Ой-ай! Так с матерью на Святой Руси не разговаривают, даже когда ты с этого самого, надменного сорвалась: заповедь требует чтить (Ис. 19, 12) отца и мать, не гнать взашей не потому, что они замечательные, а просто, хоть ты тресни, почитать; впрочем — на Руси всё бывает и было; бывает и пьяный блевает, здоровая реакция организма на его отравление. А то! Частенько мы громко несдержанны на язык, раздражительны, несем сгоряча черт знает, бывает, с кем не бывает.
Вникаем, вдумываемся, опять проклятия, дочь проклинает мать, семейка, опять гены! Хоть ты тресни, ничем другим не объяснишь. И вот — роковое продолжение дурной, черной драмы. Слово дочери на этот раз, как страшный меч, пронзило душу безумной, несчастной матери, как ни странно, насморк разом прошел, как рукой сняло, и хитрых лекарств не надо, она не замечает, что перестала шмыгать носом, она, сокрушенная сердцем, выскочила, как ошпаренная, в безнадежно стрессовом состоянии покатилась колбаской вон. Занималась тьма, той неприятной осенью очень обижались на непогоду, бабьего лета вовсе не было, а в этот бесславный вечер погода выдалась на редкость непроглядно и безнадежно паскудная, самая что ни на есть гнусная, ветер выл, старался, саднил, подхлестывал и метался, беспросветно, тоталитарно, пьяно, того гляди начнется подлый, жуткий дождина; ближе к автобусу бодрого стрекача дала наша Анна Ильинична, всё бегом да на больных, ватных ногах, чешет, их не чувствуя, несется, как молодая, гнала себя, на хороший аллюр перешла, Москва—Воронеж, скорость развила, как если бы не бесконечно обожаемая дочь, свет ее глаз, а она сама сорвалась с этого самого, надменного, вывихнутого, в котором, как известно, есть кость, сорвешься, покатишься, полетишь еще как, когда только что видела мистерию, мерзкую, отвратительную, жуткую, когда тебя отфутболят злобно и за дело, впечатление глубокое, надо думать, в ушах гремят проклятия Марины, ватные ноги истово будут сверкать летящий галоп, чуть автобусную остановку не пролетела, заблудилась кругаля лишнего дала; автобус, дальше электричка, вот и Москва, почему-то сначала она рванулась не к себе, не в престижную, распрекрасную двухкомнатную квартиру, что на улице Чкалова, славное местожительство (по стандартам того времени), тепло, светло и мухи не кусают, а к нам, на Кухню, стремилась и неостуженной примчалась, впрочем, всё понятно, надо высказаться, требуется. Мы проявили слепоту, оказались не на высоте, хотя видели, что несчастной плохо, она в прострации, в сомнамбулическом самозабвении, она уже десятый раз подряд сбивается, рассказывает одно и то же, повторяет, как заклинание, описывает во всех красках то, чему оказалась невольной свидетельницей…
(ее рассказ дышал достоверностью — еще одно основание для реконструкции астралов, имевших место в Березняках, согласитесь, трудно допустить, что бешеное кружение на пятке причудилось, во сне приснилось безумной старухе или то была просто-напросто художественная гипербола, содержащая злобную клевету на любимую дочь, впавшую ненароком в ненавистное православие; единственное, что нас весьма сильно смущало и делало нарисованную картину недостаточно справедливой, так это ее явная тенденциозность — соль в том, что все это смахивало на тривиальные, стандартные, стереотипные обвинения, которыми ортодоксальное сознание награждает большинство религиозных сект, инкриминируя им половую распущенность, половые извращения и всякие чудовищные изуверства.)
…говорит, говорит, как заведенная, заговаривается, заикаться начала, зациклилась на одном и том же, остановившийся взгляд, словно кость в глазу, тяжелый случай; ушла от нас, мы облегченно, свободно вздохнули, тяжело иметь дело с душевно больной, успеет ли на последнее метро? Успела.
Она у себя. Мечется беспорядочно, бестолково, неуемно по комнате туда-сюда, как зверь в клетке, места не находила, душа раздавлена ужасом, боль души, неугасимая, страшная боль, поджимает, нарастает всё выше, выше, расходится, терзает, как тигр, куда себя деть от боли, состояние беспамятства и умоисступления, глотает поспешно, машинально, жадно несколько бесполезных таблеток пургена, затем без тягомотины (тягомотина характерна для печального шекспировского Гамлета: задержки сценического действия — художественный прием), очень торопится, бесхитростно, машинально намыливает шнурок, надежный лаз в смерть, желанную, позыв к полной гибели всерьез, полнота воодушевления, накинула петлю на шею, где гвоздь, куда подевался, родимый и милый, а добрый, правильный, верный костыль готов, давно терпеливо ждет ее. Вспорхнула, как молодая, легче птички на табуретку, раз! отпихнула ее капризно, злобно, решительно, зловещая простота, сколько можоху силенок (до двух никто не считает в такие минуты, считать до двух — это уже мудрость!), дернулась, судорожно дернулась еще и еще раз, навсегда затихла, готово, давно пора, чем раньше, тем лучше. Анна Ильинична нашла в старательно намыленной петле последнюю участь. Оставила скоропостижную записку, читаешь, сердце разрывается, отчаянный крик подбитой чайки: “Прости Мариночка, люблю, нет больше сил”.
2. ПроводыБыла и не малая наша вина в том, что этой выдающейся женщины нет в живых, мы, мы пронзили сердце наивной и простодушной Анны Ильиничне, доняли, сердце заныло, заболело, повело, увы, всё получилось с нашей безответственной натырки, с нашей подачи, виноваты-то мы виноваты, обличаемы совестью, но слишком долго обижаться на самих себя не очень у нас получилось, не наша стихия, да и вообще так устроена психика, удачно устроена. Бубер писал о “греховности самоистязания”, увлечение самоистязанием ведет к унынию, а уныние — явный грех, Бонэр с гордостью сообщает, что Андрей Сахаров, счастливый характер, не бичевал себя за то, что создал преступное оружие для преступного режима под руководством преступника Берия, зачем заниматься самоистязанием, не лучше что-то сделать полезное, возглавить правозащитное движение, подкрепить это движение авторитетом великого ученого? Поэтому мы подзабыли о своей вине, полностью переключились на обвинения Марины; дело в том, такая катавасия, о смерти Анны Ильиничны наши вегетарианцы-постники, праведники, святоши, угодники узнали не сразу, а чуть ли не через месяц — оказалось, странно, никто им не соизволил сообщить; соседи вообще не знали, есть ли у нее родственники (так живем!), взломали дверь: смрад густой шел, нос зажимай, неромантическая картина открылась им, висит женщина, ноги до пола достают, так шея оттянулась под весом тела, язык вывалился, огромный, как у отменной коровы, черный юмор, на плече язык лежит, открытый рот забит наглыми опарышами, шныряют гады, копошатся, жуть сколько, туда-сюда, на такой жирный, кондиционный опарыш хорошо карась берет, сразу поплавок кладет, лови мгновение, хотя вообще-то карась прихотлив, непредсказуем, порою лучше использовать манку; сколько этих противных опарышей! тьма, бездна; драма шекспирова, король на завтраке, не он завтракает, а им завтракают! Гениально, круговорот материи в природе, цикл…
Хоронили старую и заслуженную революционерку в закрытом гробу, на похороны никто из родных не пришел (если бы и знали, не пришли: муж Марины тяжко болел, не мог, у Марины характер, искренно прокляла мать чужой совсем мать для нее стала, не подумала бы являться, может, да и совестно было на глаза людям показываться).
Нежданно Кухне пришлось изумиться: оказалось, что Анна Ильинична не просто персональный пенсионер 1-й категории и старейший член партии, а имеет особые заслуги, словом, крупная фигура и знаменитость! Хоронили ее по высшему разряду, с чувством глубокой скорби, траурная музыка, почетные караулы, урну торжественно везли на лафете пушки, замуровали в кремлевской стене, отданы — вот что удивительно! — истинно воинские почести…
Тут придется сделать пояснение: случай, совпадение, то, что в физике зовется резонансом (Перельмана читайте — Занимательная физика), одновременность колебаний, от которой мосты запросто и то и дело рушатся. Долгое время причину победы революции и большевизма объясняли мистически (мистика, сгущающаяся и волнующая, тайна тайн, в белом венчике из роз впереди Иисус Христос — с большевиками Бог, Бог истории — Краткий курс, учили, сдавали, помним, революция победила потому что она не могла не победить!). После XX съезда пошла, поехала дрянь и чепуха полная, подкашивающая невнятица, неразбериха, чуть приоткрылись архивы, разворошили прошлое, перед нами махина новых, неосмысленных фактов, некоторые исследователи делают попытку трезво, честно взглянуть на события и передряги революционной эпохи с иной стороны, успехи большевиков в гражданской войне связывают (что естественно) с использованием военных спецов, имя Троцкого еще одиозно, отвержено, а товарищ Анна реабилитирована полностью (“за отсутствием в действиях, приписываемых обвиняемой, состава преступления”), вырвана из забвения, магическое имя, не звук пустой, эта почти демоническая фигура гражданской войны — вспомнили ее титанические усилия по строительству Красной Армии, оказывается, это она являлась застрельщицей и неутомимой закоперщицей и, вопреки козням военной оппозиции, поддерживаемой, вдохновляемой Сталиным (Военную оппозицию оппозицией не считать!), пробила гигантской смелости идею (риск был, доктринерские опасения военной оппозиции не были лишены основания, перенапряженная динамическая спираль склонна к непонятностям и фокусам, но кто не рискует, тот не выигрывает) — привлечь к делу военных спецов. Более 60% командиров Красной Армии были (потрясающие цифры, переворачивающие наши представления о прошлом) бывшими царскими офицерами, и это, только это (так стали считать в начале 60-х годов, новый, кукишистский, дерзкий, современный, научный, сильнее скажем, сверхнаучный ответ на вопрос, почему большевики выиграли гражданскую войну, в чем тайна их успеха? ответ получен с помощью ЭВМ, Урал-4, каждая эпоха дает свой резон на подобные закавыки, увы!) определило успех, победу на фронтах гражданской войны (истина — это успех); именно это дало возможность преодолеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный, околесицу, подавить злые крестьянские восстания.
Итак, она герой, великая женщина, умудрившаяся, пройдя через все фантастические превратности, сохранить чистое сердце и идеалы молодости, легенда, неразгаданный символ, посмертная слава (дым?), сияние славы, фанфары трубят — хоть пиши оптимистическую трагедию! Старые большевики, вся ленинская гвардия, тени отгремевшей эпохи, восторженно пожирают глазами ее портрет в траурной раме, подходят по очереди, ничтоже сумняшеся прикладываются к нему, как к чудотворной иконе, надрывно и с неизбывным староверческим упрямством зацеловывают.
Вот так-то, триумф, посмертным признанием закончилась цветистая биография Анны Ильиничны. Лучше поздно, чем никогда!
А вот вы отгрохайте 17 лет (на параше не просидишь), а потом и иронизируйте:
— Анна Ильинична, а вы сидели в БУРе?
3. Крах БерезняковНаконец, ничего не зная и не ведая о самоубийстве, о фанфарах и посмертной славе Анны Ильиничны, заявилась в Москву из своих Березняков наша непредсказуемая Губошлепия (очередной набег на Кухню), и это пришлось как раз на сороковины. Ахнули мазурики (не ждали такого подарочка, гром среди ясного неба), однако быстро оправились, молодые были, сил избыток, подл, подл, человек, сказал бы Достоевский.
Муж Марины, эдакая жалкая раскоряка на костылях, пагубные предосудительные последствия, жертва необычайного вывиха, со страшненькой, скучной, деревянной улыбочкой сообщал всем и каждому громким дружески-доверительным, сугубо конфиденциальным шепотом сообщал гадости, наговаривал встречному и поперечному три короба на Анну Ильиничну — страшный характер у тещи, если говорить по правде, невыносимый, ее, конечно, по-человечески бесконечно жаль, ее можно понять, надо понять и простить, простим, простим ее за всё, — пускал подобающую и приличествующую случаю слезу. После слезы начинались рассуждения, с другой, соперничающей стороны, — вы, конечно понимаете, что это клинический случай, типичный, хорошо известный по научной литературе, обстоятельно объяснен, разжеван Фрейдом, характерные симптомы налицо, легко просчитываются и описаны у Ясперса; затем осторожно упоминается о семейном проклятии, пущенном еще во времена Александра III, миротворца, неистовой местечковой бабкой, давящем на психику (вот только когда Кухня узнала о проклятии, узнать-то узнали, но большего значения не придали), объясняется, что ничего странного, загадочного в случившемся нет, вы ж умные люди, сами понимаете, всё на ладошке: шизофрения, мы имеем дело с профессиональной самоубийцей! Точно, как у достопамятной Цветаевой (“Послушайте! Еще меня любите / За то, что я умру) - взбалмошная, аномальная любовь к дочери, черная патология, синдром Цветаевой, неуживчивость, невыносимая сварливость, вздорность, ела их поедом, покойная теща непрерывно раздувала из мухи громадного слона, прямо мамонта, каких в природе не бывает (— Я смерть зову! Страшная катастрофа, у меня пропали очки! — Да вот они, Анна Ильинична!), склочность, стервозность, склонность к самоуправству, ревность, дрянцо с пыльцой, диктаторские замашки, “в комиссарах дух самодержавья”, она тиранствовала непрестанно, непрерывно, заедала чужой век, учила, как жить, взяла такую привычку, лезла куда не надо “комиссар дьявола”, загораживала свет солнца, мешала идти по выбранной дороге, патологическая ненависть к русской Православной церкви, не теща, а сущий изверг, та еще гнида, мешала людям честно жить, честно делать свое дело; дальше говорились о теще-удавленице уж откровенные и несусветные гадости, умственная ущербность, даже слабоумие, да, да, слабоумие, загадочная шизофрения сочеталась с тяжелым запором, выпячивались одни факты, замалчивались другие, установка на гибкую, хитрую мистификацию и продувной психоанализ, то же припев, следует быть честными и справедливыми, не надо обманывать самих себя, она была безнадежна и неизлечимо больна, одно к одному, деструктивный, революционный пафос саморазрушения, пафос жертвы, вы, разумеется, понимали, что Анна Ильинична не могла не кончить, как кончила, это столь естественно, никуда не денешься, не этим, так тем или иным изобретательным фортелем. Словом, жизнь, пусть она и подлянка, продолжается, едем дальше! мы вас ждем на блины с красной икрой, всё, как у людей, без модных новшеств, вкусен блин на поминках, за уши не оторвешь, пальчики оближешь, под водочку отлично идет, угощение на широкую руку, уплетай икру, сколько твоей душеньке угодно. Русские поминки, тризна — можно ли отказаться, когда так радушно приглашают, на таких поминках, если вы русский, невозможно, уж поверьте, искренне и окончательно не улиться, как последняя грязная, подлая свинья…
Дальнейшее нетрудно вычислить, предсказать, хорош спектакль со скандальчиком получился, безобразный постмодернизм вынырнул из-за угла, прощай радения, идеи, прощай община, долой матриархат, трам-бам-бам твою мать! долой, трам-бам-бам твою мать, перемать, гнет, иго, тиранию Марины! изустная апокрифическая, подмигивающая молва куковала и ликовала (еще и еще раз припомним Достоевского, знатока подполья, знатока беспросветно подлого человеческого сердца: Ничто нас так не радует, как падение праведника и позор его). Радуйся вражья рать, Березняки изжиты, свернуты, свергнуты, и если навсегда, то навсегда прощайте, рухнула, как карточный домик, большая, славная семья, союз нерушимый, в тартар провалился целый мир, кончились так печально глубокие, благотекущие религиозно-философские искания замечательной молодежи и их смелые, пионерские дерзания, черная кошка между ними проскочила. Водевильный разворот событий — всем тошно, агапа накрылась кое-чем, как говорят в лагере, хорошо говорят, разом всё превратилось в гадюшник, и они на какое-то время рванули, разбежались без оглядки все в разные и противоположные стороны, возненавидели друг друга наши божьи люди, праведники, их жены давно испытывали друг к другу тайное недоброжелательство.
4. Голубчик ПашаМарина пытается возобновить на новой основе (уже в рамках моногамии) игры с мужем, неудачно всё пошло, разладилось, через пень-колоду, трудится карась, с гигантскими усилиями на щуку взгромоздясь (со школьных лет всем известный текст, запоминающийся, а какая рифма! карась — взгромоздясь!), сексуальное расстройство, пусть и временное, давало о себе знать, язвило, удручало, безумно трудно было подстроиться к костыльно сиволапому инвалиду, бедная женщина терялась в догадках, как ей исхитриться, подладиться, как принять вид, удобный для логарифмирования; вывих, саднило, как-то они устраивались, функционировали, приспособлялись, получилось, не ветром же надуло. Вновь Марина сделалась стельной, минуло всего семь месяцев, на свет появился ребенок, на сей раз мальчик, стало четыре дочери и сынок, припозднившийся.
Вообще-то, помнится, мы его впервые увидели, когда ему было так годика три. Слюни, сопли текут, и какие сопли, уйма-уймище соплей, с гноем, неприятные, противные, гной, гной, язык весь выворотил изо рта, непослушный, бесформенный язык, во рту поместиться не может, жуткий, синий, как у собаки породы чао-чао, тошнит вас, когда вы видите эти гнойные сопли, этот непомерный синий язык, каких не бывает и не должно быть у белого человека, болезненный дегенеративный недоносок, как в сказке Ершова, “младший вовсе был дурак”, длиннющая, как у жирафа, худая шея, на ней несоизмеримо большая, тяжелая голова, головастик, шея худа и не держит голову, лицо заметно дегенеративное, в глазах пустота да вода болотная, крошечный пацан, от горшка два вершка, кожа да кости, кости здорово просвечивают, хилый, вялый, отрешенный ребенок, всё это усугубляется бесконечными болезнями, того гляди в ящик сыграет и станет олухом Царя Небесного, то и дело уходил в себя, в свою скорлупу, корпускулу, заторможен, защемлен, смотрит на вас пустым, тупым, испуганно-бессмысленным, растерянным, лживоживотным (да у собаки более выразительные глаза), дебильным мутно-васильковым взглядом, за что такое наказание родителям, несправедливо, только что появившийся на свет ребенок уже неполноценен (как за что? за дело! и в творении есть иерархия), поскребыш, неприглядный, неприятно влажные ладошки, ублюдочный слизняк и заморыш во всех отношениях, над ним тряслись, не говори, одни болезни, хоть криком кричи, чем только он ни болел: дифтерит, скарлатина, тиф, корь, свинка, опять свинка, да так не бывает, ангины то и дело, даже туберкулез нашли, тощий, как макаронина, глиста в глубоком обмороке, кожа да кости, кости голубоватыми пятнами просвечивали сквозь кожу, словно кровь была голубой, как кровь осьминога, как глаза, все говорили, не жилец на белом свете, родители тревожились и надышаться на него не могли, называли нежно: Голубчик (возможно, где-то в глубине души родители и желали его смерти, во всяком случае, мы допускали такие чувства и не осудили бы их). Он не только отставал в умственным развитии, а, уже говорилось, был прямо и явно слабоумным, ни бум-бум, были серьезные опасения, что так и не преодолеет дегенеративности, гугнивости, так толком не научится говорить, нечленораздельно мычит, быдло бессловесное, сплошные дыл бур шул, капризно гукает, сопит, усиленно и постоянно сосет то язык, непомерный, то тряпку, то угол одеяла (предрасположенность к автоэротизму?), причмокивает, то начинает языком щелкать, затейливо, как птица, невосполнимо обделен природой. Вы смотрите на мальчика и невольно начинаете думать об агапках, да, да, всё это очень возможно было последствием пагубного унизительного отцовского недуга, немощи, попросту, жертва обидного, курьезного, неприличного, злосчастного вывиха родителя, такое каверзное, диковинное приключение даром не проходит, годы нужны воздержания для полного выздоровления (православные, лучше подальше от этих неистовых радений, свального греха, пестроты, излишеств, моды, новшеств, соблазнительных агап, прочь от неистового верчения на пятке с обожаемой женщиной на руках, прочь от несусветной мистики, вхождения в клетку ко льву и мистических объятий с Богом). А может быть, просто обычный плод позднего, квелого, вялого чадородия родителей, усталое от родов чрево исторгло непотребство, кому-то смех и злая сплетня, а родителям дефективного мальчика никак не позавидуешь: явно дегенеративный недоносок, родился на седьмом месяце, величиной со столовую ложку, не больше, что-то не то, неблагополучный, больной ребенок, по отношению к такому экземпляру вы начинаете совершенно невольно испытывать чувство брезгливости, позора, хочется отвернуться, на него не смотреть, уйти, не видеть, как он трогательно держится за юбку матери, убогий дичок. Ладно, страшная худоба, ладно, слабая длиннющая шея — слабо выражены признаки пола, мошонка, как у мышонка, как у комара, должна же у мальчика быть мошонка, а то! всякая мужская особь имеет прежде всего мошонку (муде-колеса) — закон, аксиома биологии. А тут лупа нужна, чтобы разглядеть; в детский сад, позор на весь мир, не отдашь с такой комариной, неуловимой мошонкой, да его и не собирались отдавать, не говорит, мычит, сплошное му-му, капризничает, повышенная, прямо гипертрофическая чувствительность к боли, укол иглы не выносит, извивается, не удержишь, на стенку лезет, ор невероятный, верещит, поросенка режут.