Но не все дому удалось взять на себя. Гость хозяйки настоял на том, что сани он сделает сам. Капитан Зай запросил невероятное множество различных материалов, которые пришлось синтезировать, адаптировать и по-разному скомпоновать. Судя по всему, на Ваде сани изготавливали исключительно из костей и шкур животных, которые, словно узор макраме, переплетались и крепились к жесткому каркасу. Дом имел серьезные возражения по этому поводу. Ему казалось, что крайне рискованно доверять безопасность хозяйки такому устройству, лишенному системы внутренней диагностики, компьютерного обеспечения и способности себя ремонтировать.
И все же дом получил яркое впечатление, когда капитан Зай привязал последнюю из полосок кожи к каркасу из искусственной слоновой кости, поставленному на полозья, и, усевшись на сани, несколько раз проверил их крепость под собственным весом. Полоски кожи натянулись, но не порвались. Сила тяжести равномерно распределилась по всему каркасу.
– Давно ли ваданцы делают такие сани? – поинтересовалась хозяйка.
– Двадцать тысяч лет, – ответил Зай.
Дому этот ответ показался странным. Он-то знал, что Вала была колонизирована всего пятнадцать веков назад. А двадцать тысячелетий назад люди еще и не думали стартовать к звездам.
– Чувствуется, вы и вправду придерживаетесь древних традиций.
Зай кивнул.
– Видела такие когда-нибудь?
– Сани? Я и снега-то ни разу не видела до тех пор, пока не оказалась на Родине. На Вастхолде снега не бывает. Ну, может быть, на полюсах он и есть, но мы пока туда не добрались – не так актуальна проблема перенаселения.
Дом заметил, что капитан удивился.
– Ты никогда не видела снега? И приобрела дом в антарктике? Это, знаешь ли, смахивает на страсть к приключениям.
– Ничего приключенческого тут не было. Просто на Родине людей намного больше, чем на Вастхолде. Здесь – единственное место на планете, где я могу полностью отказываться от лекарства против эмпатии. Но что правда, то правда, я всегда мечтала увидеть снег. У нас на Вастхолде про снег рассказывают детям сказки.
– Про сестренок, заблудившихся во время метели? – полюбопытствовал Зай. – И про то, как они замерзли насмерть?
– Бог с тобой, Лаурент, не об этом. Я росла, думая, что снег – это какое-то волшебное вещество, что-то вроде замерзшего и превратившегося в порошок дождя. Или что он – пух для подушек, упавший с неба.
Зай улыбнулся.
– Ну, вот теперь проверишь, насколько ты была права.
Он забросил сани за плечо – два с половиной метра кожи и искусственной кости.
Хозяйка посмотрела на сани, прищурившись, и не слишком уверенно встала.
– На вид они довольно прочные, – сказала она.
– Проверим?
Сознание дома проворно устремилось вниз по санной трассе. Дом снова проверил все повороты, удостоверился, что нигде нет коварных трещинок и ухабов.
Вроде бы все было в порядке.
Пока хозяйка и ее гость одевались потеплее, дом подсоединился к планетарной инфоструктуре и запросил несколько сборников устного и письменного фольклора. Через несколько секунд он стал обладателем сотен детских сказок с Вастхолда и тысяч – с более древней Вады. Затем дом продолжил исследования и изучил фольклор тех планет, откуда прибыли поселенцы на обе планеты. Сказки посыпались десятками тысяч. Дом обнаружил истории об оживших снеговиках и белых леопардах, выполняющих желания, о колдовских полярных метелях, о странствиях на льдинах, о том, как была сотворена полярная звезда, и о том, почему порой «врет» компас. Дому даже удалось разыскать ту самую историю, о которой упомянул Зай. Она называлась: «Сестренки, заблудившиеся в метель».
Хозяйка и ее гость направились к восточному выходу. Когда капитан спускался по лестнице, кожаные детали самодельных саней негромко поскрипывали. В ближайшую минуту хозяйке и капитану ничего не грозило.
Дом решил посвятить сто секунд приятному чтению.
КАПИТАН– Уж конечно, когда я предлагал покататься на санях, я никак не думал спускаться вниз с горы. Это же детская забава.
– Но Лаурент, о собачьей упряжке говорить не приходится.
– Верно. Но что такое загородный дом без собак, Нара?
– Боюсь, на Родине собаки не в моде.
Зай вздохнул.
– Это я заметил.
Синие глаза Нары весело сверкнули.
– Приятно слышать, что ваданцы в этом смысле не слепо следуют вкусам Императора.
Лаурент кашлянул.
– В кошках нет ничего плохого… строго говоря.
Трасса начиналась всего в нескольких метрах от дверей. Она блестела и была скользкой и ровной, будто ее вырезали в снегу лазерами. Со стороны горы снег был специально подтоплен, и в итоге образовался дугообразный ледяной навес. По другую сторону лежал головокружительный обрыв.
У Зая слегка закружилась голова – видимо, от усталости. Ночная темнота в это время года длилась всего один час, поэтому они с Нарой спали очень мало.
Он сделал глубокий вдох.
– Надеюсь, твой дом знает, что делает.
– Порой мне кажется, что мой дом знает слишком много, – отозвалась Нара. – У него избыток свободного времени.
Зай взглянул на здание, которое снаружи выглядело очень скромно. Большая его часть пряталась в массиве горы, и истинные размеры можно было представить только по блеску сотен окон из поляризованного стекла. Не все эти окна принадлежали, естественно, жилым комнатам Нары. Этим утром Зай совершил прогулку по садам и огородам – по крайней мере, по некоторым из них. Ему показалось, что участки, на которых производятся продукты питания для роскошных трапез на три дня, просто бесконечны.
Подобные излишества всегда происходили, когда машинам предоставлялось слишком много самостоятельности. Заю пришлось ослабить застежку на куртке. Он с каждым днем полнел.
– У меня такое чувство, что он нас и сейчас слышит, – сказал он.
– Все может быть.
Нара, одетая в теплую шубу, поежилась.
Лаурент снял перчатку со здоровой руки и провел пальцами по коротким ворсинкам желто-серого меха.
– Паракойот, – сообщила Нара. Зай широко раскрыл глаза.
– Ты носишь шубу из меха псового зверя? На Ваде это считается преступлением.
Она рассмеялась.
– А на Вастхолде паракойоты – просто настоящие паразиты, мягко говоря.
Зай подумал, а знает ли Нара о том, как это необычно – быть родом с планеты, где паразитами называют существ размером больше насекомых. На Ваде охоту разрешали только в личных угодьях, это был спорт для немыслимо богатых людей.
– Повезло Вастхолду, что там так успешно прошло терраформирование. А ты сама их убивала?
– Нет, я не охотилась с раннего детства. – Она улыбнулась и погладила мех. – Да и тогда – всего лишь с рогаткой. Такой, знаешь ли, политический подарок от группы консерваторов. А в принципе, наверное, на паракойотов охотятся с луками.
Зай покачал головой.
– У нас на Ваде вообще нет диких зверей. – Он поставил сани на снег. – Жаль, что не могу тебя по-настоящему прокатить на санях, Нара. С упряжкой из лаек, по только что замерзшему морскому льду.
– Морскому льду?! То есть… Что, подо льдом нет земли?
– Когда лед новый, он очень гладкий.
– Нет уж, спасибо.
– Просто потом, когда несколько дней подряд дует сильный ветер, образуются торосы, и они сильно портят пейзаж.
Она рассмеялась.
– Дело не в однообразии, Лаурент. Меня пугает мысль о том, что между мной и океаном нет ничего, кроме льда.
– Существует всякое страховочное снаряжение. Если ты свалишься в…
– Свалюсь когда?
Он снова кашлянул.
– Давай-ка лучше тронемся в путь.
– Давай. А то у меня уже такое подозрение, что ты нарочно тянешь. Боишься высоты, Лаурент?
Он посмотрел вниз, на трассу. Ее поверхность выглядела чуть слишком похожей на стекло. Вероятно, она была чересчур скользкой. Для собачьих лап такой лед определенно был бы чересчур скользким. «Интересно, не съедут с пути полозья?» – подумал Зай. Трасса была устроена с таким расчетом, чтобы они с Нарой не свалились с горы, но управлять скоростью спуска никакой возможности не было.
– Не высоты, – ответил он.
– Чего же тогда?
– Боюсь отдавать собственную жизнь в лапы искусственного интеллекта.
Нара улыбнулась и уселась на сани спереди.
– Поехали, Лаурент. Это очень-очень умный дом.
Ощущение было восхитительное.
Сани быстро набирали скорость – совсем как спускаемый аппарат, несущийся вниз по гравитационной шахте. Лаурент держался изо всех сил, крепко сжав пальцами перевитые полоски кожи.
Полозья въехали на подготовленные для них бороздки во льду и никуда не соскальзывали. Сани плавно покачивались на воротах.
Трасса не попадала в тень горы: умный дом отражал солнечный свет от окрестных вершин. Снег впереди и по обе стороны от санного желоба был озарен тепло-красным светом восходящего солнца. И все же Зай щурился из-за летящего в лицо на сильной скорости морозного ветра.
Нара откинулась назад и прижалась к груди Лаурента. Она задорно смеялась, обхватив руками его колени. Она была теплая, и ее разметавшиеся волосы щекотали его щеки. Он сдвинул колени покрепче, чтобы удержать Нару на бешено мчащихся санях и чувствовать ее тепло.
Четырежды обернувшись вокруг горы, трасса пошла на подъем, и по мере ее выпрямления сани стали замедлять ход. Из-за подъема не стали видны окрестности.
– Надо бы еще разок прокатиться! – прокричал Лаурент, когда сани почти остановились.
– Не думаю, что это конец, – откликнулась Нара и покачала головой. – Знаешь, что такое «американские горки»?
– Наверное, нет… Боже милосердный!
Сани одолели подъем. Внизу лежал крутой – голова закружится! – склон, усеянный гигантскими валунами. Санный желоб впереди был огорожен высокими снежными стенами, но бороздки для полозьев вдруг пропали. Предстоял спуск по гладкому льду, а путь шел вниз под углом не меньше сорока градусов.
– Он хочет нас угробить! – прокричал Зай.
– Посмотрим!
Лаурент и Нара вскрикнули, вцепились друг в друга, а сани нырнули в ледяное ущелье.
После бешеного спуска желоб немного выровнялся, и дальше путь между ледяными стенами шел более или менее плавно. Лед древнего глетчера казался темно-голубым – такого цвета бывало на Ваде чистое небо в день солнцестояния. Здесь, под покровом слоя льда, царило безмолвие, нарушаемое только свистом рассекаемого санями воздуха. Лаурент крепче прижал к себе возлюбленную. Он коснулся губами мочки ее уха, покрасневшего и такого же холодного, как металлические пуговицы на ее шубе.
– Помнишь, я говорил, что нет техники, с помощью которой можно было бы замедлить ход времени? – прошептал он.
– И?
– Я ошибался. Это может длиться вечно.
Она откинулась назад и нежно прикоснулась к его губам пальцами затянутой в перчатку руки. Лауренту стало неловко. Не надо было говорить ни о чем таком. Царила хрупкая бесконечность, а за ней должно было последовать бурное развитие событий, которое разлучит их на несколько десятилетий.
Завтра они должны были улететь на самолете обратно в столицу. На следующий день назначался официальный «спуск на воду» «Рыси». На Родине любое подобное событие превращалось в грандиозное торжество, длившееся целую ночь. Огромная площадь перед Алмазным Дворцом заполнялась толпой просителей, фанатиков и карьеристов. А потом – потом еще несколько недель тренировок с экипажем фрегата на орбите, и старт к Легису.
Но эти мгновения принадлежали только ему и Наре. Грузу лет и коварным проделкам Воришки-Времени он мог противопоставить только острое, терпкое ощущение того, что называется «сейчас».
Лаурент гадал, возможно ли, чтобы связь, укрепившаяся за несколько дней, выдержала испытание десятками лет разлуки. А может быть, все, что они изведали и разделили друг с другом посреди этой ледяной пустыни, окажется иллюзией, порожденной мучительными воспоминаниями, недосыпанием и романтизмом, крывшимся в самой невозможности всего этого?
«Конечно, – думал Лаурент, – реально это или нет – все станет ясно через несколько лет».
Влюбиться – это никогда ни для кого не составляло особого труда. Всему, что случилось за эти четыре дня, суждено было обрести значение за время десятилетий разлуки. Подобно некоему качеству кванта, любовь становилась истинной, только будучи измеренной относительно всего света.
Сани замедляли ход. Лаурент Зай мысленно огорченно вздохнул. Задумавшись о будущем, он упустил настоящее.
Нара поцеловала его и встала. Они доехали до тупика в конце ледяного желоба.
– И что же теперь? Надо выбираться отсюда?
Он оглянулся назад, увидел далеко – в нескольких километрах – дом, еле видимый отсюда, примостившийся на вершине горы. Не меньше нескольких часов пути.
Нара покачала головой и указала на занавес из сосулек. Сосульки позвякивали так, словно за ними находилось что-то металлическое. Открылась дверь, и наружу хлынул теплый воздух, напоенный ароматом жасмина.
– Эта дверь ведет прямо в чайные сады, я так думаю, – сказала Нара. – Надеюсь, ты не откажешься прокатиться на дронном лифте?
Лаурент усмехнулся.
– Значит, мы сможем еще разок прокатиться?
– Конечно. Столько раз, сколько ты захочешь.
Что-то словно бы надломилось у него внутри, но трещинка не увела к знакомой бездне тоски. Лаурент вдруг громко, почти истерически расхохотался и поднял со льда сани. Нара чуть озадаченно улыбнулась и подождала, пока ее любимый успокоится.
Когда Лаурент наконец отдышался, эхо его хохота еще долго звучало где-то вдали. Еще удивительно, как он не вызвал своим смехом лавину.
Он почувствовал, что в краешке глаза застывает слезинка.
– Лаурент?
– Я просто вот что подумал, Нара, у тебя ужасно умный дом.
3 БОЕВОЙ ТРОФЕЙ
МЕРТВАЯДругой пришел к ней и стал говорить о мраке. Слов не было – только серые силуэты, возникавшие из тумана посреди пещеры, мрак которой посылал блуждающие огоньки ее зрительному нерву. Было так темно, что уши улавливали малейшие шорохи. Ее слепота придавала всему вокруг спокойствие и роскошь.
Да, роскошь, хотя теперь многого недоставало. Острые грани желания, радости плоти, все привкусы драматизма, ожидание и страх, надежда и разочарование – весь взбудораженный пейзаж неуверенности преобразился в безжизненную равнину. А скоро, как объяснял Другой, она навсегда забудет о призрачных очертаниях этих угасающих эмоций.
Другой вел ее к кроваво-алому горизонту.
Она не знала, куда они идут, но не тревожилась из-за этого. Другой объяснил, что тревога – всего лишь одно из того многого, чего теперь не стало.
Мертвая женщина сделала глубокий, спокойный вдох. Страха больше не будет, не будет никогда.
Алый горизонт раскрылся – будто щелочка, когда приоткрываешь глаза.
– Рана Хартер, – произнес чей-то голос.
У женщины невысокого роста, стоявшей в изножье кровати, была землисто-серая кожа – именно такая, какая бывает у мертвых. Она была одета по-имперски, в тускло поблескивающую, цвета ружейной стали форму сотрудницы Политического Аппарата.
– Да. Я знаю, кто я такая.
Женщина кивнула.
– Я – адепт Хартер Тревим.
– Почтенная Мать, – проговорила Рана. Другой обучил ее правильным формам обращения. (Другой жил внутри нее, словно внутренний орган, как справка к компьютерной программе, как легкая разновидность вторичного зрения.)
– Ты будешь жить вечно.
Рана кивнула. И тут же на миг словно потеряла ориентацию в пространстве и встревожилась из-за этого, и стала гадать, не надо ли ей радоваться. Бессмертие являлось самой высокой наградой, которую в ее стране могли пожаловать гражданину. Рана Хартер была слишком ничтожна, ее никчемный разум не осознавал, за что ей – такая честь. Но радость оказалась слишком сильной эмоцией. Рана Хартер снова закрыла глаза и задумалась о тонкой красоте вечности, в которой присутствовала прелесть геометрической простоты. Луч ее жизни тянулся в бесконечность.
Однако вопрос не желал уходить: почему она – простая сотрудница милиции, девчонка, которую когда-то исключили за неуспеваемость из начальной школы, и в недавнем прошлом государственная изменница – стала одной из тех, кого почтили бессмертием?
– Почему я жива, Мать?
– Под действием симбианта.
Стандартный ответ. Симбиантом все остальные называли Другого.
– Ведь меня не представляли к Возвышению, Мать.
– Но ты погибла от рук врага, Рана.
– Я погибла в объятиях моей любимой, – ответила она и немного удивилась тому, что произнесла эти слова, которыми обрекала себя на проклятие. Наверное, мертвые попросту не умели лгать.
Почтенная Мать моргнула.
– Ты была в плену, Рана Хартер. Ты стала заложницей. Ты пережила ужасные времена. Разум живых хрупок, и в состоянии стресса они склонны к странным эмоциям. Ты страдала от болезни, именуемой «стокгольмским синдромом». Твоя «любовь» к той, что взяла тебя в плен, явилась извращением, вызванным страхом смерти, необходимостью за что-то удержаться – за что угодно. Но теперь ты увидела смерть и пересекла ее, и твой разум чист. Эти чувства уйдут. – Адепт сложила ладони. – Быть может, они уже ушли, и ты так говоришь просто по привычке.
Рана Хартер полуприкрыла глаза. Другой уговаривал ее согласиться, но она почему-то сопротивлялась. Она помнила птичью точность и грацию движений Херд, ровный фиолетовый блеск ее глаз, чужеродную природу ее мышления.
– Поживем – увидим, Мать.
Мертвая женщина бесстрастно кивнула.
– Ты будешь замечать, как твоя прежняя жизнь ускользает прочь, Рана. И в конце концов порадуешься тому, что освободилась от нее.