почти все они просто говорили правду: что им мало платят и эксплуатируют. А это непреложный факт.
– Это нелогично, несправедливо…
– Недопустимо! – громыхал Василий. – Надо же что-то делать!
Димитрий понимал, что, если ввяжется в дискуссию с отцом по поводу того, справедливо ли обходятся с левыми, у них дойдет до драки. Чаще всего он прикрывался неотложными занятиями, опытами в лаборатории, важными встречами с профессорами и так далее, но раз в неделю, главным образом ради матери, ужинал с родителями. Чтобы поберечь Ольгу, которой определенно ни к чему была грандиозная ссора между отцом и сыном, Димитрий держался подальше от спорных предметов, поддерживал легкую беседу, рассказывал о занятиях по анатомии, расспрашивал о бизнесе и в целом сохранял у родителей иллюзию, что когда-нибудь войдет в дело Комниносов.
Был субботний вечер, вскоре после Пасхи, и назавтра Димитрию вновь предстояло это еженедельное испытание. Сегодня они с Элиасом играли в тавли, а потом отправились на встречу с Василием в их любимое теке. Вышли они из кафенио уже после одиннадцати, но музыканты, которых они надеялись послушать, все равно редко начинали играть до полуночи.
Димитрий выпил только кружку пива – на следующий день предстояло много заниматься, готовиться к экзаменам. Если бы голова у него не была такая ясная, он, может быть, и не поверил бы своим глазам, когда они с Элиасом шли по убогим улочкам. Впереди, метрах в пятидесяти, долго маячила темная, с трудом различимая в тени фигура человека. Вот он остановился, огляделся и вошел в дверь, которую перед ним отворили. Он не заметил ни Димитрия, ни Элиаса – их скрывала тень, зато они его ясно разглядели.
– Это же?.. – Элиас в смущении умолк, жалея, что вообще заговорил.
– Мой отец. Да. Я уверен.
Не говоря больше ни слова, они пошли дальше. Димитрий был потрясен. Это был публичный дом – относительно пристойный, да, но все же бордель. Его отец ходит к проституткам.
Первой мыслью Димитрия было дождаться отца и потребовать ответа прямо здесь, на месте.
Словно прочитав его мысли, Элиас взял Димитрия под руку. Он чувствовал, что друг зол и растерян.
– Пожалуй, ни к чему устраивать сцену, Димитрий, – сказал он. – Да и вовсе ничего не стоит говорить.
Димитрий понимал: ему нужно время, чтобы переварить увиденное. Сейчас он мог думать только об одном – все принципы его отца основывались на лжи. Он связан с темной изнанкой Салоников даже теснее, чем сам Димитрий. Он лицемер и ханжа.
Домой юноша пришел ночью, пьяный почти до бесчувствия. Споткнулся, врезался в дверь и с грохотом сшиб на пол какую-то статуэтку. Отец возник на верхней площадке лестницы так стремительно, что Димитрий подумал, уж не дожидался ли он его.
– Ты знаешь, который час? – Отец говорил шепотом и в то же время почти кричал, быстро сбегая по лестнице к сыну. – Где ты шатался?
Димитрий думал, что Константинос его ударит – иначе к чему такая торопливость? Он стоял неподвижно, а отец летел к нему, похожий на ворона в своем черном шелковом халате. Он оперся рукой на столик – для устойчивости.
– Ты что, не слышишь? Где ты был? – Теперь голос Константиноса звучал уже на полную громкость. – Отвечай!
Павлина, потревоженная шумом, стояла в дверях своей спальни в цокольном этаже, и на ее круглом сонном лице читались недоумение и тревога.
Не теряя самообладания, Димитрий наклонился к отцу, так, что их лица были в дюйме друг от друга, и тихо, чтобы не слышала Павлина, ответил на его вопрос:
– Я был на улице Диониса.
Комнинос побледнел. В голосе сына явственно слышалась торжествующая нотка.
Павлина исчезла, тут же появилась снова, с метлой, и стала сметать осколки статуэтки. Она собрала их в аккуратную кучку, и глаза ее остановились на лицах двух мужчин.
Константинос быстро овладел собой. Ольга уже стояла на верхней площадке лестницы.
– Что случилось? – спросила она. – Димитрий, с тобой все хорошо?
Прежде всего она подумала о том, о чем только и могла подумать как мать. Она знала, что Димитрий часто бывает в самых неспокойных местах города, и читала, что в теке то и дело случаются поножовщины.
– Все в порядке, мама, – ответил он.
– Всем пора в постель! – рявкнул Константинос. – Павлина, отложи уборку до утра, будь любезна.
Ольга исчезла, и Павлина молча попятилась к себе в комнату, оставив метлу у стены. Константинос повернулся к Димитрию спиной и спокойно ушел наверх.
Димитрий подождал, пока закроется дверь родительской спальни, а потом, крепко держась за перила, поднялся к себе.
Назавтра за обедом Димитрий, Ольга и Константинос уселись за большой круглый стол, тарелки на котором были расставлены, как всегда, «через двадцать минут». Букет сухих цветов в центре отражал общее настроение. Павлина появлялась и исчезала, подав новые блюда. Беседа шла принужденно. Каждый раз, унося тарелки, Павлина замечала, что Ольга почти не притронулась к еде. Димитрий ел немногим лучше.
Ольга понимала, что между мужем и сыном что-то произошло, и старалась поддерживать легкую беседу. Димитрий избегал смотреть на отца.
Всего неделю назад, на Пасху, они все вместе ходили в церковь. Из памяти юноши еще не выветрились картинки, как отец целует икону, крестится и подобострастно преклоняет колени, касаясь губами кольца на протянутой руке священника. Его передернуло при мысли об отце, сидящем в первом ряду. Это почетное место, как он теперь понимал, отражало его финансовый вклад в церковь, а вовсе не близость к Богу. Он смотрел на свою милую мать и размышлял, догадывается ли она хоть о чем-нибудь.
Константинос Комнинос, кажется, еще явственнее обычного испытывал мазохистское удовольствие, обнажая глубину политических разногласий между собой и сыном, и, как всегда, предполагал, что Димитрий рано или поздно склонится к его точке зрения. Сыновья на то и сыновья, чтобы наследовать семейный бизнес. По-другому просто не бывает. Он до сих пор не смирился с тем, что его отпрыск выбрал другую дорогу.
Константинос знал, что Димитрий не выдаст его матери, и пользовался этим, играя с сыном в еще более жестокую игру, чем обычно, заставляя того корчиться от невысказанного гнева по поводу положения дел в стране. Король только что назначил генерала Иоанниса Метаксаса первым министром, а Метаксас отдал приказ полиции жестко подавить протесты рабочих, которые представляли собой нарастающую угрозу закону и порядку в стране. Нескольких профсоюзных активистов и коммунистов уже отправили в ссылку, и Комнинос, как владелец фабрики, радовался, что есть кому держать пролетариев в узде.
– Что до меня, я считаю, чем суровее меры, тем лучше!
Это было адресовано напрямую Димитрию, и Константинос не сомневался, что на этот раз добьется какой-то реакции.
Ради Ольги Димитрий не поддался на провокацию. Он боялся, как бы не сказать что-нибудь такое, о чем потом придется пожалеть, чего не хотелось бы говорить при матери, но понимал, что отец испытывает его, доводит до крайней точки. Константинос Комнинос знал: пока Ольга здесь, ему ничто не угрожает.
Димитрий резал мясо, воображая, что сверкающий нож вонзается в тело отца. Еще не прожевав, он поднялся.
– Мне пора.
– Куда это ты собрался в воскресенье вечером? – резко спросил отец. – Библиотеки же закрыты.
– У меня встреча с друзьями.
– Вот жаль, дорогой, – сказала Ольга. – Павлина приготовила твое любимое глико.
– Оставишь мне немножко, мамуля? – попросил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб. – Прости, но мне надо идти.
В одну секунду он оказался на улице и вскоре уже торопливо шагал к кафенио, где они договорились встретиться с Элиасом и Василием. Проходя мимо окна, он заметил с ними кое-кого еще. Катерину.
Димитрий шел быстро, но сердце у него колотилось сильнее обычного, когда он открыл дверь, не от скорой ходьбы.
Не так часто в этом кафенио можно было увидеть девушку, и Катерина поспешно объяснила:
– Я ходила на дом к заказчице снимать мерку. Это на соседней улице, и Элиас уговорил меня после зайти выпить с ним кофе.
– В воскресенье? Воскресенье же выходной.
– Когда как, если работаешь у кириоса Морено, – со смехом ответила Катерина и взяла свою сумку. – Ну, надеюсь, до скорой встречи, Димитрий.
Димитрий шел быстро, но сердце у него колотилось сильнее обычного, когда он открыл дверь, не от скорой ходьбы.
Не так часто в этом кафенио можно было увидеть девушку, и Катерина поспешно объяснила:
– Я ходила на дом к заказчице снимать мерку. Это на соседней улице, и Элиас уговорил меня после зайти выпить с ним кофе.
– В воскресенье? Воскресенье же выходной.
– Когда как, если работаешь у кириоса Морено, – со смехом ответила Катерина и взяла свою сумку. – Ну, надеюсь, до скорой встречи, Димитрий.
– Хочешь, я провожу тебя домой?
Эти слова вырвались сами собой, и Димитрий тут же смутился. Ясно же, что провожать ее будет Элиас. Они ведь живут на одной улице.
– Не надо, но все равно спасибо, – снова засмеялась она. – Еще светло. Я сама дойду.
– Уверена? – уточнил он.
К немалому удивлению юноши, Катерина вдруг передумала.
– А знаешь, вообще-то, было бы неплохо. Ты ведь не идешь еще домой, Элиас?
Тот покачал головой.
До улицы Ирини было недалеко, и Димитрий поймал себя на том, что старается идти помедленнее.
По пути Катерина рассказывала о семье Морено. Кирия Морено научила ее почти всему, что она теперь умела, и каждый день ей представлялись новые возможности отточить мастерство. О своем ремесле она говорила с жаром.
– Я как подумаю про этих девушек с табачной фабрики – каждый день одно и то же, день за днем, – и понимаю: я бы умерла, если бы мне пришлось так работать. У меня на работе каждый час что-то новое. Там десятки разных швов, и каждый раз я их шью разными цветами, на разных тканях, в разных сочетаниях. И результат каждый раз разный.
– Немного похоже на музыку, да? – отозвался Димитрий.
– Да! Мне кажется, очень похоже, – засмеялась девушка.
– Нот всего семь, но из них можно составить тысячи разных мелодий! Так, значит, ты совсем как Моцарт, только вместо нот у тебя нитки? – Димитрий сам улыбнулся такому сравнению. – Элиас говорит, ты еще и вундеркинд, как Моцарт.
Катерина покраснела. Может быть, потому, что он упомянул об Элиасе. Димитрий не мог этого сказать точно и старался не думать о том, сколько времени они проводят вместе.
– Я не так уж много знаю о Моцарте, но думаю, Элиас преувеличивает.
Дорога домой кончилась что-то уж очень быстро. Катеринина оживленная, раскованная речь завораживала. Димитрию казалось, что она вся как-то светится изнутри. Девушка улыбалась не только губами, но и глазами, и даже в ее походке чувствовалась радость.
Прошло несколько дней, и Димитрий понял, что все время думает о Катерине и мечтает увидеть. Ее образ отпечатался в памяти, и молодой человек никак не мог прогнать его. Катерина на своем примере показала ему то, что он, пожалуй, уже и сам понимал: счастье не обязательно связано с богатством. То, что ему самому вечно было не по себе при мысли об ожидавшем его огромном состоянии, тоже это доказывало.
А вот голод и недовольство были определенно связаны. В Салониках многие жили у самой черты бедности, и уже назревали неизбежные волнения.
Василий каждый день приносил новости от отца. На улицах с приходом мая стало жарче, нежное тепло весны сменилось иссушающим летним зноем, и одновременно с этим люди потеряли терпение и стали выдвигать требования. Поговаривали о всеобщей забастовке.
– Салоники на грани революции, – докладывал Василий товарищам, горя возбуждением. – Рабочие на табачных фабриках готовят забастовку! Завтра! Мы должны их поддержать.
Выбора не было. Не могли же они не поддержать эксплуатируемых, обездоленных, тех, кому за неделю работы платят меньше, чем богачи тратят на один обед в дорогом ресторане. Василий не раз водил Димитрия в кварталы, где они жили, и теперь настало время хоть как-то проявить солидарность.
На следующий день молодые люди встретились в университете и направились к зданию муниципалитета. Через несколько минут их подхватила целая река людей. Чувствовалось приподнятое настроение: в этот солнечный день в стране рождалась демократия, открытый уличный протест. Это радовало.
– Вот так мы и дадим понять, что чувствуем! – восклицал Василий. – Правительство не может просто отмахнуться от нас, верно? – Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть шум толпы.
Пролетел слух, что к ним присоединяются рабочие из трамвайного и железнодорожного депо и электрики. Жажда протеста распространялась, как эпидемия, и на улицах собралось больше двадцати тысяч человек.
Василий был вне себя от восторга.
– Может, и добьемся чего-то, смотри-ка, – сказал он. – Это и есть власть народа!
Наконец демонстранты разошлись.
Нечаянно столкнувшись в этот вечер с отцом, Димитрий услышал неприятную новость.
– Ну что ж, – сказал Константинос, отдавая шляпу Павлине, но глядя при этом прямо на сына, – ты будешь рад услышать, что Метаксас дал полиции полную свободу действий!
Димитрий старался не выдать себя. Ему не хотелось, чтобы отец узнал, что он тоже был сегодня на улице.
– Это как-то слишком, – отозвался он.
– Мне так не кажется, Димитрий, нет, не кажется. – (Молодой человек промолчал.) – И еще лучше: он вводит военное положение. С этим народом только так и нужно.
Уже от того, как отец произнес «с этим народом», Димитрию захотелось сплюнуть, но умение сдерживаться всегда было его сильной стороной. Каждый раз он оставлял за отцом последнее слово и почти забавлялся этим.
– Не суйся завтра на улицу, хорошо?
Выходит, Константинос знал, что Димитрий ходил сегодня на демонстрацию. Значит, кто-нибудь из зевак увидел его и доложил.
Следующий день начался так же, как предыдущий. Группа студентов, и Димитрий в их числе, собралась вместе и направилась к центру Салоников, чтобы присоединиться к народу.
Атмосфера была уже совсем другая. В центре протестующие кричали: «Да здравствует забастовка!» – а напротив стояли полицейские и военные. Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Это было похоже на затишье перед бурей.
Василий, которому непременно хотелось быть в центре событий, пробился ближе. Димитрий пытался последовать его примеру, но его остановила внезапно уплотнившаяся толпа. Раздался многоголосый рев, и все разом, дружно двинулись вперед.
И тут, словно поняв, что теряют контроль над ситуацией, полицейские открыли огонь.
Димитрий стоял сзади и ничего не видел, только почувствовал обратное движение – народ попятился, кто-то повернул, пытаясь убежать. Начался хаос, паника, всеобщее смятение. Никто не верил в то, что происходит. Полиция открыла огонь по безоружным.
Люди бежали во все стороны, крича, пробивая себе дорогу кулаками, и среди них были студенты, друзья Димитрия. Но сейчас было не до того, чтобы высматривать в толпе друг друга.
Никто не понимал, что происходит, никто не знал, что будет дальше, всех подгонял животный инстинкт самосохранения, и кого-то уже сбили с ног в давке. Димитрий сам не заметил, как оказался в каком-то переулке. Все соседние магазины и кафе были закрыты, спрятаться негде. Он бежал вслепую, не останавливаясь. Сейчас демонстрантов схватят, а Димитрий знал, как жестоко в полиции обходятся с задержанными.
Когда ноги уже подкашивались от изнеможения и страха, он увидел, что добежал почти до самой улицы Ирини. Там он постучал в дверь кирии Морено.
У нее он и просидел несколько часов, чувствуя себя в безопасности, но тревожась за друзей, которые были с ним. Наконец юноша подумал, что полиция, наверное, уже прекратила разыскивать нарушителей порядка, и собрался уходить. Кинул взгляд вдоль улицы, туда и обратно, чтобы убедиться, что путь свободен, и еще, как он признался себе, чтобы посмотреть, нет ли где поблизости Катерины, а потом быстрым шагом направился к улице Ники.
Мать была вне себя от радости, увидев его.
– Димитрий! – воскликнула она, обнимая сына, и он почувствовал, как ее теплые слезы капают ему на рубашку. – Ты был там, правда?
– Прости, мама, мне очень жаль. Ты, должно быть, так волновалась.
– Я знаю только, что люди погибли, – сказала она. – Павлина только что пришла, принесла новости… Я подумала, вдруг и ты тоже среди них.
– О господи! – воскликнул Димитрий, отстраняясь. – Мы все были без оружия.
– А многих страшно покалечило, – прибавила мать. – Я так рада, что ты дома.
– Василий был впереди. Я должен узнать, где он.
Димитрий выскочил из дому и побежал по улицам к больнице. Повсюду валялись какие-то обломки, брошенные вещи – свидетельства паники, охватившей демонстрантов, когда полицейские повернули против них оружие.
Поиск по всем палатам ничего не дал – значит его друга не было среди раненых, и Димитрий с замиранием сердца отправился в стоявший рядом морг. Врач в больнице сказал, что убитых свозили туда.