И лишь после этого распахнула скрипучую дверь.
Комната оказалась непомерно узкой, походящей на пенал и навевающей мысли о раскольниковских стенах, что «души и ум теснят». Потрескавшийся линолеум на полу, возможно, ветеран линолеумной промышленности, первый рулон, сошедший со стропил линолеумной фабрики… или откуда они там выкатываются? В общем, старый. На стенах — его ровесники-обои, выцветшие до полной блеклости, украшенные кое-где подозрительными потёками. Слева — продавленный диван, щедро оставленный предыдущими жильцами, в связи с полной своей никчёмностью, рядом с ним — кухонная табуретка, на которой пылилась превращённая в пепельницу консервная банка. Выкрашенная в гнусно-коричневый цвет батарея источала леденящий холод.
Комната наваливалась, сдавливала плечи и вообще походила на хищную пасть! Лера ощущала это почти физически, первым порывом девушки было броситься прочь, но… но ведь жить-то где-то надо. В конце концов, это же временно всё, обещали же отдельную благоустроенную квартиру — по закону положено.
Справившись с желанием послать всё к чертям собачьим и проснуться, девушка подошла к окну, раздвинула старые, плотные и тяжёлые, словно сшитые из фанеры, шторы и попыталась открыть створки… Безуспешно. В целях борьбы со сквозняками или просто в неизвестных целях рама оказалась забитой гвоздями.
— Интересное кино…
Пробормотала и тут же обернулась — из коридора донёсся едва различимый скрип.
— Кто здесь?
Тишина.
«Показалось?»
Показалось, что старая квартира и весь старый дом замерли в ожидании? Что притаились, наблюдая за тем, как среагирует на происходящее новая жиличка. И кривая берёза — гадина! — оказалась с ними заодно, потому что в тот самый миг, когда девушка уже убедила себя в том, что никакого скрипа не было, в окно крепко стукнула потревоженная ветром ветка.
— Ай! — вскрикнула от неожиданности Лера, поворачиваясь спиной к двери.
И тут же её слух резанул жуткий скрип из коридора.
Наглый. Царапающий.
— Не подходите!
В дверях возникла неясная фигура с топором в руках.
— Не трогайте меня!
Перепуганная девушка схватилась за табуретку…
* * *— Сулейман? — переспросила администраторша, с подозрением разглядывая стоящего у стойки регистрации мужчину: невысокого, полного — но не толстого! — черноволосого и носатого. В дорогом костюме и с золотыми часами на запястье. Мужчина планировал занять лучший номер лучшего отеля Озёрска — «президентский» люкс, — оплаченный на месяц вперёд, однако содержание предъявленного паспорта вызвало у строгой администраторши определённые сомнения: — Сулейман?
— Сулейман, — жизнерадостно подтвердил носатый и обаятельно улыбнулся: — Для друзей — Суля.
Однако растопить холодное женское сердце с кавалерийского наскока не получилось.
— Сулейман? — продолжила администраторша, прищуриваясь, словно целясь из «маузера». И на мгновение показалось, что в тишине холла ненавязчиво щёлкнул снятый предохранитель.
— Сулейман.
— Вы?
— Я, — с достоинством кивнул невысокий. Он уже понял, что от улыбок толку не будет, и решил сменить манеру поведения. — Сулейман Израилович Кумарский-Небалуев. А в чём проблема?
— Русский?
— Нет, чёрт возьми, азер… — мужчина даже чихнул от негодования, — азербайджанец!
— А почему у вас паспорт наш? — осведомилась женщина, услышавшая только последнее слово и не имевшая, по всей видимости, представления о том, что такое ирония.
И тем повергла Израиловича в кратковременный ступор.
— Откуда у вас наш паспорт?
— Потому что я русский, голубушка, — пришёл в себя Сулейман. — Неужели по фамилии не понятно?
— По какой из них?
— По обеим.
— А если непонятно?
— Тогда перечитайте.
— Зачем вы меня путаете?
— А вы что, полиция?
— Нет, но могу вызвать.
— Так вызывайте, и покончим с этим! — трагическим тоном предложил носатый и встал в позу. — Пусть! Пусть вся страна с негодованием узнает о тех невыносимых страданиях…
— Я думал, вы уже в номере, — уныло сообщил подошедший к стойке молодой человек, тоже в костюме, но не таком шикарном, как на Сулеймане Израиловиче. — Думал, вы принимаете душ…
— Из меня эту самую душу вынимают! — трагически сообщил Кумарский-Небалуев, прикладывая руку ко лбу. — Меня мучают…
— Понятно. — Молодой человек повернулся к администраторше и сделался унылее прежнего. — Ну-с, любезная Августина Ксенофонтовна, чем вам не угодил наш гость?
Молодого человека, судя по всему, в гостинице хорошо знали. Услышав вопрос, неприступная прежде администраторша перегнулась через стойку и негромко, но веско поведала:
— Подозрительный у него паспорт, товарищ Пихоцкий, имя-фамилия вызывают естественные подозрения. Надо бы проверить.
Интонации выдавали в женщине опытного осведомителя различных органов и комиссий, возможно, даже потомственного, однако унылый молодой человек ухитрился развеять её неприступность всего четырьмя словами:
— Личный гость господина Чикильдеева.
После чего развёл руками, показывая, что и рад бы выслушать соображения столь опытного администратора во всех подробностях, да смысла не видит, и повернулся к скучающему носатому:
— Приношу извинения, Сулейман Израилович. Честное слово: не ожидал.
— Зато здесь, наверное, безопасно, — сменил гнев на милость Кумарский-Небалуев. — Мышь не проскочит.
— Мышей у нас нет, — зачем-то поведала администраторша.
Мужчины внимательно оглядели её, кивнули, после чего Пихоцкий уныло продолжил:
— Ваш автомобиль у дверей. Вот ключи, документы и доверенность. Анисим Андреевич ждёт вас на объекте после обеда. Обедать рекомендую в ресторане при отеле: кухня хорошая, готовят быстро. После встречи покажу вам другие местные заведения.
— С плохой и медленной кухней?
— У нас есть разные, — развёл руками Пихоцкий. — Выберете на своё усмотрение.
— Приятно, наверное, быть таким остроумным? — осведомился Сулейман.
— Умение вовремя пошутить раскрашивает жизнь яркими красками, — проскрипел унылый помощник Чикильдеева. — Может, всё-таки согласитесь взять шофёра?
— Нет, — качнул головой Небалуев. — Я люблю водить машину.
И направился к лифту.
Августина Ксенофонтовна смотрела ему вслед с прежними сомнением, а пальцы администраторши машинально ёрзали по столу так, словно поглаживали лежащий на нём «маузер».
* * *— Ты, что ль, жиличка новая? — опуская топор, прошамкала старуха в чёрном платке и засаленном переднике, надетом поверх старого, расписанного жёлтыми драконами, халата. — А я — Агафья Михайловна Брауншвейг, соседка твоя сверху.
Соседка? Лера вопросительно подняла брови, намекая, что неплохо бы добавить подробностей. И опустить топор. И Агафья Михайловна, как ни странно, девушку поняла. Наполовину.
— Племянник у меня в исполкоме служит, вот и попросил помочь сироте. — Тёмные глазки смотрели из-под чёрного платка недоверчиво, пристально и, как показалось девушке, злобно. — По телефонному аппарату позвонил, предупредил, а мне что? Мне нетрудно. Мне даже весело.
Обликом — крючковатый нос, маленькие, глубоко посаженные глазки, коричневое и морщинистое до крайности лицо — старуха походила на Бабу-Ягу или ведьму, какими их рисуют в детских сказках. Однако первый испуг прошёл, и Лера видела, что перед ней обыкновенная русская бабушка…
Правда, с топором.
С другой стороны, возможно, в Озёрске именно наличие топора и является обязательным элементом для определения «обыкновенная бабушка»? Или племянник, из исполкома позвонивший, попросил прихватить? Мол, жиличка новая, конечно, сирота, но холодное оружие, тётушка любимая, не забудьте, мало ли что…
— Красивая ты, — вынесла вердикт старуха, как следует побуравив соседку взглядом. — Прям как я в молодости.
— Спасибо, — пробормотала девушка, не уверенная в том, что услышала именно комплимент.
— А одеваешься плохо. Бедная, что ли?
Ответить Лера не успела.
— Сама вижу, что не богатая — богатую сюда не послали бы. Да и не стала бы богатая бесплатную квартирку просить или… — Старуха на мгновение задумалась. — Или стала бы? Богатые — они жадные… Помню вот, был у нас тут заведующий Райпотребкооперацией товарищ Кумаревич, Адольф Самуилович… Богатый был… И жадный. Его даже потом ещё посадить хотели, по линии КГБ, значит, только он делся куда-то… — Агафья Михайловна на несколько мгновений задумалась, видимо, припоминая куда-то девшегося Адольфа, и неожиданно продолжила: — Только не такой уж он и жадный был, да… Духи дарил, чулки… Жениться обещал… — Показалось, или старушка действительно зарделась? Правда, не выпуская из рук топора. — А как пропал — так никакой свадьбы и не сладилось.
Лера деликатно кашлянула.
— Ты табуретку-то положь, положь, — опомнилась Агафья Михайловна. — На вот, топорик, без него-то окно не открыть.
— Гвозди топором вынимать? — удивилась девушка.
— Топором, топором… Зубы-то чай не железные?
— Зубами?
— Вот и я говорю: топором сподручнее. — И старушка резким движением протянула Лере инструмент. Та машинально схватила его, да замерла: в левой руке табуретка, в правой — топор. И, лишь увидев широченную ухмылку соседки, во все её оставшиеся пятнадцать, не более, зубов, сказала:
— Ты прям как «Рабочий и колхозница». — Пауза. — Только без рабочего пока.
Девушка смутилась и вернула табуретку на пол.
— Или не умеешь гвозди топором вынимать?
— Всё я умею, — хмуро бросила Лера.
После чего осмотрела раму, вставила лезвие в щель и навалилась на рукоять. По ушам резанул длинный скрип, но гвозди поддались, и фрамуга отворилась, впуская в затхлое помещение свежий августовский воздух, напоённый запахом яблок и трав.
— Молодец, крепкая, — одобрила старушка. — Ты откуда у нас взялась?
— Из Тихвина, по распределению приехала, — брезгливо стряхнув налипшую на руки паутину, ответила Лера. — ИЗО в школе преподаю и МХК…
— Чего-чего?
— Рисование и… И рисование, короче.
— А-а-а… Ходил ко мне рисовальщик… — Судя по всему, Агафья Михайловна была одинокой, давно одинокой, и пользовалась любой возможностью для разговора. — Афиши в Дом культуры рисовал про кино и концерты разные. Но непутёвым оказался — пьющим. В общем, прогнала я его.
— И правильно.
— Знаю.
Старушка строго посмотрела на девушку, но та ответила предельно твёрдым взглядом, надёжно подтвердившим, что она, товарищ (или госпожа) Кудрявцева, не какой-нибудь рисовальщик и путь свой отлично знает.
И путь сей был сопряжён со средним российским образованием.
— Учительница, значит?
— Ага.
— Грамотная…
— Ага.
— Молодая…
— Как видите.
— Вижу я, что берёзу надо давно спилить, — пробурчала старуха, кивая на кривую знакомую Леры. — Совсем из-за неё темно.
— Да пусть растёт…
— Мужиков водить будешь?
— Э-э… — Резкие переходы с темы на тему и так-то сбивали с толку, а этот вопрос и вовсе вывел девушку из равновесия. — А в Озёрске есть приличные?
— Искать надо, — улыбнулась старушка. — Я не нашла.
Она цокнула языком и, не прощаясь, направилась к выходу, легко помахивая прихваченным топором, Лере оставалось лишь развести руками.
А затем оглядеться, прикидывая, во что станет ремонт и что нужно купить, вздохнуть — до начала занятий оставалась всего неделя, — запереть все двери и тоже уйти, поскольку ночевать в своей новой обители девушке решительно не хотелось.
Выйдя из подъезда, она подняла голову — тёмное окно комнатушки показалось жуткой беззубой пастью, старческой пастью, — и вдруг почувствовала спиной чей-то взгляд, резко обернулась…
И никого не увидела. Маленький дворик пустовал, и лишь постукивающие по стеклу ветки оживляли его тишину.
И пустоту.
— Город маленький, а пытается вести себя как большой, — тихонько произнесла Лера.
Озёрск прищурился, но промолчал.
А девушка улыбнулась, довольная тем, что беззлобно поддела своё новое обиталище, надела шлем и завела скутер… Точнее, не скутер, а натуральный отечественный мотороллер «Вятка» выпуска одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого, купленный пару лет назад на блошином рынке в состоянии «металлолом», заботливо восстановленный и выкрашенный в гламурный ядовито-розовый цвет, так, что мотороллер стал походить на легендарную итальянскую «Веспу», с которой, собственно, когда-то и был скопирован.
Запустив двигатель, Лера уселась в седло и, мягко отпустив сцепление, покатила в гостиницу. Привычно привлекая внимание прохожих: мужчин — ладной фигуркой на приметном скутере, женщин — тем же, только чувства получались иными. Однако Лера с той же привычностью не обращала внимания ни на приветливые взгляды, ни на завистливые, полностью увлечённая одной-единственной мыслью: успеет ли она устроить ремонт до начала учебного года?
* * *— Нет, конечно.
— Что «нет»?
— А вы рассчитывали на «да»?
— Что «да»?
— А что «нет»?
Пауза, во время которой собеседники недоумённо смотрят друг на друга, после чего следует логичный, а главное — своевременный вопрос:
— Вы сейчас о чём спрашиваете?
— А вы о чём говорите?
— О проекте.
— И что вы сказали о проекте?
— Я сказал, что всё, связаное с архитектурными планами, идёт не так, — категорически заявил Сулейман Израилович. — Не будь я Кумарский-Небалуев.
И топнул ногой.
Анисим вздохнул.
И посмотрел на Пихоцкого. Пихоцкий изобразил на лице уныло-доброжелательное намерение исполнить всё, что будет указано, но подсказывать ничего путного не стал. Прораб, Василий Данилович Шишкин, тоже не горел желанием общаться с бушующим архитектором, и в разговоре в очередной раз возникла пауза.
А происходил разговор в эпицентре обширной строительной площадки, ещё не грязной, не раскопанной, но уже размеченной и огороженной, оснащённой бытовками для строителей и многочисленным парком техники. При этом южная сторона площадки упиралась в стоящую в лесах усадьбу графов Озёрских, которой суждено было стать ключевым зданием будущего комплекса «Озёрский дворец» — круглогодичного курорта, созданием которого известное семейство Чикильдеевых загорелось настолько сильно, что руководить проектом был поставлен лично Анисим Андреевич — старший сын и главный наследник. Замысел был грандиозным: главное здание, коттеджи в лесу, спортивный комплекс, аквапарк с бассейном олимпийского размера, яхт-клуб… С деньгами тоже проблем не возникло: нашлись инвесторы и в Питере, и в Москве. А вот реализация забуксовала: конкуренты подключили экологов, возник скандал областного масштаба, и пока его погасили, сезон оказался практически потерянным: тяжёлая техника вошла на площадку в самом конце августа.
И тогда же в Озёрск прибыл Кумарский-Небалуев — наблюдать и присматривать.
И высказывать претензии.
— Я далеко не молод, Анисим Андреевич, но полон сил и энергии и не хочу, чтобы ваш прекрасный дворец стал последним объектом в моей потрясающей карьере. А он может стать! И не надо возмущаться, вы можете войти в историю как основатель ещё одного Болонского собора… Вы слышали о Болонском соборе? Его строят уже пятьсот лет и вряд ли достроят в обозримом будущем! И ваш дворец…
— Мы справимся, Сулейман Израилович, — примирительно произнёс Чикильдеев. — Я даже инвесторов убедил…
— Ха! Инвесторы! Инвесторы люди простые: спрятали сюда капиталы и довольны. Мы говорим обо мне! О…
Унылый Пихоцкий принялся тереть один рукав пиджака другим, как будто счищая прилетевшую грязь, глаза прораба остекленели, словно у солдата в строю, Анисим же снова вздохнул и подумал, что архитектора нужно было брать другого. Пусть даже более дорогого… Пусть даже втрое дороже.
Кумарскому-Небалуеву сказочно повезло, что руководителем проекта стал Анисим Андреевич Чикильдеев. Выпускник Санкт-Петербургского университета предпочитал иную, нежели его знаменитый на всю область отец, манеру общения, умел находить и общий язык, и компромиссы, благодаря чему и добивался своего. Пусть, может, не так быстро, как Чикильдеев-старший, зато без репутационных потерь.
Что же касается модного столичного архитектора — который и в самом деле создал замечательный проект, — то Анисим достаточно его изучил и пропускал ненужную трескотню мимо ушей.
А вздыхал исключительно от того, что времени было жалко.
— Если погода будет — многое успеем до зимы, — вступил в разговор прораб. — Техники достаточно, народ работать готов, проект…
— Проект идеальный.
— Проект у нас есть, — произнёс Василий Данилович, покосившись на архитектора, и закончил: — Главное, чтобы охрана пьянство пресекала, потому что людей намного больше, чем планировали, и люди разные.
— Пихоцкий!
— Записал, — доложил Чикильдееву секретарь. — Поленному поставлю на вид.
Спиридон Спиридонович Поленный руководил охраной строительства, однако в производственных совещаниях участие принимал редко.
— И чтобы зарплату вовремя платили.
— За это я ручаюсь, — кивнул Анисим.
— На фундаменты, земляные работы и коммуникации я кладу месяц, — продолжил Василий Данилович. — Ну, может, ещё пару недель в октябре прихватим. Так что в зиму уйдём с минимальным отставанием от первоначального плана.
— Очень хорошо, — усмехнулся Сулейман. — Очень надеюсь.
Сколько Сулир себя помнил, он всегда любил строить. С самого детства. Сначала это были куличики в песочнице, на которые родители шумно умилялись и даже фотографировали на память; в школе пришло увлечение моделированием, но не кораблей-самолётов, а зданий и сооружений, на что Сулир-старший, уважаемый представитель ювелирной ветви санарахских Кумаров, уже посматривал косо; а когда последнее лето детства Сулир провёл в далёкой деревне, бесплатно помогая родителям друга строить дом, Сулир-старший окончательно вышел из себя. Он весьма серьёзно поговорил с сыном, упирая на бесперспективность увлечения физическим трудом в целом и безнравственность бесплатной работы в частности. В заключение беседы отец осведомился о дальнейших планах отпрыска, услышал «Архитектурный…» вместо желаемого: «Папа, я мечтаю пойти по твоим стопам…», тяжело вздохнул, но спорить не стал. И после школы счастливый Сулир Кумар отправился учиться строить. Причём учился с огоньком и азартом, каковых никогда бы не появилось, занимайся Сулир Кумар нелюбимым делом — такой уж он был человек. Точнее — шас.